Баунов А. Чем Путину страшен Иван Грозный. Россия и всемирный бунт против элит

Памятник князю Владимиру у Кремля — это косвенный памятник нынешнему хозяину Кремля. Памятник Ивану Грозному — это прокси-памятник Сталину, вроде тех, что пытаются расставить по стране мэры, губернаторы и общественники из коммунистов. Но раз прямого одобрения славить Сталина нет, выделим самый важный аспект и его прославим отдельно, а это — что начальников казнил. Или, как подтвердили министр Мединский с губернатором Потомским на торжестве в честь нового медного всадника, перебил всего несколько тысяч человек, да и тех из элиты. Это и есть самое людям желанное.

Кажется, что памятник Владимиру и памятник Грозному — одно и то же. В действительности они едва ли не противоположны. Памятник князю Владимиру — это подношение от имени правящей верхушки своему нынешнему начальнику. Памятник Грозному (и подразумеваемый под ним памятник Сталину) — это памятник от имени народа своему идеальному руководителю, напоминание о том, что с этой верхушкой надо покруче, политический наказ в камне.

При всем желании нынешний правитель России не может принять памятники Грозному и Сталину на свой счет. При очевидном дефиците свободолюбия, который по разным поводам замечен у российского президента, чего за ним точно не числится, так это массовых и кровавых чисток элиты. Чаще мы наблюдаем противоположное: упорное желание сохранять на своем посту непопулярного назначенца даже с некоторым риском для высочайшей репутации. Давно высказанная в ответе на вопрос журналистов формула: если будешь жертвовать сотрудниками, кто с тобой будет работать — была до самого недавнего времени почти что официальным кадровым принципом.

Именно это больше всего разделяет сейчас власть и народ. Идеальный русский правитель должен быть добр к простым людям и жесток с элитой. Отец солдатам, палач генералам — вот лучший главнокомандующий. И до идеала далеко.

Самокритика в бронзе

Памятник князю Владимиру — лесть. Памятник Ивану Грозному — вызов. Вот как должен править настоящий русский государь — сына своего не пожалеть, не то что боярина, думского, приказного. Зря тут пытаются напомнить, что не пощадил митрополита: митрополита при случае можно придушить, и так уже в мерседес не помещаются.

Когда Сталин обсуждал с Эйзенштейном концепцию фильма «Иван Грозный» (можно показывать репрессии, но надо объяснять их причины и значение), он напрямую транслировал себя через другого, настоящее через прошлое.

Путин не может таким же образом пользоваться фигурами Сталина и Ивана Грозного, в его случае это будет воспринято как самозванство. В объяснении себя через прошлое ему действительно уютнее с князем Владимиром (на его месте без украинского сюжета и совпадения имен мог быть Ярослав Мудрый, Иван Третий да мало ли кто) или с почти отсутствующим в массовом сознании Столыпиным, который невозможным без указания сверху рывком обошел Сталина в финале телевыборов «Имя России». Строго говоря, мы знаем один памятник, поставленный Путиным самому себе: это Столыпин у Дома Правительства, в котором Путин работал премьером.

Столыпин тоже запомнился жестокостью: не только реформировал, но и репрессировал. Но жестокостью по отношению к «мужикам», о которой горько сожалел Лев Толстой, а это, конечно, совсем другое дело. В народе нет спроса на борьбу против революции снизу, там есть вечно неудовлетворенный спрос на антиэлитарную революцию сверху. А она входит в планы не всякого правителя.
Сталинизм российского режима такой же декоративный, контурный, маскировочный, как и его выборы и общественные учреждения. И так же как демократические декорации, декорации тиранические можно подозревать в том, что кто-то держит их про запас, на потом, для более широкого развертывания на случай смены режима.

Сюжеты об открытии памятника Грозному на федеральных каналах не были восторженными. Кроме счастливых горожан в них дали слово недовольным жителям, историкам, которые напомнили про кровавые дела четвертого Ивана. Ведущие новостей держали дистанцию, рассказывали о событии как о неоднозначной местной инициативе.

Современная российская власть не может не чувствовать, что памятники Грозному и Сталину ставят ее в двусмысленное положение. Раньше отливали в граните деятелей, вокруг которых уже оформилось согласие: вот вам маршал Жуков, вот Петр, вот Шолохов. Памятники разделяющим фигурам — не идеология, а политика. Правящую корпорацию опытным путем тестируют на готовность перевести Сталина и Грозного из области отрицания в область сомнения и согласия. То, что тестирование происходит изнутри, мало меняет дело.

Выход победителей

В разговоре о памятниках Сталину и Грозному, которые то и дело норовят выскочить в разных местах страны, мало звучат обстоятельства места. Дело выглядит так, будто Сталин и Грозный вырастают по прямому указанию Кремля, хотя около самого Кремля громоздят почему-то не их, а похожего на героя фэнтези Владимира.

Поставивший Грозного в Орле губернатор Потомский — из всех ставленников Кремля самый косвенный — продукт володинской весны. Думским партиям обещали по региону, после некоторых приключений КПРФ получила Орел. То есть его лояльность Путину ослаблена и опосредованна. Он назначенец Путина, его администрации и собственной партии, закрепивший свои права на удачных по цифрам явки и проголосовавших «за» выборах. Грозный в Орле — такой же сложный продукт, как и губернатор.

Нынешний глава Иркутской области Сергей Левченко, который среди прочего прославился намерением поставить памятник Сталину и желанием возродить колхозы, и вовсе следствие иркутской электоральной аномалии, радостно воспетой прошлой осенью: в единый день голосования коммунист Левченко вышел во второй тур и разгромил в нем ставленника Кремля и. о. губернатора Ерощенко.

Еще один памятник Сталину предложил мэр Новосибирска Анатолий Локоть, избранный в качестве единого кандидата от оппозиции (наконец-то) против «Единой России»: в его пользу снялись пять кандидатов, в том числе всех либеральных партий.

Грозные и Сталины оказываются результатом официальных и неофициальных электоральных побед над партией власти, столь, казалось бы, желанных. Лучшие политические писатели рассуждают о том, кто тот молчаливый избиратель, который не пришел на думские выборы и не представлен ни путинским большинством, ни оппозицией.

Те случаи, когда этот избиратель приходит и голосует, дают об этом некоторое представление. Он не доверяет никому и желает такой власти, которая от имени народа жестоко разберется с элитой. Контуры тех, с кем надо разобраться, обрисованы весьма смутно, зато желание видно яснее.

Для собственного удобства у нас часто используют слово Путин как синоним общественного зла. Мы делим происходящее в умах на Путина и остальное. Но из загадочной области остального выплывает Грозный на каменном коне.

Подготовка почвы

Конечно, Путин сам создал условия для всадника, который теперь преследует его самого. Уже на первом этапе своего правления он разделил экономическую и идеологическую жизнь по формуле «собственность в обмен на символы». Непопулярный рынок возместили мелодией советского гимна, красным флагом на День Победы, военным парадом, историографией, которая не отрицала советский период, а делала его необходимой частью нашей общей истории.

Область символических уступок пришлось расширить, когда экономический рост замедлился и растущее потребление перестало быть ответом на все вопросы.

Окончательно на дорогу, которая привела его к подножию памятника Сталину–Грозному, Путин свернул в 2012 году, когда переоформил свой элитарный режим в популистский, перенеся точку собственной опоры с политической, финансовой и интеллектуальной верхушки на «простых людей» — в очередь к поясу Богородицы.

Поворот совершился во время зимних протестов 2011/12 года и был вызван одновременным разрывом с Западом и со столичным средним классом. Средний класс, горожане умственного труда разделяют западные ценности и идут западным путем. Этот путь, оказывается, ведет прочь от Путина, а ценности мешают ему вернуться на очередной срок. Значит, ценности неправильные. Раз он идет западным путем и на нем меня не видит, путь объявляется тупиковым.

Прежде дорога Запада признавалась верной — на то он и процветает, а неверным его поведение: мешает другим процветать. Теперь ложной объявлена сама дорога.

Свернув к популизму, Путин словно бы расширился в разные стороны, включил в себя прежние маргиналии, и тем, кто двигался слева и справа, пришлось разойтись еще дальше по краям, растягивая за собой границы возможного. Так дошло до памятников Сталину и Грозному, которые теперь тоже обсуждаются на предмет включения в границы официального, как в начале 2000-х красный флаг и гимн.

Русский популизм как частный случай мирового

Демонстративно разойдясь с Западом, Путин тем не менее никуда от него не делся, а просто оказался в новом западном тренде. Россия — всегда частный случай Запада, и в том, что, отрицая Запад, она вынырнула в его новейшем течении, — естественный ход событий.

На Западе мы наблюдаем жажду антиэлитарной революции, которую самые смелые представители верхов должны провести по требованию снизу. Часть населения Запада хочет своих Писистрата, Питтака, Дионисия. Ослабло доверие между образованной верхушкой и населением, которое начало выдвигать и двигать лидеров помимо этой верхушки, этого сдерживающего и контролирующего слоя.

Раньше образованный слой, истеблишмент, элита были и поставщиком лидеров, и их фильтром. Неотменимой частью западной демократии является возможность взойти к политическому лидерству из любой точки. Однако это восхождение всегда связано с прохождением интеллектуального, элитарного фильтра.

Сейчас оно все больше происходит мимо фильтра. Хуже того, все большая часть избирателей сознательно, из вредности (а вот вам) производит в фавориты тех, кто не проходит фильтр и конфликтует с контролирующим слоем. А иногда фильтры давно пройдены, но прошедший их политик как бы отменяет результаты фильтрации, делает шаг в сторону и предлагает себя населению в качестве отбракованного. Для этого приходится вести себя соответствующим образом, выбирать лозунги и программы, которые отсутствуют в отфильтрованной, обеззараженной зоне.

Трамп — частный случай мирового популистского тренда, другими частными случаями которого являются Ципрас, Качиньский, брекзит, Ле Пен, многие украинские политики, новые правые севера Европы и новые левые ее юга, Моди, Джейкоб Зума, Таксин Чиннават, филиппинский президент Родриго Дутерте.

Как это происходит, кажется, понятно. Соцсети отменили заглушки обмена информацией и идеями. Твиттеры Трампа и Сандерса, инстаграм Кадырова, как до них ЖЖ Навального и сетевая кампания самого Обамы, оказались сопоставимы с официальными фабриками идей.

Почему это происходит? Вероятно, по той же причине, по какой Путин совершил свой популистский поворот после экономического кризиса. Население принимало без особых вопросов роль элитарного фильтра, пока экономика росла, средний класс увеличивался и все больше людей присоединялось к фильтрующему сословию.

Когда возникла обратная динамика, средний класс прекратил расширение и даже стал сокращаться, люди начали переживать свое отчуждение от той группы, которая ставит пробу на политиках. В Европе приостановка экономического роста совпала с присоединением восточных европейцев к единому рынку труда и потоком беженцев с Востока. Сами же восточноевропейские страны превратились в «разочарованные демократии», осознавшие, что присоединение к ЕС не дало западноевропейского уровня жизни и отставание от Западной Европы, скорее всего, сохранится навсегда.

Вдобавок к этому, когда элита раньше общества (а как иначе) приняла новый, более деликатный и корректный язык описания явлений, у менее чувствительной части населения появилось ощущение, что политики им что-то недоговаривают, а то и вовсе говорят с ними на непонятном им языке — особенно в вопросе о мигрантах, но и там, где нужно объяснить экономические трудности: откуда кризис-то?
Но и сам интеллектуальный и бюрократический класс, который частично потерял функции политического контролера, от неожиданности и досады тоже впал в нервозность и все чаще начал имитировать поведение популистских вождей, расширил границы дозволенного, перешел от анализа к информационным сражениям, а проигранные битвы принялся объяснять наличием у противника иностранной поддержки, финансирования и прочих засадных полков заморского строя. То есть, ограничивая популизм народных трибунов, сам оказывался коллективным популистом.

Путин по внутренним причинам и под влиянием собственного политического чутья раньше других стал подавать себя в качестве политика, сливающегося с народом в обход элиты. Он начал как стопроцентный ставленник элиты, но переключился по ходу, в процессе управления. В конце концов, по своему происхождению и скорости подъема он верно проассоциировал себя не с элитой, а со средой, которая ей не доверяет. И тем не менее по сравнению с многими зарубежными представителями той же неопопулистской тенденции и примерами в отечественном прошлом он неисправимо элитарен. Об этом пришел напомнить Грозный.

Шаги за спиной

Зарубежная популярность Путина — не миф, придуманный Russia Today, и не функция ядерного арсенала и внешнеполитической дерзости России. Арсенала и дерзости у Брежнева или Андропова было не меньше, а популярности почти никакой. Причины зарубежной популярности Путина в том, что он, будучи по своему политическому происхождению и способу управления скорее главой бюрократии, чем народным вождем, сумел навязать миру образ правителя, который общается с народом в обход элиты. Раньше и резче совершил популистский маневр, смелее сделал то движение, которое на наших глазах пытаются изобразить политики по всему миру.

Он, кстати, не был первым (тот же Чиннават был раньше), но был лучше заметен из-за размеров России и постоянного журналистского интереса к ней. К тому же Россия начала развивать свои антиэлитарные информационные продукты для зарубежной аудитории, где недоверие многих к собственному контролирующему сословию оборачивается некритическим потреблением альтернативных голосов. Тут качество самого продукта уже не имеет значения. Если у RT и Sputnik есть какое-то влияние (например, панически изображенное в последнем докладе о российском вмешательстве в дела Восточной Европы), то не благодаря их какому-то выдающемуся качеству или щедрому финансированию, а просто потому, что они попали в разряд «другого мнения», на которое оформился спрос.

Однако внутри страны Путин сам сталкивается с популистской угрозой, оказываясь в роли западной политической элиты, которую критикует. Здесь, в границах России он уже много лет центр истеблишмента, а не альтернатива ему. К тому же его классический консервативный авторитаризм в целом чуждается революционного образа действий, редко прибегает даже к провластной неподконтрольной активности и воздерживается от чисток.

Памятник Грозному, как и памятники Сталину — которые ему теперь приходится принять или отклонить, — местная, российская разновидность Трампа и брекзита. Как Трамп преследует Клинтон и издателей приличных американских газет, так памятник Грозному преследует Путина.

И во всю ночь безумец бедный, / Куда стопы ни обращал, / За ним повсюду Всадник Медный / С тяжелым топотом скакал.

Многим кажется, что медный всадник — это российская власть. В действительности он тот, кто гонится за российской властью.

Источник: http://carnegie.ru/commentary/?fa=64868