Руссо М. Базаров, Фауст и старообрядцы

9 ноября 2016 года, в день рождения Ивана Тургенева, в Библиотеке-читальне, носящей его имя, состоялась лекция из цикла «Публичные лекции Полит.ру», которая была посвящена великому писателю. Филолог и историк Михаил Александрович Дзюбенко дал своей лекции название «Душевный человек между Фаустом и старообрядцами: Взгляд на И.С. Тургенева в канун его 200-летия».

По словам Михаила Дзюбенко, важнейшей чертой творчества Ивана Тургенева был поиск вечных литературных типов в русских образах. Этому были посвящены такие произведения, как «Гамлет Щигровского уезда», рассказ «Фауст», речь «Гамлет и Дон-Кихот». В 1845 году Иван Тургенев написал обширную рецензию на перевод «Фауста», выполненный Михаилом Вронченко. По мнению Михаила Дзюбенко, эта рецензия – ключ к роману «Отцы и дети», написанному через полтора десятилетия.

Слушатели лекции узнали о целом ряде параллелей, порой весьма неожиданных, между пьесой Гёте и романом Тургенева. Действие обоих произведений происходит в переломное, по мнению Тургенева, время. «В истории развития человеческого сознания "Фауста" можно почитать самым полным (литературным) выражением эпохи, разделяющей средние века от нового времени», – пишет Тургенев в рецензии. Переходным временем считал Тургенев и 1850-е годы, когда происходит действие романа.

Между Базаровым и Фаустом оказывается много общего. Начиная с отдельных деталей, например, отцы обоих были врачами (Гёте упоминает, как отец Фауста спасал горожан во время эпидемии). Близки оказываются и их взгляды на познание и место человека в мире. Фауст вполне разделил бы убежденность Базарова в том, что природа – не храм, а мастерская.

Аркадий Кирсанов предстает как подобие Вагнера – ученика Фауста. Как и у Гёте, в книге Тургенева представлены классический и романтический идеалы красоты. В «Фаусте» первый воплощает Елена, а второй – Гретхен. В «Отцах и детях», соответственно, Анна Одинцова и Фенечка. Только, если Фауст движется от романтического идеала к классическому, то Базаров – в противоположном направлении.

А где же в «Отцах и детях» Мефистофель? Это сам Базаров, в образе которого читатель встречает внутреннюю двойственность. Подобную двойственность Тургенев видел и в самом Фаусте, анализируя его образ в своей рецензии: «Не является ли нам Фауст скептиком с самых первых слов своих? И самая его попытка "отважно обратить свой тыл к прекрасному земному солнцу" не есть ли последний, отчаянный и ложный порыв к свободе и гармонии? Сам Фауст – не тот же ли Мефистофель в своем разговоре с Вагнером, этим немцем par excellence, этим типом "филистера"? Наконец, он, Мефистофель, не есть ли необходимое, естественное, неизбежное дополнение Фауста?.. И не выговариваются ли в его речах задушевные наклонности и убеждения самого Гёте? Да и сам Мефистофель часто – не есть ли смело выговоренный Фауст?».

Действительно, вполне применимыми к Базарову выглядят слова Тургенева о Мефистофеле:

«Всякое, даже положительное начало должно, при первом появлении своем, носить характер отрицательный (иначе оно себе никогда не завоюет места), то и весьма понятно, почему оно, это начало, у Гёте, современника Вольтера, приняло образ Мефистофеля. Мефистофель – это новое время; это тот XVIII век, на который с таким добродушным ожесточением ослепленные или ограниченные люди сыплют разнообразные проклятия... Под каким бы именем ни скрывался этот дух отрицания и критики, всюду за ним гоняются толпы своекорыстных или ограниченных людей, даже и тогда, когда это отрицательное начало, получив, наконец, право гражданственности, постепенно теряет свою чисто разрушающую ироническую силу, наполняется само новым положительным содержанием и превращается в разумный и органический прогресс. Но мы готовы согласиться с врагами критического начала: действительно, при вступлении своем – не в круг человеческой деятельности, потому что оно никогда не переставало составлять один из элементов этой деятельности, но на поприще общественного развития в Европе – действительно, оно было односторонне, безжалостно и разрушительно».

Михаил Дзюбенко даже предполагает, что из двадцати восьми глав романа первые четырнадцать – мефистофелевские главы. В них Базаров ведет себя, как «дух, всегда привыкший отрицать». Он действительно отрицает и смеется над людьми.

Другое сопоставление «Отцов и детей» оказалось еще более неожиданным. Михаил Дзюбенко обнаружил связь между этим романом и историческим романом Михаила Загоскина «Брынский лес» (1846). Действие романа происходит летом 1682 года в Москве и Брынском лесу под Калугой. Посвящен он, во многом, участию старообрядцев как оппозиции в первые годы правления царей Ивана и Петра: прению о вере в Кремле, судьбе Никиты Пустосвята и так далее. У главного героя, Дмитрия Левшина, два дяди Семен и Андрей Денисовы. Если Семен Яковлевич Денисов в конце жизни отрекается от старой веры, то Андрей Яковлевич остается ей верен (оба героя – реальные исторические личности, основатели Выговской пустыни, но Загоскин исказил исторические факты, и никто из братьев от своей веры не отрекался).

Сходство Базарова с героем «Брынского леса» открывается при попытке понять, во что был одет Базаров, когда приехал в имение Кирсановых. Слово «балахон», которым обозначил его одежду Тургенев, оказалось невозможно истолковать, опираясь на исследования по истории русского костюма XIX века. Между тем, в романе «Брынский лес» оно появляется и многократно используется при описании Андрея Денисова.

Вот как выглядит Андрей Денисов, когда его впервые встречает главный герой:

«У самых ворот постоялого двора, поодаль от других, сидел на скамье человек пожилых лет, в коротком суконном балахоне с узкими рукавами. Это платье, не подпоясанное ни кушаком, ни поясом, было застегнуто в двух местах на медные круглые пуговицы. На левой руке его висели кожаные четки, которые оканчивались, вместо креста, двумя треугольниками, также кожаными. <…> Наружность этого проезжего была довольно замечательна. Длинная с проседью борода, приглаженная и расчесанная с большим старанием, но к которой, сколько можно было заметить, никогда не прикасались ножницы; курчавая голова, крутой, широкий лоб, вздернутый кверху нос и серые угрюмые глаза, по временам задумчивые, а иногда сверкающие и исполненные жизни – все это вместе составляло физиономию не очень красивую, но весьма выразительную и носящую на себе отпечаток какого-то самобытного и твердого характера».

А вот таким впервые предстает перед читателями Базаров:

«Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста в длинном балахоне с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную руку, которую тот не сразу ему подал.

– Душевно рад, – начал он, – и благодарен за доброе намерение посетить нас; надеюсь... позвольте узнать ваше имя и отчество?

– Евгений Васильев, – отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.

– Надеюсь, любезнейший Евгений Васильич, что вы не соскучитесь у нас, – продолжал Николай Петрович.

Тонкие губы Базарова чуть тронулись; но он ничего не отвечал и только приподнял фуражку. Его темно-белокурые волосы, длинные и густые, не скрывали крупных выпуклостей просторного черепа».

Балахон Андрея Денисова представлял собой, по словам Михаила Дзюбенко, не что иное, как иноческую мантию у староверов. Между Базаровым и Андреем Денисовым обнаруживаются и другие сходные черты, как во внешности, так и в манере речи. В связи с этим становится интересным посмотреть на роман с учетом отношения Тургенева к его современникам – старообрядцам.

Источник: http://www.polit.ru/article/2016/11/10/ps_dzyubenko/