Перейти к содержимому
Социология религии. Социолого-религиоведческий портал

Поиск по сайту

Результаты поиска по тегам 'А.В. Щипков'.

  • Поиск по тегам

    Введите теги через запятую.
  • Поиск по автору

Тип публикаций


Категории и разделы

  • Сообщество социологов религии
    • Разговор о научных проблемах социологии религии и смежных наук
    • Консультант
    • Вопросы по работе форума
  • Преподавание социологии религии
    • Лекции С.Д. Лебедева
    • Видеолекции
    • Студенческий словарь
    • Учебная и методическая литература
  • Вопросы религиозной жизни
    • Религия в искусстве
    • Религия и числа
  • Научные мероприятия
    • Социология религии в обществе Позднего Модерна
    • Научно-практический семинар ИК "Социология религии" РОС в МГИМО
    • Международные конференции
    • Всероссийские конференции
    • Другие конференции
    • Иные мероприятия
  • Библиотека социолога религии
    • Научный результат. Социология и управление
    • Классика российской социологии религии
    • Архив форума "Классика российской социологии религии"
    • Классика зарубежной социологии религии
    • Архив форума "Классика зарубежной социологии религии"
    • Творчество современных российских исследователей
    • Архив форума "Творчество современных российских исследователей"
    • Творчество современных зарубежных исследователей
    • Словарь по социологии религии
    • Наши препринты
    • Программы исследований
    • Российская социолого-религиоведческая публицистика
    • Зарубежная социолого-религиоведческая публицистика
    • СОЦИОЛОГИЯ РЕЛИГИИ В ОБЩЕСТВЕ ПОЗДНЕГО МОДЕРНА
  • Юлия Синелина
    • Синелина Юлия Юрьевна
    • Фотоматериалы
    • Основные труды
  • Лицо нашего круга Клуб молодых социологов-религиоведов
  • Дискуссии Клуб молодых социологов-религиоведов

Календари


Искать результаты в...

Искать результаты, которые...


Дата создания

  • Начать

    Конец


Последнее обновление

  • Начать

    Конец


Фильтр по количеству...

Зарегистрирован

  • Начать

    Конец


Группа


AIM


MSN


Сайт


ICQ


Yahoo


Jabber


Skype


Город


Интересы


Ваше ФИО полностью

  1. Научно-аналитический центр ВРНС опубликовал доклад с анализом новой энциклики папы Франциска «Fratelli tutti» Москва. 29 окт. Научно-аналитический центр Всемирного русского народного собора (ВРНС) подготовил обзорно-аналитический доклад «О новой энциклике Папы Римского Франциска «Все — братья» (Fratelli tutti)» с анализом основных положений новой энциклики «Fratelli tutti» («Все — братья»), обнародованной Ватиканом 3 октября 2020 года. В докладе анализируются общая направленность и стилистика Энциклики, позиция Папы по социальным, экономическим и политическим проблемам, миграционной политике, глобализации, международным институтам, экуменизму. Составители доклада пришли к выводам, что Энциклика представляет собой политический, а не вероучительный документ, Папа Франциск выступает как лево-либеральный политик, поддерживающий права политизированных меньшинств, выступающий за либерализацию миграционной политики, ультрапацифизм, включая отказ даже от оборонительной войны, а также как глобалист, выступающий за создание мирового правительства, как экуменист, готовый отказаться от уникальности христианского откровения в пользу «общих» ценностей. В подготовке доклада приняли участия специалисты Научно-аналитического центра ВРНС, Российского православного университета и Русской экспертной школы. Редактор доклада — руководитель Научно-аналитического центра ВРНС, декан Социально-гуманитарного факультета Российского православного университета, д-р полит. наук А.В. Щипков. С полным текстом Доклада можно ознакомиться здесь: vrns.ru/nauchno-analiticheskiy-centr/5560
  2. Сергей Глазьев и Александр Щипков: Экономика и общество В издательстве «Проспект» вышла монография С.Ю. Глазьева и А.В. Щипкова «Экономика и общество», посвященная анализу новой исторической реальности, наступившей после пандемиального скачка мирового кризиса в 2020 году В московском издательстве «Проспект» вышла в свет книга доктора экономических наук, академика Российской академии наук С.Ю. Глазьева и доктора политических наук, первого заместителя председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, заместителя главы Всемирного русского народного собора А.В. Щипкова «Экономика и общество» (Глазьев С.Ю., Щипков А. В. Экономика и общество: монография. – Москва: Проспект, 2020. – 192 с. ISBN 978-5-392-32581-8). Книга посвящена анализу новой исторической реальности, которая наступила после пандемиального скачка мирового кризиса в 2020 году. Книга включает в себя такие главы как «Последствия мирового кризиса и перспективы переходного периода», «Динамика технологических и мирохозяйственных укладов», «Эволюция денег и их функции», «Феномен тоталитарности», «Культур-системный подход к истории и русско-византийский культурно-исторический тип», «Гражданское общество как проблема» и др. Ключевой задачей книги авторы считают выявление взаимосвязей производственно-экономических и социально-идеологических аспектов жизни, корреляцию технологического и мирохозяйственного укладов со сферой общественных смыслов и идеологии в условиях кризиса и нового переходного периода. Главы, принадлежащие двум авторам, написаны в разной стилистике, оперируют неодинаковыми категориями и посвящены разным, но взаимосвязанным проблемам. С одной стороны, в книге уделяется внимание экономической истории и макроэкономике, с другой – социологии, политологии и анализу идеологического пространства. Авторов объединяет общий ценностный подход и общее видение будущего. С.Ю. Глазьев и А.В. Щипков сознательно манифестируют соединение идейных континуумов, берут их в качестве основного сюжетно-композиционного принципа. Таким способом авторы стремятся привлечь внимание к глубинной взаимосвязи ценностно-смысловых и экономико-технологических сторон жизни общества, заявить о необходимости выхода из методологического тупика, в котором оказались социальные науки в эпоху «развитого либерализма». Включение экономики в социальный контекст, а социологии – в контекст экономический, приведение социально-экономических решений в соответствие с национально-религиозными ценностями и интересами – основополагающая идея книги. Значительное внимание в монографии уделяется вопросам преодоления стереотипов мейнстрима экономической науки и анализу того, к каким диспропорциям и деструктивным явлениям в сфере идеологии, культуры, повседневной социальности приводят эти стереотипы экономического мейнстрима. Авторы полагают, что изменение идеологических ориентиров могло бы повлиять на изменение социально-экономических подходов, поскольку их связь – двусторонняя. Именно поэтому сюжетная линия книги движется от вопросов макроэкономики и экономической истории к проблемам культурно-языковой картины мира и социальных страт. Эта логика обратна дегуманизирующим тенденциям позднего модерна и направлена от утилитаризма и экономикоцентризма обратно к человеку и непреходящим нравственным ценностям. Книга предназначена для специалистов в области социальных наук и широкого круга критически мыслящих интеллектуалов. Источник: https://aurora.network/articles/39-nauka-i-obrazovanie/83735-sergey-glaz-ev-i-aleksandr-shhipkov-jekonomika-i-obshhestvo
  3. PR-продвижение и психологизация Православия О задачах религиозных консультантов в рамках греко-протестантских реформ 25 июня в "Парламентской газете" опубликована статья Александра Щипкова "PR-продвижение и психологизация Православия". Советник Председателя Государственной Думы РФ, заместитель Главы Всемирного Русского Народного Собора, профессор философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, А.В. Щипков размышляет о новом явлении греко-протестантизма, отстаивающем идею трансформации православного богословия и предлагаемых новациях в сфере православного миссионерства, опирающегося на PR-технологии и секулярный психоанализ. Греко-протестантизм представляет собой комплекс идей секуляризированной протестантской этики, соединенный с символическим языком православия и повторяющий его внешнюю культурную форму, но, тем не менее, сформированный под влиянием секуляризма и неолиберальной идеологии. Определяющую роль в этом формировании сыграло радикал-модернистское учение Константинопольского патриархата о «греческом этосе православия», утверждающего, что православные всего мира должны следовать эталонам этого этоса, сформированного исключительно в поле исторического эллинизма… Направленность греко-протестантского реформизма выражается в предложениях провести корректировку содержания учебных дисциплин при подготовке священнослужителей. Необходимость изменений объясняют устарелостью традиционных форм миссионерской работы и проповедничества. Подгонка духовного образования под существующие светские образовательные стандарты ведёт к появлению в предметной сетке таких дисциплин как основы PR или секулярная психология. Речь идет о формировании принципиально нового типа священника — религиозного консультанта. Религиозный консультант в отличие от традиционного священника действует во время исповеди и личных бесед как психоаналитик, а в публичной сфере как пиар-агент, рассматривающий церковное наследие как своего рода «актив», подлежащий утилитаризации и монетизации. Новая методология работы пастыря в рамках постмодернистского греко-протестантского направления формируется на основе психоанализа, а PR-технологии предписывается использовать как основные приемы проповеди. Категории церковного и божественного тем самым перемещают в сферу денежно-символического (рыночного) обмена... Долгосрочной задачей греко-протестантской «образовательной реформы» является встраивание церковной жизни в сферу секулярной экономики услуг. То есть, в тот сегмент общественного поля, который подчиняется законам производства, потребления и обмена. Это попытка встроить святость в мир потребления. Религиозные ценности даны нам изначально, они не «производятся», не «потребляются» и ни на что не «обмениваются». Христианские истины не могут быть включены в область действия электорально-политических институтов. За Бога не голосуют, Ему проявляют верность. Любое «pr-продвижение» означает выбор из ряда альтернатив. Но альтернатива Богу только одна — дьявол, других альтернатив нет… Полностью статью Александра Щипкова "PR-продвижение и психологизация Православия" читать здесь: www.pnp.ru/social/pr-prodvizhenie-i-psikhologizaciya-pravoslaviya.html
  4. Время патриарха Кирилла К 10-летию интронизации главы Русской православной церкви Александр Щипков, доктор политических наук, профессор философского факультета МГУ, советник председателя Госдумы РФ Институт патриаршества чрезвычайно важен для русской церковной традиции. Сложные и трагические годы церковной реформы XVII века связаны с именем патриарха Никона. Cинодальный период, отмеченный зависимостью и слабостью Церкви, был, как известно, временем её существования без патриарха. Неслучайно пропагандисты секулярной реформации Церкви часто выбирают мишенью для нападок институт патриаршества и, желая поставить под сомнение её историческую легитимность, подвергают недобросовестным клеветническим нападкам личность патриарха Сергия (Страгородского), противопоставляя его патриарху Тихону (Белавину). Патриаршество – важнейший фактор церковного единства. От каждого патриарха зависит, какими историческими стезями следует Церковь. Время патриарха Кирилла – это время восстановления Русской православной церковью социального положения и интеллектуальной роли, которыми она обладала в русской истории до трагического ХХ века. Время возвращения домой. Именно при патриархе Кирилле образ Церкви вновь сложился во всей его определённости. Это образ не церкви-затворницы, но и не обмирщённой церкви. Это образ Церкви мыслящей, открытой для прихожан с самыми разными социальными запросами, от интеллектуалов до простых деревенских бабушек... Полная версия статьи Александра Щипкова "Время патриарха Кирилла": lgz.ru/article/-4-6676-30-01-2019/vremya-patriarkha-kirilla/
  5. ЩИПКОВ, АКСИОМОДЕРН И «НОВЫЙ БРОНЗОВЫЙ ВЕК» Мэтью Купер Источник: Тетради по консерватизму Если попросить американцев назвать известного российского интеллектуала, ответом, скорее всего, будет множество непонимающих взглядов. Публика повнимательнее может вспомнить противоречивую фигуру Александра Дугина – ультраправого интеллектуала и основоположника «четвертой политической теории» и «неоевразийства». Проблема в том, что в собственно российских интеллектуальных кругах [1] Александр Дугин занимает не столь уж значительное положение и известен даже меньше, чем его бывший политический соперник по национал-большевистскому движению, ранее писавший для газеты «The eXile» [2] Эдуард Лимонов [3]. Сейчас, когда в силу исторических обстоятельств внимание всего мира приковано к российско-американским отношениям, получить качественное представление об интеллектуальной жизни в России особенно актуально. Вдобавок к этому маятник нашей собственной американской интеллектуальной жизни колеблется между почти исчерпавшим себя центризмом и растущей популярностью прогрессивных левых и «альтернативных» правых. В свете этого имеет смысл обратиться к идеям Александра Щипкова. С этой интереснейшей интеллектуальной фигурой меня несколько лет назад познакомил мой хороший знакомый и друг, коллега-русофил Пол Гренье. Журналист, философ и социолог Александр Щипков в настоящее время является одним из сотрудников Московского Патриархата по взаимодействию с обществом и СМИ [4], что свидетельствует о его высоком авторитете в российских культурных и интеллектуальных кругах. Пол Гренье характеризует его как «левого консерватора»: «Критически настроенный по отношению к либеральному капитализму и в определенной степени к современной форме российского государства (весь «консерватизм» которого сводится к «семейным ценностям» и не включает такого принципиального компонента, как экономическая справедливость), Щипков стоит на позициях, близких к католическому дистрибутизму и «радикальной ортодоксии», исповедуемой теологами круга Уильяма Каванафа и Джона Милбанка» [5]. Подобная характеристика, естественно, не могла меня не заинтриговать, ведь в восприятии американцев «левый консерватор» – явление столь же фантастическое, как, скажем, горбатый кит, выпрыгивающий на высоту 3000 метров [6]. Тем не менее именно этим термином именовали себя социолог Даниел Белл, а также активист 1960-х годов писатель Норман Мейлер [7]. Данную формулировку также можно отнести и к моим собственным политическим взглядам: меня можно условно назвать «демократическим социалистом», стоящим в одном ряду с Гаром Альперовицем или Перл Бак, но мне созвучны и идеи таких свободомыслящих консерваторов, как Питер Вирек, Кристофер Лэш и Амитай Этциони. Мне удалось разыскать один из немногих доступных в то время на английском трудов Александра Щипкова в антологии «Прозелитизм и православие в России», составленной Джоном Витте-младшим и Майклом Бурдо. Наряду со статьей Щипкова «Межрелигиозные отношения в России после 1917 года» антология включала публикацию под названием «Евангелие и культура», написанную митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом, занимающим сегодня куда более высокий пост [8]. Я прочитал обе статьи с огромным интересом. Александр Щипков произвел на меня большое впечатление своей беспристрастностью и вниманием к деталям. Однако, учитывая размеры статьи, в ней по понятным причинам не были достаточно полно раскрыты его собственные взгляды на вопросы, выходящие за рамки межрелигиозного диалога. Чего не скажешь о его личном сайте! [9] За последнее время Александр Щипков любезно предоставил англоязычной публике переводы нескольких своих статей, которые дают гораздо более полное представление об этом человеке и его взглядах по сравнению со статьей 1999 года и, на мой взгляд, заставляют о многом задуматься. Являясь счастливым носителем титула «левый консерватор», Щипков не стесняется использовать его по отношению к самому себе. При этом надо отдать ему должное, в своей интерпретации Щипков четко отделяет данную категорию от других форм консерватизма в российской интеллектуальной жизни. К примеру, он не желает, чтобы его причисляли к любителям старины, поглощенным славными деяниями Петра и Екатерины Великой, равно как и к более радикально настроенным евразийцам, последователям вышеупомянутого Дугина. В еще меньшей степени ему свойственна ностальгия по советским временам в духе Сергея Кургиняна, ведущего телешоу «Суть времени», открыто мечтающего об «СССР 2.0» [10]. Не согласен он и с «либеральными консерваторами», наследниками старой Конституционно-демократической партии (кадетами), стремящимися сохранить капиталистический статус-кво. Он не выносит чопорных партийных тусовщиков с листовками и лозунгами, а также ту разновидность напыщенного реакционного мракобесия, которая любит скрываться в уютных анклавах российской научной среды [11]. Судя по нынешней должности Щипкова в Русской православной церкви и его предыдущим исследованиям в сфере религиозной политики, его симпатии на стороне того консерватизма, который рождается из русского православия. Об этом свидетельствует, в частности, документ восемнадцатилетней давности под названием «Основы социальной концепции Русской православной церкви» [12]. Однако, как видно из очерков Щипкова, нынешний подход Русской православной церкви представляется ему несколько узким. У Александра Щипкова другие источники вдохновения. В короткий исторический период между свержением царизма и приходом к власти большевиков в России существовала небольшая группа русско-еврейской интеллигенции, вышедшей из революционного марксизма, но по разным причинам полностью или частично отвергшей его. В эту группу интеллектуалов входили Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Петр Струве, Семен Франк, Михаил Гершензон, Арон Ланде и Богдан Кистяковский, опубликовавшие в 1909 году сборник «Вехи». В революционной атмосфере России того времени выход этого сборника вызвал незамедлительный взрывной эффект. Его авторы выступали сторонниками гуманного русского национализма, основанного на авраамических христианских ценностях и уважении к верховенству закона. Зачастую призывая к тем же эгалитарным экономическим и правовым реформам, которые проповедовали марксисты, народники и социал-демократы того времени, они одновременно настаивали на верности общему духовному наследию [13] России. Влияние этих мыслителей на Александра Щипкова очевидно: вышедший в 2013 году сборник «Перелом» [14], в котором Щипков выступил редактором и одним из авторов, намеренно создан по образцу сборника «Вехи» – как с точки зрения эстетики, так и по содержанию. Щипков уверенно берет на вооружение концепцию соборности (I) со всеми ее политическими следствиями. Он заимствует эту концепцию у теоретиков славянофильства Алексея Хомякова и Ивана Киреевского, которые использовали данный термин для обозначения как братского этоса православной церкви, так и семейного единства в традиционной русской общине. Позже представители российского народничества (Александр Герцен, Николай Михайловский, Екатерина Брешко-Брешковская) преобразовали данную концепцию в «крестьянский социализм», и эта идеология легла в основу политической программы партии социалистов-революционеров. Помимо этого, Щипков, как и Бердяев, заимствует определенные идеи у «русского византийца», монархиста и архиконсерватора Константина Леонтьева, считавшего, что царская власть необходима для обеспечения необходимых благ и качества жизни, за которое боролись социалисты и народники [15]. Хотя в воззрениях Щипкова присутствует множество специфически русских элементов, его нельзя назвать шовинистом. В его размышлениях отсутствуют славянско-националистические мессианские настроения. Нет в его творчестве и антизападных филиппик, характерных для православных философов определенного толка. Хотя он исповедует классическую славянофильскую веру в то, что «именно Россия сыграет важную роль в возвращении Европы к христианским корням», он не поддерживает представлений об уникальной миссии России в мире. Более того, он указывает на некоторые параллельные идеологические тенденции на Западе (особенно в Германии, с ее понятием «общины», Gemeinschaft), которые отлично приживались в «социально-традиционном» сознании России до тех пор, пока нацисты не выкорчевали их самым жестоким образом. Одна из известных фигур, которую Щипков с явным одобрением цитирует в этой связи, – это Томас Манн, романист и автор антифашистского «Призыва к разуму», впоследствии высланный из родной Германии. Щипков также ссылается на менее известных в США немецкого писателя и офицера Эрнста Юнгера и католического философа Макса Шелера [16]. Следуя по стопам своих интеллектуальных предшественников из сборника «Вехи», Щипков определяет, что, даже нуждаясь в подкреплении сильной вертикалью власти, его социально-эгалитарная концепция «новой государственности», созданная под влиянием идеалов соборности, отличается христианской направленностью и обращенностью к человеку. Щипков, семья которого в советское время подвергалась жестким репрессиям за христианские взгляды, не испытывает особых симпатий к тогдашней системе. Он обвиняет Советы в том, что те строили режим, исходя из понятия соборности и православной нравственности русского крестьянства, и одновременно занимались подрывом этих моральных устоев сверху вниз посредством атеистической пропаганды и тоталитарных репрессий. Однако Щипков выступает за то, чтобы сохранить и реабилитировать хотя бы часть материальных достижений советской власти в социальной сфере, если они совместимы с православной соборностью: не только всеобщее здравоохранение, пенсии и общественную инфраструктуру, но и некоторые гражданские традиции и общественную память, необходимую для здоровой политической элиты. Воззрения Щипкова также примечательны тем, какое впечатление произвел на негомарксизм. Хотя большинство авторов «Вех» в той или иной мере отвергали марксистское учение, Маркс оказал определенное влияние на каждого из них. Щипков, вслед за ними отвергая Маркса, тем не менее в большей степени выступает за сохранение части его наследия. В частности, Щипкова привлекает мир-системная теория Иммануила Валлерстайна. Если говорить в двух словах, то в своей теории Валлерстайн проводит различие между ядром (мощными богатыми государствами с высокоразвитой экономикой, сильной армией, передовыми технологиями, независимой интеллигенцией и культурным влиянием) и периферией (зависимыми странами с высоким уровнем социального неравенства и малообразованной рабочей силой) и объясняет, каким образом политика развитых наций позволяет им выкачивать богатства из периферийных [17]. Щипков оригинально перерабатывает мысль Валлерстайна: с ее помощью он показывает, что традиция, понимаемая в широком смысле, имеет ценность независимо от навязанных «нациями ядра» культурных приоритетов и заслуживает не только защиты, но и активного возрождения для возвращения к истокам [18]. В этом плане творчество профессора Александра Щипкова, до тридцати пяти лет работавшего слесарем и кочегаром, сближается с работами китайского профессора Вэнь Цзюня. Вэнь – бывший водитель грузовика из бедного сельского района провинции Хэбэй. Основную часть знаний он приобрел благодаря воспитанию в среде рабочего класса и последующего опыта в качестве социального работника. Вэнь тоже использует введенное Валлерстайном различие между ядром и периферией, отстаивая значимость «культуры и знаний коренных народов Китая» и важность возвращения к истокам [19]. Эти коренные знания следует использовать при восстановлении сельских районов в целях разработки устойчивых методов ведения сельского хозяйства, обеспечения независимости деревень (особенно от хищнического международного финансового капитала [20]) и развития коллективного самоуважения и взаимопомощи среди сельского населения Китая [21]. Сама эта новая программа восстановления сельских районов опирается на идеологическую базу первых подобных инициатив: неоконфуцианские концепции Ляна Шумина и Тао Синчжи, а также движение Джеймса Йена за массовую грамотность, испытавшее влияние англиканского социального христианства (возможно, с оттенком маоизма) (II). Как и проект Щипкова, новая программа восстановления сельских районов включает концепцию «новой государственности», в которой особое место занимает социальное равенство и сильная вертикаль власти. Как для Вэня, так и для Щипкова, работы Валлерстайна выступают в качестве теоретической основы своеобразного левого традиционализма. Щипков называет это «социал-традицией». Можно с высокой вероятностью предположить, что китайский и российский мыслители восприняли бы работы друг друга с огромным одобрением. При этом подход Щипкова к Валлерстайну отличается несколько другим акцентом, чем у Вэня, и ключ к его пониманию лежит в использовании термина «аксиология». Опираясь в качестве источника на книгу Валлерстайна «После либерализма», Щипков утверждает, что мы пребываем в переходном периоде между историческими эпохами [22]. Либеральная парадигма, которая по-прежнему предлагает предписывающий анализ, реально не способный решить намеченных проблем, породила «кризис доверия, кризис легитимности и в итоге кризис идей». Щипков понимает, что «основанная на правилах» капиталистическая мировая система вступила в стадию терминального упадка, что, однако, не лишает ее опасности и не мешает бедному населению планеты (в Палестине, Сирии, Йемене, Сомали, Конго, Венесуэле, Донецком бассейне и других местах) ощущать на себе все ее последствия. Одновременно он отвергает неизбежное «новое варварство», сопровождающее этот упадок: «Элитаризм уже обернулся варварством в искусстве. Точно так же он обернулся дехристианизацией и расчеловечиванием в обществе и политике: фундаментализм, неонацизм, новое переселение народов захлестнули Европу. Последнее – как воздаяние за века колониализма. Ради консервирования ситуации сегодняшний западный политический режим культивирует “новую дикость”, чтобы противопоставить внешнему варвару внутреннего, который никогда не исчезал, но сейчас его как будто спустили с цепи. Таков исход постмодерна, реабилитировавшего примитивную сакральность и пещерные инстинкты». Так где же выход? По версии Щипкова, он прямо перед нами: «Мы стоим уже одной ногой в новой эпохе». Но это не слова утешения. Это предупреждение о высочайшем уровне опасности:«Неумолимо уходит эпоха неолиберального паноптикума, и начинается время идолов и капищ постцифровой эпохи». Для объяснения этого исторического сдвига он предлагает любопытную метафору из русской литературы. Представитель русского Бронзового века поэт Олег Охапкин позволял себе писать стихи с явно христианскими мотивами в эпоху, когда это было чревато тюремным заключением или еще худшими неприятностями со стороны советских властей. Вот короткий отрывок одного из его стихотворений, напечатанных в самиздате: Мне давно приглянулась горка, На которой незримый крест Распахнулся настолько горько, Что вольнее не сыщешь мест. Прохожу вдалеке и вижу: Это место – оно мое [23]. В данный момент мы находимся в новом Бронзовом веке. Советская эпоха предшествовала междуцарствию всемирного превосходства либерализма, до сих пор продолжающегося на Западе. Но то, что последует за этим междуцарствием, сулит нам крестные страдания, которые были так хорошо знакомы Охапкину. Щипков определяет этос нового Бронзового века как «аксиомодерн». Подобно «осевому времени» Ясперса, это поворотный момент в культуре, когда старые ценности могут проявиться с новой силой. Иерархическое уважение к священной власти и сакральным предметам вполне может сочетаться с эгалитарной ценностной моделью. Данная метафора (Бронзовый век) интересна с нескольких точек зрения. Во-первых, она подразумевает прямую отсылку к классическому западному канону, в том числе к Гесиоду и Гомеру, впервые использовавшим этот термин для обозначения определенного этапа исторического процесса. Во-вторых, метафора нового Бронзового века, в противоположность старой гесиодической концепции постепенного регресса исторических эпох, подразумевает не вырождение, а предвосхищение, радикализацию аристократической этики героизма, самопожертвования и борьбы, явившихся следствием советской системы, пытавшейся стереть из памяти народа любое представление об этих понятиях. И этот вывод не кажется случайным. В-третьих, Щипков дополнительно развивает концепцию с помощью художественных образов (с христианской подоплекой). Бронза представляет собой твердый сплав с отсутствием кристаллической структуры, свойственной чистым металлам. Поэты 1970-х годов вливали «в прежний литературный слиток» новую «порцию поэтического “золота”». «Холодной расслабленности и беспочвенности декаданса они противопоставляли обновленную веру»; и этим золотом было не что иное, как «золото традиции, по-новому переосмысленной и отлитой в ином культурном сплаве» [24]. Или, выражаясь более простым языком, «подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло всё» (Мф. 13:33) [25]. Так и сама идея «аксиомодерна» представляет собой сплав чего-то древнего и драгоценного с более грубым, сырым и низменным материалом для создания нового блестящего вещества: «Аксиомодерн имеет бронзовый оттенок, напоминающий о золотой классике. И этот бронзовый отблеск, конечно, разлит не только в литературе, но и в сфере общественных нравов». Те, кто не так хорошо знаком с русской литературой, не отказались бы, если бы Щипков уточнил, что именно он имеет здесь в виду. Не могу сказать, что концепция нового Бронзового века до конца мне понятна. Но его тон создает впечатление, что автор бросает нам вызов. Радикально христианская, проникнутая страданием и личной ответственностью за нелегкую ношу истории поэзия Охапкина воспринимается как сигнал, обязывающий к борьбе. От нас ждут актов религиозного героизма. Похоже, Щипков твердо уверен, что проскользнуть в этот новый Бронзовый век аксиомодерна без усилий с нашей стороны нам никто не позволит. Буржуазной версии «Выбора Бенедикта» в виде ретрита выходного дня с устричным буфетом не предвидится. Призыв Щипкова предвещает нечто кардинально отличное и гораздо более ответственное и серьезное, чем те варианты, которыми мы располагаем на данный момент. Оказавшись зажаты между внешним декадансом позднего капитализма и внутренним варварством обоюдоострого постмодернизма (с постструктуралистским левым и «альтернативным» правым крылом), мы должны каким-то образом создать что-то новое из принципиально иного металла. Этот вызов не может не вызвать тревогу у жителей западных стран. Мы переживаем странный исторический момент, когда нам как будто вполне хватает минимальных духовных и интеллектуальных ресурсов. Век аксиомодерна потребует от нас чего-то большего, чем организационные стратегии в духе Алинского и массовые демонстрации. Он не позволит нам отгородиться и пересидеть бушующую снаружи бурю «постцифрового идолопоклонства» в загородных постполитических анклавах. Даже неясно, окажутся ли дарованные нам представителями прошлого поколения – Даниелом Беллом, Норманом Мейлером и Кристофером Лэшем – литературные и интеллектуальные ресурсы для «левого консерватизма» достаточными для современной Америки. Как у американцев, у нас могут возникнуть опасения, что Щипков предлагает нечто жестокое и тоталитарное. Однако по этому поводу можно не волноваться. Хотя Щипков, в отличие от Арендт, не признает «бинарную» теорию тоталитаризма, морально уравнивающую нацизм и сталинизм, он, тем не менее, весьма критически относится к обоим режимам [26]. С другой стороны, в искоренении позднего капитализма и ордо- или неолиберализма он видит тот же разрушительный импульс и опасается, что этот импульс идеологически нам привит. Используя образ из книги К.С. Льюиса, можно сказать, что в ярких лучах великого паноптикума мы превратились в «людей без сердца», оказавшись незащищенными перед «постцифровыми идолами». Профессор Александр Щипков – сложный и интересный мыслитель. Сам факт того, что он пишет то, что пишет, и позиция, с которой он это излагает, свидетельствуют о том, что в лоне Русской православной церкви и в российском гражданском обществе в целом существует определенный творческий, независимый и социально осознанный импульс – импульс, фактически рожденный в Даниловом монастыре. Если американцам небезразлично наше общее будущее в новом Бронзовом веке, нам стоит прислушаться к этому голосу. Мэтью Купер Перевод с английского Юлии Зимарской “Englica” Источник: Тетради по консерватизму 28 ноября 2018 г. Рейтинг: 9.7 Голосов: 46 Оценка: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Оригинальное название статьи: Shchipkov, Axio-Modernity and the “New Bronze Age”. Об авторе: Купер, Мэтью (Миннеаполис, штат Миннесота, США), Питтсбургский университет (США), Университет науки и технологии Внутренней Монголии (КНР); публицист в “Solidarity Hall”, “Intellectual Takeout” и “The American Conservative”; блогер в “The Heavy Anglo Orthodox”. (I) Концепция соборности традиционно трудно поддается переводу на английский язык. Это некое коллективное единство, в которое все охотно вносят свой вклад, но которое в то же время углубляет и укрепляет каждого отдельного члена. В качестве синонимов обычно используют слова «согласие» или «всеобщность». На сайте Щипкова предлагается переводить «соборность» как «коллегиальность», но этот вариант представляется слишком рациональным и не способным в полной мере отразить диапазон смыслов этого термина. (II) Вэнь Цзюнь и его ученики выступают с умеренной критикой Мао Цзэдуна и его наследия, в особенности стратегии догоняющего развития в сельском хозяйстве. Однако подчеркнуто маоистский характер новой программы восстановления сельских районов представляется осознанным выбором, направленным нестолько на реабилитацию Мао лично (или марксистско-ленинско-маоистской идеологии в целом), сколько на пробуждение народного интереса к этим идеям и попытку избежать неблагосклонности властей, которые, как правило, с подозрением относятся к политическим идеям, позаимствованным из дореволюционного Китая. Литература 1. Соммерс, Джеффри. Как новая холодная война становится горячей // The Nation. 2017. 24 января [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://www.thenation.com/article/journalists-keep-saying-thisgreater-russia-ideologue-is-putins-adviser-one-problemhes-not/ 2. Лимонов Эдуард. Как трудно быть лучшим: жалобы страдающего манией величия доктора Лимонова // The eXiled. 2000. 10 февраля [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://exiledonline.com/sadnessof-being-number-one-dr-limonovs-megalomaniacalcomplaints/ 3. Борусяк Любовь. Кто главный интеллектуал России? // openDemocracy. 2010. 4 февраля [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://www.opendemocracy.net/od-russia/lyubov-borusyak/who-isrussias-top-intellectual 4. Пресс-служба Патриарха Московского: «Святейший Патриарх Кирилл возглавил очередное заседание Высшего Церковного Совета» // Московский патриархат, Русская Православная Церковь. 2018. 13 июня [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://www.patriarchia.ru/en/db/text/5220417.html 5. Гренье, Пол. Разновидности российского консерватизма // The American Conservative. 2015. 19 июня [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://www.theamericanconservative.com/articles/thevarieties-of-russian-conservatism/ 6. Бьюл, Пол. Некролог Даниела Белла // The Guardian. 2011. 26 января [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://www.theguardian.com/education/2011/jan/26/daniel-bell-obituary 7. Киршнер, Джонатан. Исповедь левого консерватора: сочинения Нормана Мейлера в издательстве Library of America // Los Angeles Review of Books. 2018. 19 сентября [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://lareviewofbooks.org/article/confessions-of-a-left-conservative-norman-mailer-in-thelibrary-of-america/ 8. Витте, Джон и Бурдо, Мишель. Прозелитизм и православие в России : новая война за души. Maryknoll, NY : Orbis Books, 1999. С. 66–92. 9. Сайт А.В. Щипкова [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://shchipkov.net/ 10. Суть времени [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://eot.su/ 11. Щипков Александр. Типология направлений консервативной мысли в современной России // Тетради по консерватизму (Фонд ИСЭПИ). 2014. № 2 (1) [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://shchipkov.net/10410 12. Архиерейский Собор Русской православной церкви. «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» // Отдел внешних церковных связей Московского патриархата, 2000 [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://mospat.ru/en/documents/social-concepts/ 13. Бердяев Николай и др. Landmarks. Armonk : пер. Marshall Shatz and Judith Zimmerman. NY : ME Sharpe, 1994. 14. Белжеларский Евгений и др. Перелом: Сб. статей / под ред. Александра Щипкова. М.: Издано на собственные средства, 2013. 15. Щипков Александр. Консервативный социализм: идеологические особенности в современной России. М., 2014 [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://shchipkov.net/10210 16. Щипков Александр. Левый консерватизм // Белжеларский Евгений и др. Перелом: Сб. статей. М., 2013. 17. Валлерстайн Иммануил. Подъем и будущая гибель мировой капиталистической системы: концепции сравнительного анализа // Основные сочинения на тему мировой политики / под ред. Карен А. Мингст и Джека Л. Снайдера. NY : WW Norton & Company, Inc, 2008. 18. Щипков Александр. Традиция в политике: теория и аксиология. М., 2015 [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://shchipkov.net/10810 19. Вэнь Цзюнь и др. Экологическая цивилизация, культура коренных народов и восстановление сельских районов в Китае // Monthly Review. 2012. № 63 (9). February. 20. Сыт Цуй и др. Тирания монополии финансового капитала: взгляд из Китая // Monthly Review. 2017. № 68 (9). February. 21. Борьба за продовольственный суверенитет: альтернативное развитие и модернизация крестьянских общин в наши дни / под ред. Реми Эррера и Кин Чи Лау. London : Pluto Press, 2015. 22. Щипков Александр. Образ будущего и социал-традиция // Свободная мысль. — 2017. — №6 (1666). — С.57-64. 23. Зитцевитц Джозефин фон. Поэзия и Ленинград: Религиозно-философский семинар, 1974–1980 гг. Музыка для глухих. Leeds: Taylor & Francis, 2016. 24. Щипков Александр. Аксиомодерн. М., 2015. Октябрь [Электронный ресурс] // Режим доступа: http:// shchipkov.net/11105 25. Библия. Синодальный перевод. Российское библейское общество, 2013. 26. Щипков Александр. Традиционализм, либерализм и неонацизм в пространстве актуальной политики. — СПб.: Алетейя, 2015. http://www.pravoslavie.ru/117537.html
  6. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЛИБЕРАЛ-ПРАВОСЛАВНОЙ СУБКУЛЬТУРЫ Либеральная группа внутри Церкви зародилась на московских, ленинградских и киевских кухнях в 1960-е годы Советник председателя Государственной Думы, доктор политических наук Александр Щипков рассказывает "Парламентской газете" о либерал-православной субкультуре и политическом феномене "церковь в Церкви", объясняет, как идея секулярной реформации в России связана с постмодернистскими практиками. По мнению Александра Щипкова, структурирование либерал-православия прямо связано с агрессивными раскольническими действиями Константинопольского патриархата. - Александр Владимирович, несколько лет назад вы ввели в оборот новый термин – "либерал-православие". Вы давно изучаете этот феномен? – Давно. Но поскольку сегодня формирование либерал-православной российской субкультуры завершено, я думаю, настало время заняться её системным социокультурным описанием. Описать точно так же, как описывают другие субкультуры и малые социальные группы. - Тогда стоит начать с определения. – Либерал-православные – это особая группа внутри и около Церкви. Интеллигентская квазицерковь, по существу – "церковь" в Церкви. Они ведут себя не как члены Церкви, а как её наставники, как люди, обладающие специфическим тайным знанием. Я их называю "теневыми пастырями". Их проповедь – это мировоззренческий гибрид. Стилистика и внешняя форма православные, а содержание постмодернистское. Это симулякр в его классическом проявлении. Принципом конструирования этого мировоззрения стал хорошо известный постмодернистский приём "пастиш": имитация стиля оригинала с целью оспорить статус этого оригинала. - Почему сегодня тема либерал-православия вышла на первый план? – Это закономерный процесс. Нынешняя религиозно-политическая ситуация характеризуется важным обстоятельством: завершилось формирование либерал-православной субкультуры. Процесс вызревания этого направления шел медленно. Его идеология проговаривалась последние пятьдесят-шестьдесят лет и сейчас пришла к завершению. - Но почему процесс завершился именно сейчас? – Потому что его весьма энергично подтолкнул снаружи Константинопольский патриархат. Представители направления не смогли больше сохранять свой излюбленный полулегитимный статус, так как Константинопольский патриарх Варфоломей своими действиями на Украине вынудил их прямо определить свою политическую и религиозную позицию. Они открыто поддержали Константинопольский раскол и выступили на стороне раскольника-модерниста. Это и стало окончательным оформлением их идеологии. - Вы утверждаете, что этот слой пытается формировать "церковь в Церкви". Какова цель? – Это одно из проявлений специфической ментальности интеллигенции. После эпохи народовольчества она становилась всё более компрадорской, противопоставляла себя народу, манипулировала властью в собственных, а не в общественных интересах. Её представители рассматривают себя как наместников западной цивилизации в стране дикарей. Любое социальное пространство, включая церковное, в их понимании подлежит освоению ради групповых интересов, нужды "аборигенов" ничего не значат. При этом сектантское сознание либерального слоя с его глобалистскими и западническими фетишами по-своему очень религиозно. Сегодня произошло столкновение двух разных религий – исторической и модернистской. В 1980-е годы произошёл определённый поворот. Церковные либералы уже не шли на лобовое столкновение с епископатом, но стремились перестроить Церковь изнутри – под себя, под свою повестку. - С какого времени, по вашему мнению, внутри Церкви существует либеральная группа? – Эта группа зародилась на московских, ленинградских и киевских кухнях в 1960-е годы. Напомню, что интеллигенция тогда получила заметные послабления и назвала этот период "оттепелью". А для нас это был период жёстких гонений. Хрущёв активизировал борьбу с православием, сотни храмов были закрыты и разрушены, тысячи православных отправились в концлагеря. В ответ возникло и начало структурироваться православное подполье. Причём одновременно по двум направлениям: почвенническому и правозащитному. Православные правозащитники начали отделять себя от Церкви и критиковать за отсутствие твёрдой политической позиции. Тогда впервые начали использовать приём "открытых писем" патриархам. Сначала Алексию (Симанскому), позже – Пимену (Извекову). В 1980-е годы произошёл определённый поворот. Церковные либералы уже не шли на лобовое столкновение с епископатом, но стремились перестроить Церковь изнутри – под себя, под свою повестку. Это состояние сохранялось до самого последнего времени. Фанар, как я уже сказал, обострил ситуацию, заставив либерал-православных резко радикализироваться. - Насколько они многочисленны и влиятельны? – Численностью невелики, но влиятельны, поскольку используют силу внешнего секулярного ресурса. Влияние это и при советской власти было довольно ощутимым. Возьмём для примера историю, которая произошла в 1971-м году. После кончины патриарха Алексия Первого стоял вопрос о выборах нового патриарха. Тогда либерал-православная группа составила и распространила по церковным кругам текст, в котором обвиняла митрополита Никодима (Ротова) в "ересях". По существу вопроса рассуждения о ересях не выдерживали никакой критики, но письмо ввело в смущение и епископат, и церковную общественность. Митрополит Никодим не стал выставлять свою кандидатуру на патриарший престол. Полагаю, что это и было главной целью авторов письма. До сих пор не ясно – действовали они самостоятельно или их использовали советские органы. - Сейчас либерал-православные, напротив, в отношении Константинополя призывают как можно осторожнее обращаться с понятием "ересь". – Разумеется, поскольку это противоречит их нынешним интересам. Они пытаются спасти богословскую репутацию патриарха Варфоломея, которая заметно пошатнулась. Вообще история Русской церкви ХХ века по-настоящему ещё не написана, это дело будущего. Но каждая эпоха имеет свою повестку. Возьмём 2012-й год. Новое поколение либерал-православных, новые люди... - Чего они хотели в 2012-м? – Они требовали от Церкви поддержать Болотную площадь. Это требование прямо так и формулировалось: поддержите Болотную – и мы перестанем вас шельмовать. Тогда Церковь не позволила втянуть себя в политические игры. Но поскольку либеральный ультиматум был отвергнут, Церкви объявили информационную войну, завершившуюся женскими кривляньями на амвоне. Точно так же на Украине не удалось вывести на майдан Украинскую православную церковь Московского патриархата. А Киевский патриархат вышел вместе с УАПЦ и униатами. Либерал-православие объединяет своих адептов независимо от их социального статуса и положения. Карьерные и экономические интересы у этих людей разные, работодатели разные, а идеология – общая. - Так какова была их цель? – В соответствии с либеральной повесткой Церковь должна обслуживать строителей нового мирового порядка, освящать их проекты, будь то трансгуманизм, аборты, однополые браки, ювенальная юстиция, социал-дарвинизм и так далее. Церковь пытаются склонить к участию в этой программе как якобы прогрессивной и исторически безальтернативной. Поскольку Церковь на это не идёт – против неё ведут и будут вести информационную войну. И не только информационную, а также административную, законодательную и даже силовую. - Какими средствами? – Действуют как снаружи, так и изнутри. Вспомните печально известный "Религиозный кодекс" Михаила Прохорова, который пытался загнать Церковь в правовое гетто. Другое направление – лишить Церковь доступа в информационное и научное пространство. Этим активно занимается, например, Владимир Познер, объясняя публике, что, мол, православие – тормоз "прогресса". Познер весьма популярен в либерал-православных кругах. Но это – внешние антиклерикалы. Внутренние же пытаются подорвать легитимность Церкви с помощью политизированной теории "сергианства". Одновременно либерал-православные стремятся дезориентировать церковную общественность: под видом "реформирования" переключить её внимание на ложные или третьестепенные цели и задачи, разрушая церковный организм изнутри. Например, в качестве интеллектуальной пищи подбрасывается скучное и нелепое "майданное богословие"... - Внутренние и внешние противники Церкви действуют синхронно? – Это две части одной социально-политической группировки. Либерал-православие объединяет своих адептов независимо от их социального статуса и положения. Карьерные и экономические интересы у этих людей разные, работодатели разные, а идеология – общая. Есть те, кто находится по отношению к Церкви в прямой фронде: они сидят в социальных сетях и пишут полемические заметки. Другая составная часть либерал-православия входит в церковный и властный истеблишмент. - Они пересекаются с фрондой? – А это и не нужно. Их объединяет идеология – и это самое главное. Благодаря этому их действия в информационном и административном пространстве синхронизированы, входят в резонанс. - Дилемма – традиция или реформация – тем не менее остаётся в силе? – Уже нет. Выбор сделан. Реформаторы-модернисты перечеркнули нормальную дискуссию и бьют сегодня на поражение. Они решили принести в жертву канонические правила, сломать тысячелетнюю традицию... Всё – на слом, после нас хоть потоп. Главное – добиться абсолютной власти, управленческой, бюрократической. Российские либерал-православные поддержали этот новый раскол. В войне против РПЦ и УПЦ, развязанной Константинополем, Киевом и американским Deep state, они открыто заняли позицию в стане врагов православия. Верующих, которые погибнут в случае религиозной войны на Украине, они тоже заранее принесли в жертву. Поддержав Фанар, они взяли на себя ответственность за последующие события. Тем самым они загнали себя в ценностную ловушку. - Что это означает? – Это означает, что из категории оппонентов и недоброжелателей они добровольно перешли в категорию предателей и раскольников. События в мире развиваются не в пользу либерал-постмодернистов. Глобализация достигла пределов и захлебнулась, её финансовый механизм идёт вразнос, шестерёнки ещё крутятся, но уже впустую. - Это было неизбежно? – Конечно. Константинополь создал ситуацию, в которой невозможна какая-то третья или неопределённая позиция. Позиций только две: за и против канонического православия. Между православием – и его постмодернистским симулякром, то есть трансформацией православия в угоду секулярным глобалистским проектам, выразителем которых уже на протяжении ста лет является Константинопольский патриархат. - Мы можем хотя бы примерно определить последствия происходящего? – События в мире развиваются не в пользу либерал-постмодернистов. Глобализация достигла пределов и захлебнулась, её финансовый механизм идёт вразнос, шестерёнки ещё крутятся, но уже впустую. В результате либералы идут ва-банк, прибегают к силе. Так было с майданом, когда вместо выборов прибегли к перевороту. В церковной сфере либерал-модернисты также пытаются совершить переворот, устроить "чрезвычайку". Они идут напролом. Спешат окончательно решить "русский вопрос" и вопрос с русским православием. Для этого понадобился патриарх Варфоломей, ослеплённый страстью возглавить Киевскую, а затем и Московскую кафедру. - Итак, каковы же основные критерии либерал-православия? – Основных критериев либерал-православия три. Первый критерий – создание симулякра ортодоксии: стремление стереть грань между оригиналом и подделкой, между формой и содержанием. Второй критерий – попытка создать "церковь" внутри Церкви, как бы "истинную Церковь". Третий критерий – создание всеми возможными способами постоянного вялотекущего раскола. - В 2012 году вы опубликовали статью "Церковь перед угрозой секулярной реформации". Вы предвидели сегодняшние события? – Если скажу, что предвидел, это будет лукавством. Когда я писал ту статью, проблема мне виделась преимущественно внутрироссийской, а оказалось, что угроза нашей Церкви является угрозой православию в целом. Мы можем констатировать, что последствия будут очень серьёзными. Ход церковной истории определится на десятилетия, если не на столетия вперёд. Мы уже живём в новую эпоху, хотя, возможно, этого ещё не заметили. В этой ситуации Русской православной церкви придётся сыграть важную роль в защите веры, сказать своё слово. Нас к этому вынудили. Интервью на сайте "Парламентской газеты": pnp.ru/social/politicheskie-osobennosti-liberal-pravoslavnoy-subkultury.html
  7. Тема выпуска: - религиозный расизм Константинополя - постмодернизм патриарха Варфоломея - константинопольский патриархат как религиозная субкультура Комментируя решения Священного Синода Вселенского Патриархата о снятии анафем с лидеров украинского раскола, доктор политических наук, член Общественной палаты Российской Федерации Александр Щипков отметил, что сегодня политике Константинопольского Патриархата присущи черты религиозного расизма. По его словам, утверждение Константинополя, что главным мистическим смыслом Православия («этосом православия») владеет исключительно Вселенский Патриархат, подразумевает, что члены прочих Поместных Церквей являются православными «второго сорта». Эксперт рассказал, что некоторые греческие иерархи уверены, что «настоящим православным может только тот, кто думает по-гречески» и отметил, что видит в этом утверждении элементы евгеники и нацизма. Александр Щипков добавил, что патриарх Варфоломей увлечён современными политическими и культурными веяниями — прогрессизмом, экологической проблематикой, мультикультуролизмом, правами меньшинств и прочим, что характеризует Константинопольскую Церковь как особую постмодернистскую религиозную субкультуру с набором взглядов, которые мировое Православие квалифицирует как еретические. Щипков называет это «слабостью патриарха Варфоломея» и считает, что сегодня Фанар становится флагманом секуляризации православия. Александр Щипков напомнил, что сложившаяся ситуация буквально повторяет события начала ХХ века, когда Константинополь поддержал созданное Львом Троцким обновленческое движение в России («живоцерковники»), которое пыталось убрать с патриаршего престола Святого патриарха Тихона. Щипков отметил, что обсуждение в Совете Безопасности России религиозной ситуации, сложившейся на Украине вселяет надежду на защиту православных верующих Украины от насилия и угнетения со стороны американского протестантизма. Запись 54-го выпуска программы "ЩИПКОВ" на ТК "СПАС": https://youtu.be/-rznKCrvMFU
  8. Теперь вселенское православие живёт в новой реальности Комментарий к «Заявлению Священного Синода Русской Православной Церкви в связи с незаконным вторжением Константинопольского Патриархата на каноническую территорию Русской Православной Церкви» Александр Щипков, политический философ, член Общественной Палаты РФ, первый заместитель председателя Синодального отдела РПЦ МП по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Эксперты и журналисты называют «Заявление Священного Синода Русской Православной Церкви в связи с незаконным вторжением Константинопольского Патриархата на каноническую территорию Русской Православной Церкви» — «ответом» Фанару. Эта трактовка действий Святейшего патриарха Кирилла, на мой взгляд, неверна. Это не «ответ». Это констатация той религиозно-политической ситуации, которая сложилась внутри мирового православия на сегодняшний день. Синод Русской Православной Церкви 14-го сентября зафиксировал новую историческую реальность. Вещи названы своими именами. Эти «вещи» теперь имеют новую конфигурацию, которая требует нового описания. Именно это и сделал Святейший патриарх Кирилл. В старую конфигурацию вернуться уже невозможно. Теперь вселенское православие живет в новой религиозно-политической реальности. Патриарх Кирилл предпринял все шаги, возможные в рамках церковной дипломатии, вплоть до личного визита к патриарху Варфоломею. После исчерпания дипломатии он собирает заседание Священного Синода, который в своём уже историческом документе фиксирует новые обстоятельства. Обозначена историческая нетерпимость Константинополя к русскому православию. Приводятся конкретные поступки «фанариотов» из истории XX века — взаимодействие с большевиками, попытка низложения патриарха Тихона. Обозначены еретические учения Константинопольской церкви — экуменизм, второбрачие, «папизм». Обозначена богословская зависимость Константинополя от Рима (католики) и Всемирного совета церквей (протестанты). Обозначена политическая несвобода Константинополя — зависимость от США. Разумеется, всё это было известно ранее и неоднократно обсуждалось в течение последнего столетия на различных церковных встречах. При этом Константинополь и Москва сохраняли дипломатический баланс. Осенью 2018 года Константинополь словами и действиями обнажил свою религиозную идеологию и политические намерения, совершив вторжение на чужую каноническую территорию. Церковная дипломатия в этой ситуации потеряла всякий смысл. Церковный народ (речь идет о миллионах) взволнован, и патриарх Кирилл принимает решение обратиться к своей пастве с разъяснением и собирает для этого специальное заседание Священного Синода. Этот Синод войдет в историю, поскольку зафиксировал, повторю, новые религиозно-политические обстоятельства. Новые обстоятельства заключаются в том, что оба патриарха чётко и недвусмысленно обозначили свои позиции и показали путь, по которому они намерены вести свои Церкви. Патриарх Варфоломей борется за либеральное реформаторское направление. Патриарх Кирилл отстаивает традиционный канонический путь церковного движения. Фактически в мировом православии окончательно структурировались два направления развития. У каждого из направлений теперь есть очевидный лидер. Ось, отделяющая традиционалистов от реформистов, пролегла через славянское православное пространство. Именно здесь сегодня решается судьба мирового православия. За кем пойдет паства – за реформацией Варфоломея или за традиционализмом Кирилла? В первую очередь этот выбор предстоит делать украинцам. Ведь им грозит полная смена религиозной идентичности. Сначала на православно-реформистскую, затем на католическую или протестантскую. Сошлемся на польский или хорватский опыт. Следующий шаг — вопрос о смене религиозной идентичности уже русских, проживающих в России. Мои слова могут быть восприняты как алармизм. Но это не так. Например, известно, что ведётся планомерная работа по корректировке национальной идентичности русских. Её составные элементы: отмена графы «национальность» в паспорте, разработка концепции «российская нация» и проч. Нельзя исключить, что прорабатываются технологии по корректировке и нашей религиозной идентичности. В заключение можно добавить несколько слов ещё об одной любопытной особенности новой религиозно-политической ситуации. Внутри самой Русской Православной Церкви завершилось формирование либерал-православного сектора. Его идеология проговаривалась в течение нескольких десятилетий. Это процесс медленный. Окончательные формулировки нам были предъявлены в 2012 году, и мне довелось их вчерне описать в статье «Как разрушить Церковь. Инструкция». http://www.religare.ru/2_91972.html Не буду здесь их повторять. Интересно, что либерал-православие объединяет своих адептов независимо от социального положения: от расстриг и обиженных на судьбу публицистов и учёных, до статусных фигур в церковном и государственном истеблишменте. Карьерные и экономические интересы у них разные. Работодатели разные. А идеология — общая. Представители этой субкультуры сегодня выступают на стороне реформиста Варфоломея. Раньше их поддерживали в основном мелкие итальянские общественно-католические организации и единичные российские олигархи. Сейчас, возможно, на них обратят внимание и американские протестанты. Но судьба большевистских «обновленцев» показывает, что перспективы у нынешних либерал-православных весьма расплывчаты. Пока что они вынуждены заниматься политическим шулерством: меняют местами агрессора и жертву, заявляя, что Русская Православная Церковь учиняет раскол, а Константинополь — невинная жертва «русских схизматиков». Естественно возникает вопрос о возможном поведении православного народа, тех самых мирян, которые являются Церковью, и к которым обращается Святейший патриарх Кирилл. Можно предположить единственно возможный ответ — они будут сплачиваться вокруг своего Предстоятеля и сохранять традиционный канонический строй церковной жизни и церковного устроения. Материал на сайте «Аргументы и Факты»:http://www.aif.ru/society/opinion/teper_vselenskoe_pravoslavie_zhivyot_v_novoy_realnost
  9. О ЧЕМ ГОВОРИЛ ЩИПКОВ (48) (Релиз 48-го выпуска программы «ЩИПКОВ» на ТК «СПАС») Темы выпуска: - Александр Захарченко как государственный строитель - Юрий Аксюта как идеолог шоу «Голос» - За кого голосовать православным 1. Комментируя гибель Александра Захарченко, доктор политических наук, профессор философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, член Общественной палаты РФ Александр Щипков заявил, что Захарченко был не только воином, но и строителем новой государственности на территории Донбасса. Он серьезно интересовался политической историей и вопросами идеологии. Щипков привел в пример рассказ профессора Воронежского университета Аркадия Минакова о том, как А.Захарченко посещал и конспектировал публичные лекции последнего, посвященные русскому консерватизму и традиционализму. 2. Комментируя начало нового сезона телепроекта «Голос», Щипков отметил, что эта популярная программа несёт не только развлекательную, но и смысловую нагрузку. Щипков считает, что директор и главный продюсер Дирекции музыкального и развлекательного вещания «Первого канала» Юрий Аксюта занимается важной идеологической работой, за что и был заслуженно награжден медалью «За заслуги перед Отчеством». Щипков сравнил политическое значение шоу «Голос» с Евровидением и привел в пример Юлию Самойлову и Ивана Бессонова. Щипков задал вопрос: «А собственно, какую задачу ставит Юрий Аксюта перед этой программой в нынешнем сезоне? Ведь все артисты, которых он пригласил в качестве наставников, я никого не хочу из них обидеть, но это, в каком смысле, инструмент в руках Аксюты». Анализируя состав наставников, Щипков обратил внимание на то, что Аксюта объединил двух граждан Украины - Ани Лорак и Константина Меладзе, которые «сильно погружены в русскую культуру» и двух граждан России - Сергея Шнурова и Василия Вакуленко. Щипков предположил, что Юрий Аксюта «хочет способствовать развитию и распространению русского культурно-языкового пространства». Щипков положительно оценил такой подход, однако выразил сомнение, что Шнуров и Вакуленко смогут полноценно участвовать в реализации этой задачи. "Что касается Вакуленко, и Шнурова, — люди талантливые. Но как бы так помягче сказать: у них у обоих очень сильно хромает качество языка. Не только в смысле лексики, что они матерятся — вообще их тексты, их разговоры на публике. На мой взгляд, грузин Меладзе лучше владеет русским языком, чем его коллеги", - добавил Щипков. «Установка на развитие русского культурно-языкового пространства правильная и она мне нравится. Но как она будет решена в данном случае?», - заключил Щипков. 3. Комментируя предстоящие 9 сентября выборы губернаторов, Александр Щипков посоветовал православным голосовать за тех кандидатов, которые поддерживают православие, помогают строить храмы, поддерживают православное просвещение. Щипков отметил, что нужно голосовать за тех, кто поддерживает и защищает твои интересы, что «в этом нет ничего зазорного, так устроен демократический политический процесс». «Я как житель Москвы буду голосовать за Сергея Собянина, поскольку он помогает нам строить храмы и мне нравится его идея вернуть Москве образ столицы «сорока сороков», - заключил Щипков. Видео передачи "Щипков", выпуск № 48: http://www.religare.ru/2_116234.html
  10. Александр Щипков: Третьяковскую галерею и другие учреждения культуры попытаются приватизировать Москва, 26 июля. «В последние годы в нашей стране в отношении культуры работает установка на ее коммерциализацию, на то, что культура должна исключительно приносить деньги», – заявил член Комиссии по развитию образования и науки Общественной палаты, профессор философского факультета МГУ, доктор политических наук Александр Щипков. Комментируя скандал, произошедший с преподавателями и студентами исторического факультета МГУ в Третьяковской галерее, Александр Щипков заявил, что возникшая в галерее ситуация унизительна для Московского университета: «Произошла совершенно постыдная история: профессор истфака МГУ на выставке Верещагина рассказывал своим студентам о творчестве художника. Но пришла охрана и вывела их. Им было заявлено, что если они хотят о чем-то рассказывать в галерее, пусть плюс к своим билетам заплатят ещё пять тысяч рублей. В итоге галерея не только не извинилась перед преподавателями, а заставила извиняться университет», – сказал Щипков. Александр Щипков отметил, что отношение к культуре в современной России стало основываться исключительно на коммерческих принципах, во главе культурных учреждений ставятся соответствующие люди, им даются определенные установки. «По моему личному мнению, «логистика» этого пути приведёт к тому, что Третьяковскую галерею и другие учреждения культуры попытаются приватизировать. Но Третьяков создавал галерею не для этого. Картины, находящиеся в Третьяковке, это не собственность самой галереи или чиновников, это – народное достояние», – подчеркнул Щипков. Кроме того, член Общественной палаты РФ отметил, что установка на коммерциализацию культуры является недальновидной с политической с точки зрения. Щипков отметил, что государственная политика должна использовать культуру как «мягкую силу», а не выкачивать из неё прибыль. В случае коммерциализации культуры государство полностью теряет рычаги управления в этой важной области. Например, огромный сегмент «актуального искусства» уже сегодня прямо используется в идеологической борьбе с российской государственностью. «Тмоглавый бес сребролюбия», как выражался Иоанн Лествичник, погубит в конце концов наше чиновничество от культуры», - заключил эксперт.
  11. Гламур нынче пронизывает политику и религию Однако эта категория современной культуры продолжает входить в перечень табуированных тем Что такое гламур и какова его роль в современной культуре, как гламур проникает в политику и религию, как он связан с языческой магией, почему его называют «инструментом Антихриста», что такое потребление знаков вместо вещей и как гламурное сознание способствует социальному расслоению. Об этих и многих других сторонах гламура «Парламентской газете» рассказал советник председателя Государственной Думы, политический философ Александр Щипков. - Александр Владимирович, насколько сегодня актуальна тема гламура? - Гламур — одна из главных категорий современной культуры, но очень плохо исследованная, несмотря на её несомненную актуальность. Гламур входит в перечень табуированных тем. В 1990-е определять повестку дня в стране стали потребности «манагеров» — менеджеров. Для этого привилегированного слоя издавали журналы, книги, выпускали фильмы. Данная особенность резала глаза и была даже более характерной для России, чем для Запада. Гламур стал дискурсом меньшинства, навязанным большинству. - Что означает гламур как понятие? - Формально «гламур» означает «чарующий», «волшебный». В каком-то смысле это синоним «глянца», но значение намного шире. Это «прелестные картинки», увлекающие зрителя и помрачающие его сознание. По сути — декор пустоты. Интересно, что в мифологии позднего модерна гламур стоит вне Прогресса, не подчиняется этой центральной мифологеме либерализма. Гламур статичен. У него нет динамики, он воспроизводит только сам себя. - Где его больше всего? - В шоу-бизнесе и на телевидении. Корифей отечественного телегламура, безусловно, Леонид Парфёнов. На его фоне померкли и Листьев, и Познер, и многие другие создатели телегламура. Он много работал с русской историей, создавая своего рода «муляжи времени». Исторические реалии, но под слоем помады. Нынешний телегламур до сих пор наполнен дыханием своего основоположника. Определить, кто из нынешних политиков гламурен, а кто нет, достаточно просто - по отношению к народу. - А есть ли гламур в политике? - Гламур заполняет всё пространство, включая политику. Политики, которые в 1990-е были законодателями моды на политический гламур, ушли в мир иной. Они были заметны, но не обладали достаточным интеллектуальным и образовательным багажом и олицетворяли собой облегчённый вариант «сливок общества», то есть поверхностную часть. На глубинном уровне сплавом гламура и политики занимались, например, Сергей Курёхин, Тимур Новиков и ряд ныне живущих деятелей русской культуры. Определить, кто из нынешних политиков гламурен, а кто нет, достаточно просто - по отношению к народу. Для гламура народ — это грязь, скверна, об него боятся «замараться», «заразиться». Когда случилась трагедия в Кемерове, рукопожатная гламурная публика мгновенно выдала в Сети: «Эти бесформенные тётки-билетёрши, что заперли двери в кинозалы, такие же, как и те, кто сгорел», «это они, считайте, сами себя сожгли…», «народ сам виноват». А того, кто обращается напрямую к народу, либеральная публика боится и отторгает от себя, вооружаясь обвинениями «в популизме». Это означает, что он не гламурен, что он разрушает волшебство глянца. Путинское «выть хочется» или душераздирающий кемеровский разговор патриарха Кирилла о смерти ребёнка — примеры обрушения идеологии гламура. - А в Церкви гламур существует? - К сожалению, да. Прежде всего гламурность характерна для так называемых либерал-православных, которые тащат в Церковь элементы секуляристской идеологии, эрзац-религиозность. Происходит смешение, возникает «майданное богословие», мифология «волонтёрства» и прочее. Гимн креативному классу, превосходство над «серыми ватниками» облекаются в новозаветную, библейскую символику. Слово Божье, открытое всему миру, подменяется социальной эзотерикой, знанием для избранных. Всё это живёт за плотной завесой светско-рождественских мероприятий, фестивальных спецэффектов, материалов из серии «Как наши звёзды встречались со старцами» и прочей мишуры. Гламурная религиозность зарождалась в конце 1990-х как проповедь для богатых, но быстро начала превращаться в особый стиль потребления «религиозных услуг». Многие не умеют получать радость на глубинном уровне и заменяют её знаками качества, «сертификатом культурного соответствия». - Что такое гламур с христианской точки зрения? - Прелесть. Прельщение. Это подмена правды Христовой чем-то убедительным, эффектным, но лживым. Антихрист — вот кто по-настоящему гламурен. Потому что он не просто против Христа, а вместо Христа. Гламур — это всегда подмена. В этом смысле гламур — инструмент Антихриста. Так что тем, кто занимается производством церковных глянцевых изданий, программ, проектов, нужно постоянно об этом помнить. - Православный глянец развивается? - Пик пришёлся на нулевые годы. Сейчас этот процесс забуксовал. Многие в Церкви его не принимают. Он предназначался для «успешных», был рассчитан одновременно и на проповедь и на коммерческий эффект. А это вещи несочетаемые. Задача православного глянца заключалась в том, чтобы показать богатым доброту и милость Христа, но не показывать ужас Его смерти. Чтобы не пугать их бывшей красотой, которая нынче лежит во гробе «безобразна, бесславна, не имущая вида», как поётся у нас на отпевании. Вместо православия — эрцаз-православие. Это яркий пример разрушительного действия гламура в Церкви. - Какие ощущения даёт гламур человеку? Чем он так притягателен? - Многие не умеют получать радость на глубинном уровне и заменяют её знаками качества, «сертификатом культурного соответствия». Радость — это ведь не веселье, это особое состояние покоя и уверенности в любви. Гламур же — это как бы пропуск в несуществующий земной рай, который надо заслужить, приняв «правильную» идеологию, заняв место на «правильной стороне истории». Даётся это, разумеется, не даром. Такой путь требует каких-то жертв. Например, нужно отвергнуть всех «негламурных», отвернуться от них, поменять круг знакомств. Необходимо провести в себе непреодолимую грань, оставив на другой, «дурной», стороне реальности всякое, разное «быдло» и «совков». Называть Россию, как Ксения Собчак, страной генетического отребья, называть своих сограждан злобными людьми и дебилами, как Макаревич или Серебряков. И вот у них всё есть — и слава, и деньги, а радости нет. Гламур уничтожает современное искусство, он вытравливает содержание и предлагает пустые никчёмные эксперименты с формой. - Вы полагаете, что гламурные люди склонны скатываться к социал-расизму? - Такова природа этого явления. Гламур — элемент разделённого общества. Он несеёт с собой языческий взгляд на мир, который противоречит христианской истине: мы оскверняемся не тем, что видим и слышим, а тем, что выходит из уст наших. Приверженность гламуру — это недоверие к первозданному миру, к Богу, превращение себя в «маленького бога». А недоверие к миру заставляет презирать людей, тяготиться их присутствием, валить вину с виновных на их жертв. - Какая эмоция соответствует гламуру? - Страх. Подспудный, подавленный. Адепт гламура, как правило, боится обыденности и неуспешности, а на самом деле — реальности. Гламур психологически отгораживает от бренного мира. Это род эскапизма, бегства от реальности. - А что есть гламур с философской точки зрения? - Идея гламура отсылает к языческой магии. Как и магия, гламур противостоит реальной истории вещей. Он этой историей питается, похищает её, оставляя вместо содержания «многозначительную», но пустую форму, иллюзию подлинности. Гламур — это смещённое чувство реальности. Гламур есть имитация. Принцип имитации реализуется так: содержание явления, история вещи подменяются образом «совершенной» гламурной формы. Образ гипнотизирует. Вещь вырывается из мира и начинает играть роль зеркала Истины. Внимание адепта гламурного культа останавливается на ней — и всякая умственная работа, всякая рефлексия прекращается. Он готов созерцать это бесконечно, как Кай у Андерсена готов был до конца своих дней складывать из льдинок слово «вечность». - А в искусстве? - Гламур уничтожает современное искусство, он вытравливает содержание и предлагает пустые никчёмные эксперименты с формой. Тому свидетельство — бесконечные «гаражи» и «винзаводы». Сейчас начался процесс поглощения гламуром русской иконописи. Этим направлением активно интересуются и занимаются католики. - Каковы исторические корни гламура? - Есть два типа восприятия культуры: как «возделывание земли» и как «украшение себя». Гламур восходит ко второй из них, которая более характерна для обществ с сильными магическими корнями. «Украшение себя» — это «холодная» культура, она созвучна сегодняшнему трансгуманизму и другим идеологиям позднего модерна. В основе здесь лежит желание воспринимать вещи не такими, каковы они есть, а видеть в обладании ими атрибут иной, лучшей реальности и подтверждение своего статуса, своей «полноценности», своего превосходства. - Каковы его функции в культуре? - Их несколько. Во-первых, гламур используется для самоидентификации, по гламурным кодам узнают своих. Получается «культура в культуре», секта. Во-вторых, подобно любой страсти и зависимости, гламур служит для заполнения экзистенциальной пустоты, помогает уйти от вопроса «Зачем я живу?». Гламур, подобно игромании, наркомании, фанатизму, расизму, заполняет место истинной веры. В-третьих, гламур используется для выстраивания моделей статусного потребления. Об этом подробно написано у Жана Бодрийяра в таких работах, как «Политэкономия знака», «Символический обмен и смерть». Гламурное потребление — это игра в означивание. Главный фокус в том, что гламурный человек потребляет не столько сами вещи, сколько знаки. Он платит не за вещь, а за статус, удостоверяемый наличием у него этой вещи, поэтому она работает как знак. А статус вещи, в свою очередь, удостоверен специальным клеймом, лейблом. Такой человек (жертва идеологии гламура) не только встречает другого по одёжке, но и провожает. Он не замечает, что форма для него стала содержанием. А это уже серьёзная болезнь личности. Гламурное сознание делит весь мир на первый сорт и последний. Не только вещи — людей, природу, исторические эпохи, религии. - Ради чего человек стремится к гламуру? Что его притягивает? - Ради приобщения к другому, «лучшему» миру. Гламур отсылает к воображаемой реальности, якобы превосходящей объективную, к так называемой гиперреальности. А на деле — к симулякрам, мнимой сущности. Если для простоты использовать марксистские понятия, можно сказать, что в такой культуре надстройка полностью определяет базис, а сама гламурная жизнь подчинена логике не товарного, а символического обмена, по принципу «символ — деньги -символ», вместо обычного «товар — деньги — товар». Соответственно, продажей символов занимается тот, кто имеет символическую власть — контроль над умами, возможность навязать свой набор символов. Эта власть обеспечивает символический обмен и им же поддерживается, вырабатывая всё новые символические ресурсы. Эта власть управляет другими с помощью идеологии гламура. - Насколько гламур опасен? - Вспомните античный образ Горгоны. Горгоне нельзя было смотреть прямо в глаза, чтобы не окаменеть. Персей сражался с Горгоной, глядя в зеркало своего щита, — и победил. Вот так и гламур. Он гипнотизирует, подчиняет себе, останавливает мысли. Но его можно обезвредить, если знать, как правильно о нём говорить. Поэтому важнейший вопрос — это вопрос о том, каким должен быть наш «дискурс о гламуре». Он, этот дискурс, должен уметь переводить «туда и обратно», показывая, как гламур подменяет реальность симулякром. Гламурное сознание делит весь мир на первый сорт и последний. Не только вещи — людей, природу, исторические эпохи, религии. - Религии? Разве это возможно? - Именно. Помните, кто был первым «гламурным» персонажем в русской истории? Конечно, Пётр Чаадаев. Он утверждал, что Россия сделала неправильный выбор — оказалась «не на той стороне истории», говоря сегодняшним языком. Мол, надо было князю Владимиру папских послов уважить и принять католичество. Но князь Владимир сделал не гламурный выбор. И вот теперь этот выбор якобы мешает России «цивилизоваться» по единственно верным стандартам. Гламуру противостоят устойчивая система ценностей и чувство реальности. Наилучшим образом они соединены в религии, но существуют и в других комбинациях. - Вы упомянули о том, что эпоха расцвета гламура у нас в стране была связана с культурой менеджеров. Сейчас это уже не так? - Сегодня гламур как переходящий вымпел ударника соцсоревнования достался креативному классу — более противоречивой общности, которая любит помайданить. Но «манагерское» влияние сказывается до сих пор. Это особенно ощутимо, когда управленцы выдвигают лозунг цифровизации всей страны. Цифровизировать предлагается буквально всё: Правительство, экономику, образование, культуру, религию, граждан, личные данные людей. А также, соответственно, коррупцию, недофинансированную экономику, вывоз капитала — всё, что есть. Главное — цифровизация. Что это как не доминирование формы над содержанием? А приоритет формы и есть самый главный принцип гламура. Будем надеяться, что идеологам гламура не дадут реализовать их главную мечту — цифровизировать армию и флот и поставить тем самым точку в истории России. Кстати, в своё время «форма от Юдашкина» стала одним из шагов в сторону гламуризации армии. - Что можно противопоставить гламуру? - Только то, что выше всего в ценностной системе. Это Бог, любовь, милосердие. «Положить жизнь за други своя» вместо «умри ты сегодня, а я завтра». Гламуру противостоят устойчивая система ценностей и чувство реальности. Наилучшим образом они соединены в религии, но существуют и в других комбинациях. Это разрушает «чары» гламура. Это возвращает народу возможность самостоятельно решать свою судьбу, судьбу своих детей, судьбу своей страны. Источник: https://www.pnp.ru/social/glamur-nynche-pronizyvaet-politiku-i-religiyu.html
  12. Левоконсервативный поворот Путина Анализ результатов президентских выборов и поствыборной ситуации в России Президентские выборы в России не только и не столько «электоральный цикл». Это всегда в той или иной мере плебисцит. Его результатом часто становится всенародный мандат доверия, делегированное право на кардинальные политические решения. Это делегирование связано с тем, что необходимость таких решений в российской истории сохраняется десятилетиями и даже столетиями. Это следствие ряда сложностей русской истории. Такой мандат означает, что воля и доверие народа, его историческая судьба должны значить для президента больше, чем ситуативные интересы политических и экономических групп влияния — этих «клубов по интересам». Таково условие реальной, а не бумажной демократии. Властная вертикаль служит хоть и не единственным, но необходимым условием сохранения в стране приоритета интересов большинства. Властная вертикаль — это страж демократии в России. И её ни в коем случае не надо путать с режимом личной власти, с пресловутым «культом личности», досадную психологическую зависимость от которого сохраняют как сталинисты, так и их оппоненты. И те и другие не в состоянии отличить и отделить трагический исторический зигзаг от глубинных архетипов русской истории. Но мы прекрасно знаем, что одна и та же политическая фигура может вызывать вначале энтузиазм, а затем жестокое разочарование. Это значит, что русское общество ни к каким «культам» на деле не склонно. Итак, 18 марта 2018 года состоялись выборы Президента России. За результатами конкретных кандидатов видны долгосрочные политико-социальные процессы, а не только их персональные карьерные перспективы. Предвыборный фон Запрет на национальную символику на Олимпиаде 2018 года и британская «газовая» клеветническая информационная кампания. Главный месседж этих антироссийских акций: есть подозреваемые, для которых не нужны доказательства. Главный лозунг: «Россия должна признаться!» Это буквально совпадает с политической практикой прокурора А. Я. Вышинского, который любил повторять: «Признание — царица доказательств!». Результаты выборов Главный и наиболее заметный результат — это полный и оглушительный провал либеральных кандидатов. Их показатели по отдельности находятся в пределах статистической погрешности, поэтому есть смысл рассматривать их совокупно. Существует несколько причин провала либерального триумвирата Собчак-Явлинский-Титов. Но наиболее фундаментальная из них: естественная социальная база либералов сжимается под влиянием мирового кризиса. Средний класс был искусственно раздут экономикой накачки спроса и неограниченных кредитов. В условиях кризиса элиты решают проблемы за счёт этих людей — происходит обеднение, «пролетаризация среднего класса». Эта тенденция будет только нарастать. Провал либерального сегмента объективно ведёт к перераспределению левых и либеральных голосов и к перезагрузке всего политического спектра. Вне всякого сомнения, либеральных голосов на практике было больше, чем показал подсчёт бюллетеней. Но куда они подевались? Не по домам же они отсиживались. Это главная загадка прошедших выборов. А дело в том, что де-факто главным кандидатом либералов на этих выборах были вовсе не Собчак-Явлинский-Титов, а «красный нувориш» Павел Грудинин, кандидат от КПРФ. Именно поэтому немалая часть идейных коммунистов его не признала. Появление Грудинина — результат раскола внутри КПРФ на либеральную (буржуазную, если выражаться их же языком) и патриотическую половины. И если в остальном обществе побеждает патриотический тренд, то внутри КПРФ победили либералы, что и привело к выдвижению Грудинина. Либеральный электорат почуял своего, понял, что открытый либерализм выдохся, не работает — и в очередной раз меняет флажок, как в начале 1990-х. В результате произошло наложение частей либерального и «красного» электората. 2018-й год в России — это год их смычки. Грудинин — либерал-коммунистический выдвиженец. Конечно, не все коммунисты приняли такую «смену курса» в партии. Они голосовали кто заСергея Бабурина, патриота с достойным прошлым, кто за карикатурного сталинистаМаксима Сурайкина. Но большинство коммунистов-патриотов влились в путинский электорат, присоединились к основному тренду. Поэтому можно сказать, что на этих выборах произошла глубокая перетасовка политических сил, которую мы пока не осознали. Три прежние политические силы (консерваторы, либералы, левые) испытали резкую поляризацию по принципу «патриоты — компрадоры». Политический спектр получил совершенно новую разметку. Коммунисты-компрадоры объединились с либералами, а коммунисты-патриоты — с консерваторами и путинским электоратом. Главный итог произошедшего заключается в том, что сформировался новый, левоконсервативный блок — если обозначить этот феномен чисто политическим термином. Если рассматривать его под социокультурным углом, то следует использовать термин «социал-традиционалистский». Оглядываясь назад, по-новому оцениваешь решение Сергея Миронова отказаться от участия в президентских выборах и призвать свой левый электорат отдать голоса Владимиру Путину. Судя по всему, он заранее просчитал развитие событий и принял прямое участие в оформлении и структурировании левоконсервативного большинства. «Левого поворота» в российской политике аналитики ждут, начиная с 2012-го года (см. сборник «Перелом»). Буквально накануне выборов Михаил Хазин утверждал, что левоконсервативный тренд имеет в качестве центральной символической фигуры Павла Грудинина, по его логике, поддержанного официальной властью. Но на самом деле левоконсервативный консенсус сформировался вокруг фигуры Владимира Путина. Миронов оказался точнее Хазина. Или что-то знал? Не будем гадать — теперь уже ясно, что социал-традиционалисткий поворот сформировался не с помощью Грудинина и КПРФ, а вопреки грудининскому электорату, на противостоянии с ним. Кстати, всё произошедшее означает в какой-то мере начало заката партийности как электорального принципа. Постепенно всё большую роль в политике будут играть представители социальных и профессиональных групп. Не менее заметным результатом выборов, чем провал либералов, стал убедительный успех Владимира Путина. Результат его вновь такой же высокий, каким он был при его первом сроке, который пришёлся на крайне тревожную ситуацию: полуразвал страны, чеченский тупик. Путин помог удержать страну. Сейчас очень похожая ситуация вновь навязана нам внешними «партнёрами». Мы находимся в состоянии развязанной против нас гибридной войны, только боимся это признать. Многие понимают, как высоки ставки, и поэтому доверяют Путину. Санкции, оголтелая русофобия и тому подобные вещи укрепляют позиции действующего президента, а не ослабляют их, как полагали наши противники. Степень доверия и поддержки растут. Президентская повестка Владимир Путин собрал голоса патриотов-консерваторов и левых патриотов, что во многом было предопределено его повесткой, которая была сформулирована в его Послании к Федеральному собранию 1 марта 2018 года и состояла из двух основных пунктов, каждый из которых предполагает по-настоящему кардинальные перемены. Это левый поворот в социально-экономической политике и подкрепление растущего суверенитета России её военно-научными разработками. Что касается левого тренда, то здесь президент говорил о человеческом капитале и уменьшении социального расслоения, он обещал за шесть лет как минимум вдвое снизить уровень бедности, поддержать старшее поколение, развивать сельские районы, буквально «прошить» всю территорию России современными коммуникациями и дать новый импульс развитию Крыма и всего российского Причерноморья. Наконец, защитить людей от произвола строительных корпораций и установить разумный уровень налогов на имущество. Но, пожалуй, наиболее резонансным моментом этой части президентского выступления стало сопоставление двух тяжелейших, наложившихся друг на друга демографических провалов — периода Великой Отечественной войны и конца прошлого века, то есть, периода либеральных «реформ» 1990-х. Само по себе такое прямое сопоставление — это политический приговор так называемым «элитам 1990-х». Продемонстрировав образцы нового, в том числе гиперзвукового оружия, президент подчеркнул, что военная агрессия против России надолго станет невозможной и что в России за последние годы произошёл научно-технологический прорыв. Пока на узком участке — в оборонке. Но оборонка всегда и везде служит локомотивом научно-технических достижений. Оборонка — залог суверенитета. При этом позиция России — только самозащита и самосохранение. В российской военной доктрине нет понятий «глобальное доминирование», «проекция силы», «превентивный обезоруживающий удар», которые присутствуют в американских концепциях. Восприятие президентской повестки обществом Здесь имеет место мандат доверия. Как сказал после выборов Сергей Бабурин, субъекты патриотического консенсуса доверились президенту и ждут от него перемен. Они хотели бы прекратить зависимость от международных финансовых институтов, остановить вывоз капитала, начать системное научно-техническое развитие страны, восстановление социалки. Они хотели бы обеспечить развитие тенденции, заданной знаменитыми «майскими указами» 2012 года, и избавиться от тех, кто их игнорирует. Изменился политический спектр, возникла новая повестка, на подходе новая идеология, а с ней и новый политический язык. Неолиберальные клише постепенно уходят из нашей речи. Вслед за стилистикой речи меняется и стилистика действия. https://www.pnp.ru/politics/levo-konservativnyy-povorot-putina.html
  13. Москва, 13 марта. Комментируя слова Святейшего Патриарха о необходимости преподавании теологии в высших учебных заведениях, первый заместитель председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, профессор философского факультета МГУ Александр Щипков отметил, что Россия отстает от остального мира в развитии теологии. Этот вопрос стал предметом обсуждения в программе «ЩИПКОВ» на телеканале «Спас». «Любой нации необходимо расширять свое присутствие в культурном и научном пространстве, включая теологию. Во всех университетах мира теология есть, кроме России. Мы здесь заметно отстаем», – заявил Щипков. «Теология - наука, самостоятельная область знания. Конечно, существование Бога нельзя доказать эмпирическим образом. Но если мы работаем с психикой человека, то и ее нельзя потрогать руками, но мы же не говорим, что психология – не наука. Прошлое тоже нельзя потрогать руками, но никто не говорит, что история не является наукой», – подчеркнул Щипков. «В теологии самое главное то же, что и в философии. Теология – это «фабрика смыслов», это та область, которая заставляет думать и производить смыслы. При советской власти пытались запретить заниматься философией. Сегодня - теологией», – заметил Щипков. «Существует философия религии, религиоведение, которое изучает религиозное «снаружи», а теология – изучает религиозное «изнутри». Эти два научных направления дополняют друг друга. Но у нас есть религиоведение и нет теологии. Через 27 лет после краха коммунизма государство наконец совершило очень правильный шаг, разрешив нам заниматься теологией», – сказал Щипков. «Сейчас в России отношение к науке утилитарное. У нас пытаются выжать из науки что-то очень практическое, выжать из неё "короткие" деньги. Однако, если мы по-прежнему будем вторичны, не будем производить свои смыслы, а будем принимать чужие смыслы "в подарок", то никогда не обретём настоящего государственного суверенитета», – заключил Щипков. Синодальный отдел Московского Патриархата по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ тел. +7 (499) 252-47-12 e-mail: mail@shchipkov.ru
  14. КТО МЫ, РУССКИЕ, И КУДА ИДЕМ? Александр Щипков о церковно-государственных отношениях, Советском Союзе и группе «Ленинград» Юрий Пущаев Каковы сегодня отношения Церкви и государства? Какие общественные проблемы больше всего беспокоят Церковь? Чем вредна идея «коллективного покаяния»? Как следует относиться к сквернословию со сцены? Об этом и многом другом – беседа с первым заместителем председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, доктором политических наук, социологом, философом и публицистом Александром Владимировичем Щипковым. Церковь и государство: отношения идеальны? – Александр Владимирович, какой вам представляется идеальная модель церковно-государственных отношений в России на нынешнем этапе? – Скажу, может быть, неожиданную для вас вещь: мне кажется, что как раз сейчас эти отношения почти идеальны. – Почему «почти идеальны»? – Разумеется, никакие отношения в нашем грешном мире не могут быть идеальны полностью. Я, как человек, который непосредственно занимается взаимоотношениями с государственными органами, знаю, какое огромное количество проблем существует между Церковью и государством. Но это не какие-то острополитические проблемы, а вопросы, касающиеся нашей текущей, в каком-то смысле бытовой жизни. Жизнь – это движение, и она постоянно подбрасывает задачки, связанные с землеотводами, строительными ГОСТами, паломничеством, аккредитацией учебных заведений, окормлением заключенных, медицинским обслуживанием православных интернатов для детей с синдромом Дауна, пожарной безопасностью зданий и так до бесконечности. И, собственно, отношения Церкви и государства – это постоянный поиск наиболее удачных механизмов для решения этих проблем с пользой для общества. – А можно ли сказать, что сегодня между государством и Церковью имеет место идейная симфония? – Нет, конечно. Такой симфонии нет и не может быть. – Почему? – Главная цель Церкви находится по ту сторону нашей земной жизни, а государство занимается земными делами – и в этом принципиальное отличие. – Я уточню вопрос: в Византии и в Российской империи симфония была – в том или ином виде. А почему ее нет сейчас? – Мы, разумеется, наследники Византии, но на данном историческом отрезке живем в секулярном государстве. Секулярность – это абсолютно конкретная идеология. И я даю характеристику именно этой ситуации. Мы с вами говорим про светскую идеологию и про светское государство, а не про монархию, возглавляемую помазанником Божиим, где религиозность присутствовала в самих основах государственной идеологии. О симфонии сейчас говорить бессмысленно. – Тогда получается, что в каких-то пределах неизбежен и конфликт? – В той или иной степени конфликт между Церковью и государством неизбежен в любом случае, потому что между ними всегда будет конкуренция за человека. Для секулярного государства человек – это, к сожалению, в первую очередь объект, который оно эксплуатирует. А Церковь ставит себе целью привести его к спасению. Тут разные подходы к пониманию самой природы человека. – А почему, хотя у нас в Конституции прописана либеральная идеология, к Церкви в своих истоках и основе недружественная, вы все равно считаете отношения между государством и Церковью почти идеальными? – Я говорю о политическом измерении отношений, которые сложились между Церковью и государством в период президентства Владимира Путина. При Ельцине всё было иначе. После Путина всё может измениться. Сегодня можем находить точки соприкосновения и вступать с властью в продуктивный диалог, который помогает решению многих проблем. Политолог Александр Щипков – А конкретно с кем диалог? – Здесь всё зависит от уровня. Если мы говорим о Патриархе Кирилле, то, естественно, это диалог с Владимиром Путиным. Если мы опускаемся на ступеньку ниже, то этому тоже есть соответствующие параллели. Например, епископ и губернатор. У нас порой пишут: «Какой ужас! Епископ взаимодействует с губернатором!» А кто с ним должен взаимодействовать? Благочинный? Староста храма? Губернатор может дружить с каким-нибудь батюшкой, исповедоваться у него и ходить к нему в гости. Но решать вопросы, которые возникают в области церковно-государственных отношений, он будет, конечно, с епископом, который властен принимать решения и несет за них ответственность. Я повторяю: есть очень-очень сложные вопросы в сфере церковно-государственных отношений, например тема абортов. Ну никак не удается ее решить! Я говорю сейчас даже не о полном запрете на аборты, а о выведении их финансирования из системы обязательного медицинского страхования (ОМС). Это предложение встречает невероятно сильное сопротивление. Здесь происходит столкновение абсолютно разных мировоззрений. Идеология жизни противостоит идеологии смерти. – Могли бы вы назвать наряду с абортами еще какие-то проблемы, которые сильно беспокоят Церковь? – Вы знаете, я могу назвать смысловые проблемы, не связанные напрямую с законодательной сферой, которой мне приходится заниматься по долгу службы. Например, размывание понятий добра и зла. Хотя, казалось бы, ну что тут такого? Но с тех пор, как Маяковский написал свой знаменитый детский стишок, понятия добра и зла у нас опустились сначала на уровень «хорошо» и «плохо», а потом вообще стали исчезать. Я, например, просмотрел тексты школьных учебников по обществознанию и поразился. Они чудовищные – как с нравственной, так и с идеологической точек зрения. В частности, там не прямым, конечно, текстом, но косвенно детям внушают представление об относительности добра и зла. Например, объясняют, что человек – это настолько сложное существо, что в нем обязательно есть зло и есть добро, которые уравновешивают друг друга, создавая гармонию, баланс. Это даже не секуляризм, это конкретное религиозное учение. Прямо противоположное всем авраамическим религиям. Возьмем параграф о семье. Объясняется, что общество состоит из малых групп. С этим, казалось бы, можно согласиться. Имеются в виду футбольные фанаты, филателисты, профессиональные группы и т.д. Но к малым группам приравнивают и семью. В то время как семья – главная и основополагающая часть общества. Без семьи общество разрушается. Когда коммунисты придумали выражение «семья – это ячейка общества», они скопировали христианскую идею семьи как малой Церкви. А ведь, между прочим, история, литература и философия, которая преподается в школе под названием «обществознание», – это три самых важных предмета в школе с ценностной точки зрения. Это вещи, как вы понимаете, принципиальные. Речь идет о детях, которые через 10–15 лет сами станут родителями. Внушенные установки и дальше будут передаваться по цепочке. В этом смысле идет настоящее разложение общества. А задача Церкви нацелена на собирание человека и народа. Кто бы что ни говорил, но решать эти вопросы государству придется вместе с Церковью. – В либеральной идеологии считается, что человек должен сам для себя определять, что добро и что зло. Он же свободное существо, почему же ему навязывают, как он должен думать? – Но человек сначала должен уметь определять, что есть добро и что зло. А учат этому в детстве. – Скажут: а кем будет решаться, кто умеет определить добро и зло, а кто нет? – Для этого существует Евангелие. А мнение, которое вы приводите, – это пример рассуждения, в котором имплицировано, что я есмь бог, а не «тварь дрожащая». Указанные проблемы вопиют, и нам непременно придется переписывать учебники по обществознанию, литературе, истории. Надо вообще перестать бояться говорить вслух, что мы сами интерпретируем нашу историю и литературу, сами объясняем нашим детям, как их понимать. Отцы и дети – Какой вам видится современная молодежь? – Мне кажется, что сегодняшние жалобы на то, что мы потеряли поколение, – это ерунда. Я сужу по друзьям своих детей. Очень симпатичные ребята, болеющие душой за мир, в котором они живут. Но мало быть хорошим человеком. Этот человек должен еще иметь систему жизненных и нравственных координат. Организацией такой системы координат и занимается воспитание. А у нас сначала сделали вид, что нет идеологии, потом отменили воспитание. Все это коварные вещи, которые направлены на то, чтобы замутнить сознание подрастающего поколения. Наш долг теперь – это сознание отмыть, а для этого нужно всего лишь говорить правду и называть вещи своими именами. – Да, но посмотрите, например, что творится на телевидении, на так называемых молодежных каналах. А какая сейчас самая популярная группа у «продвинутой» молодежи? «Ленинград» с их бравированием нецензурной лексикой. – Это соблазны, которые были всегда. И Пушкин в свое время «Гаврилиаду» написал. – Да, но Пушкин был, к счастью, лишен возможности транслировать «Гаврилиаду» миллионными тиражами и концертами. – Тогда была просто другая система распространения информации. «Гаврилиада», кстати, разошлась очень широко. Конечно, недоумеваешь: как такое вообще мог написать Пушкин, автор стихотворения «Отцы пустынники и жены непорочны»? Ответ, видимо, тот, что у него был период беснования. Очень многие проходят через подобные искушения. Но Пушкин от этого излечился. Увлечение группой «Ленинград» – это тоже искушение, тоже беснование. Парень, который ее основал, в 1990-е годы учился в Институте богословия и философии. Это было частное петербургское учебное заведение. Очевидно, у него были какие-то религиозные искания. Главный вопрос тут – это состояние самого певца и его судьба. Понятно в принципе, чем это кончится: старостью, слабением организма и неизбежным вопросом: «А как же от этого-то отмыться?» Он же понимает, что соблазняет других. Это соблазнение какое-то время приносит удовольствие, потому что это власть над людьми. Но за всё в жизни приходится платить. Иначе не бывает. Так что разговор о нашей культуре – это в значительной степени разговор о параллельной власти. У нас же вообще сейчас век лицедейской, актерской власти. Актеры, певцы, юмористы рассуждают о политике, религии, науке, образовании, бизнесе… Однако если вы внимательно послушаете, что они говорят, то скоро заметите, что они транслируют монологи своих персонажей. Благо, если он играл героев Шекспира или Островского. А если, как Серебряков, в основном бандитов и моральных уродов? Что он может произнести самостоятельно, кроме набора междометий? А если двадцать лет музыкант изображает на сцене один и тот же неизменный образ – шпану с гитарой? Нередко это вполне несчастные люди, покалеченные своей профессией. – На мой взгляд, не менее важная проблема – фактическая легализация сквернословия. – Это произошло не сейчас. Есть ряд аналогичных, скажем так, произведений в истории нашей культуры. Хотя классики пера старались этого избегать. Использование нецензурной брани в литературе или на сцене избыточно, это происходит от психологической или творческой слабости. Что идет на смену либерализму? – Как вы считаете, возможен ли хороший либерализм в России? Почему он у нас всегда какой-то не такой: либо корявый и неуспешный, либо откровенно вредительский? – Это нескончаемый разговор. Но какой смысл говорить о классическом либерализме? Его уже нет, он в прошлом. Разве что если занимаешься историей политической мысли. Сейчас мы имеем дело с неолиберализмом или постлиберализмом. Он тоже не свалился с неба: это логическое завершение, закат либеральной идеологии. Понятно, что она уже на излете. Сейчас, на мой взгляд, гораздо интереснее думать о том, что придет на смену либерализму. И первое, что приходит в голову, это консерватизм. Но здесь начинаются проблемы, потому что консерватизм очень разный. С одной стороны, есть либералы, которые хотят сохранить властные рычаги и мимикрируют под запрос на консерватизм. С другой стороны, поговоришь с коммунистами, а они тоже называют себя консерваторами, консервируют определенную эпоху – советскую. Есть работы, авторы которых насчитывают сегодня до десятка типов консерватизма. Как разобраться? Я предпочитаю последнее время пользоваться термином «традиционализм». На мой взгляд, в мире в целом сейчас идет поворот к традиции. То есть на смену либерализму приходит традиционализм в каком-то широком смысле. Но внутри этого глобального поворота есть два направления, и мы находимся сейчас в очень опасной точке. Один путь – это путь христианской традиции, а также традиции действительно народной и национальной. А второй путь – это фашизм, традиционализм на основе расизма. А у либералов всегда была очень сильна расистская составляющая, просто они это слово по отношению к себе никогда не употребляли. Я имею в виду их идеологию превосходства, идеологию «бремени белого человека», которая лежит в основе оправдания колониализма. – Разве для России сейчас характерна расовая или национальная напряженность? – Посмотрите на Украину. Как там могло такое произойти? И нет никаких гарантий, что похожее не может случиться и в России. Чтобы этого не произошло у нас дома, мы должны четко понимать причины украинской катастрофы и принимать соответствующие меры. Прежде всего мы должны об этом думать и это анализировать. Однако неоконсерваторы (то есть вчерашние либералы) нам говорят: «Ребята, не надо об этом думать. Ребята, какие еще идеологии? Ребята, нет никаких идеологий и не будет». Либералы почему-то очень любят слово «ребята». – Вы ввели понятие левоконсервативного синтеза. Что вы под ним понимаете? – Левоконсервативный синтез, или социал-традиция, как я предпочитаю это называть, – это соединение социальной идеи, которую в основном эксплуатируют или развивают левые партии, и национально-нравственного сбережения, которым занимаются партии консервативного толка. Моя мысль очень проста: у левых взять социальное, а у правых национально-нравственное начало и их соединить. Потому что, на мой взгляд, это очень близко и свойственно русскому человеку – сочетание тяги к справедливости и тяги к корням, к национальной и народной традиции. Такая общинность для нас естественна и логична. Главная проблема начала ХХ века в России, из которой и выросла революция, – это разрыв и расхождение этих двух начал, образовавшаяся пропасть между ними. Большевики предложили отказаться от традиции и опираться только на понятие справедливости. Они победили не потому, что были сильнее. Нет, просто их поддержал народ, ведь они говорили о социальной справедливости, что было очень созвучно русскому человеку. Но они отказались от национальной религиозной традиции и потому продержались всего 75 лет и рухнули. В России одно без другого невозможно. – Интересно, что в результате революции православную монархию у нас сменил именно большевистский режим, который был радикально левым. Сначала у нас были самодержавие и Православие, а потом сразу коммунистическая идеология. – Да, именно эти силы оказались главными конкурентами за народ. И выиграла та, которая смогла привлечь его на свою сторону. В этом смысле самодержавие проиграло. Та сила, которая победила 25 октября 1917 года, не за один день возникла и давно к этому шла, вызревала. Этот процесс еще задолго до Октябрьской революции описывал Лесков в романах «На ножах» и «Некуда», Достоевский в «Бесах». – А как вы относитесь к советской эпохе? – Советская эпоха тоже часть и период русской истории, как были, например, в русской истории петровский или екатерининский периоды. И поэтому большая ошибка – пытаться изъять, выкинуть его из нашей истории, сделать вид, что его не было или что это был сплошной негативный опыт длиной в 70 лет. Жизнь народа и страны тогда шла и продолжалась. Люди жили, мягко говоря, в непростых условиях, но рождались дети, одерживались победы в войнах, развивались наука и литература и т.д. А нам предлагают сделать вид, что этого не было, что все это надо вычеркнуть. Ведь Фадеев и Шаламов – оба писатели советского периода русской литературы. А Бернес с Шульженко и Высоцкий с Галичем – советские певцы и барды. – Некоторые считают, что церковный человек не должен признавать советский период, потому что на фоне беспримерных гонений, которым тогда подверглась Церковь, в христианском сознании любые плюсы советского периода должны меркнуть. – Да, мы, конечно, осуждаем гонения и гонителей. Православный человек, безусловно, должен это делать. Но мы должны осуждать конкретные деяния и конкретных гонителей: вот, имярек такой-то, он был палачом. Мы не можем сказать, что все люди на протяжении всей истории Советского Союза однозначно плохие и виноватые и мы всех их скопом должны заклеймить. Давайте поднимать документы и конкретные дела и разбираться. Когда в этом контексте начинают говорить «власть вообще» или «народ вообще», «весь народ виноват», то тут возникает совершенно не христианская, а политическая идея коллективного покаяния, требование, что «весь народ должен покаяться». Любимая тема поэта Ольги Седаковой. Она пишет об этом в мрачном политико-мистическом ключе. Если весь народ должен покаяться в сталинских гонениях, то весь народ подлежит и суровому наказанию. Не конкретный палач «в пыльном шлеме», заметьте, а весь народ. Тот самый расстрелянный, а теперь и оболганный народ. Ведь все эти разговоры сводятся, хотя вслух это не произносится, к чисто политтехнологической задаче обезоружить и сделать совершенно пассивным весь русский народ. Это способ вызвать паралич народной воли. У народа, который все время убеждают, что он виноват, наступает паралич воли. Бери его голыми руками. Ты виноват? Плати! Раз ты виноват, то не обижайся, что мы у тебя выкачиваем нефть, зерно, уголь, золото, деньги, ум, все что угодно. Молчи и не смей мечтать о суверенитете своей страны. Мы умные, современные, прогрессивные, рукопожатные, белые, голубоглазые, а вы – индусы, евреи, русские, ватники… Ну, это в зависимости от эпохи. Это тот же самый расистский подход. Расизм бывает этнический, социальный, культурный и проч. Расизм ведь можно выстраивать и по принципу «мы никогда не виновны, а вы всегда виновны». В этом смысле поведение МОК – чистый расизм. Наших спортсменов даже внешне выделили – одели в серые зэковские бушлаты. И получается: одни народы лучше, а вторые хуже. Мы обучили вас английской грамоте, а за это забираем у вас слоновую кость. Вы же второй сорт, а мы – Киплинги. Нет на нас вины, потому что мы стоим на высшей ступени развития. Постыдная мерзость! Так что изучение идеологий – первостепенная государственная задача. И мы имеем полное право задавать себе идеологические вопросы: кто мы, русские, и куда мы идем? Чего мы хотим, и как мы будем жить на нашей земле? И как на ней будут дальше жить наши потомки? Все это вопросы идеологические. А нам запрещают думать об этом. Слову «идеология» искусственно придали отрицательную коннотацию: либералы говорят, что идеология бывает только коммунистическая или фашистская. А свою, либеральную идеологию они идеологией не называют. Это примитивный обман, но на него покупаются доверчивые русские люди. А вы знаете, что в России остался один-единственный диссертационный совет (в Санкт-Петербургском университете) по научной специальности 23.00.03 «Политическая культура и идеологии», который будет закрыт 1 сентября 2018 года? То есть фактически в России академическое изучение идеологий сегодня полностью закрыто. Мысль искусственно и насильно остановлена. По большому счету это огромный политический скандал. Который уже существует, но еще не разразился. Просто мы с вами первые, кто об этом говорит публично и вслух. С Александром Щипковым беседовал Юрий Пущаев 5 марта 2018 г. http://www.pravoslavie.ru/111138.html
  15. «ПРОБЛЕМА 1917», ИЛИ О НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ПОЛЕМИКЕ ФИЛОСОФА С ПАТРИАРХОМ КИРИЛЛОМ­­ Александр Щипков Святейший Патриарх Кирилл на церемонии открытия мемориала памяти жертв политических репрессий «Стена скорби». Фото: Патриархия.Ru Один известный музыкант хотел прекратить отношения с продюсером и не нашел иного повода, кроме как заявить: «Мне не нравится ваш галстук». Похожее ощущение возникает от статьи-реплики, или, может быть, лучше сказать – публицистического монолога философа Александра Ципко «Спор с патриархом Кириллом: слово “грандиозная” неприменимо к программе уничтожения»[1]. Ключевые слова в названии статьи – «спор с патриархом». Вот только, вопреки названию, этот текст менее всего является спором. Хотя бы потому, что для спора необходим общий предмет, признаваемый его участниками, несмотря на различие их позиций. А предмет этот толком не определен даже одной стороной – самим Александром Ципко. Статья построена на многократных проходах одной антикоммунистической темы и движется вокруг понятия «грандиозный». При этом в тексте нет ссылки на первоисточник, не приведены фразы патриарха, из которых это понятие изъято. Читателю как бы предлагается самому домыслить «недостающий» контекст и воспринимать в этом русле дальнейшие рассуждения автора статьи. Разумеется, все это больше напоминает манипуляцию, нежели аргументацию. Мы не пойдем этим путем и начнем с того, что сделаем за автора его работу и приведем необходимую цитату. «Почему жители одной страны, соседи, сослуживцы преследовали и убивали друг друга? Каким образом грандиозная идея построить мир свободным и справедливым привела к крови и беззаконию?» – сказал патриарх Кирилл на открытии «Стены скорби» 30 сентября 2017 года[2]. Вот именно эта мысль вызывает у Ципко возражения. Философ утверждает, что «патриарх Кирилл был неправ, называя коммунистическую программу переделки человека, идеалы вождей Октября “грандиозными”». В речи патриарха философу Ципко слышится неоднозначность оценок. Но – «кровь», «беззаконие», «страшная трагедия», «репрессивная машина», «подчинение нравственности идеологией» – вряд ли этот лексический ряд патриарха может трактоваться как-то неоднозначно. Претензия явно безосновательна. Зачем же тогда А. Ципко сконструировал для себя виртуального оппонента и его тезисы, а также посвятил значительную часть своей статьи разбору «Манифеста Коммунистической партии» и положениям марксизма? Дело отнюдь не в «грандиозности». Эпитет «грандиозный» подходит к тем идеологиям, которые заявляли свои претензии на мировое господство. Все идеологии Нового времени одинаково объявляли себя великими и были при всех своих разногласиях частями одного большого исторического явления – секулярного модерна. Поэтому их сложно расцепить. Слишком туго затянут клубок. Коммунизм был встроен в пеструю парадигму либерального модерна, куда более «грандиозную» в исторической перспективе, нежели ее отдельные компоненты. А вот к христианству как историко-культурному и религиозному феномену менее подходит определение «грандиозное» (как и термины «идея», «проект»), поскольку оно с самого начала занималось каждым конкретным человеком, сосредоточившись на фундаменте нравственной жизни. Присутствуя во всех без исключения сферах жизни человека, включая идеологию, христианство по природе всегда внеидеологично. Иными словами, «грандиозность» – не оценка, а констатация. И для Ципко это лишь повод высказаться, причем неубедительный. В чем же заключается истинная причина? По-видимому, философа смущают в речи патриарха не оценки, а их мотивация. То есть внутренняя логика православного взгляда на трагические события начала XX века. Его не устраивает стилистический уклон в разговоре о «проблеме 1917». Пока только стилистический, но даже стилистического отклонения от «единственно верной» либеральной трактовки быть не должно. Александр Ципко придерживается либеральных идей. Чутье прирожденного цензора, свойственное большинству либералов, подсказывает ему: здесь кроется явная крамола, за неконвециональной стилистикой могут скрываться чуждые идеи. Не те, которые нужны антикоммунистам такого типа – борцам не столько против «советскости», сколько за либеральный идеологический стандарт. И это, на мой взгляд, главное. Сколько бы они ни твердили о бесчеловечности и антигуманности коммунистического режима, осуждение репрессий советского времени важно для них не само по себе. Но лишь как отправная точка перехода от большевизма к либеральной идеологии. Только с таких позиций позволительно осуждать «совок». Христианский взгляд недостаточен, это – опасное вольнодумство. Взгляд Ципко и его единомышленников на «проблему 1917 года» привязан к определенной точке. Это всегда крупный план, он как бы дан из условного 1991 года. Этот взгляд не терпит исторической дистанции, поскольку с этой дистанции открывается много неудобных, «ненужных» обстоятельств. Например, тот факт, что после ухода коммунизма модернистская модель общества в очередной раз ужесточается, являя миру в веке нынешнем ту же самую «программу уничтожения», о которой говорит Ципко применительно к событиям века минувшего. С другой стороны, стоит немного повернуть исторический окуляр, и мы увидим, что репрессии – атрибут не только большевизма, но вообще всякой революционности. Достаточно вспомнить, что классовые чистки, проскрипционные списки, термин «враг народа» – всё это широко применялось и в ходе Французской революции. Которая была не социалистической, а буржуазной, но крови аристократов и духовенства пролила немало и которую французы сегодня легко называют грандиозной, не испытывая при этом никаких симпатий к якобинской диктатуре. Ведь одно дело – моральные оценки, а другое – причинно-следственные связи исторических событий. Концлагерь – это тоже более раннее изобретение. Например, небезызвестные Талергоф и Терезин существовали еще в период геноцида галицких русин, да и раньше, в ходе англо-бурской колониальной войны, были такие. ГУЛАГ и Освенцим появились позднее. Но увеличивать дистанцию и смещать точку наблюдения очень не хочется Ципко. Он не может привыкнуть к тому, что эпоха либерализма как сверхидеологии проходит. Либеральный язык уже не контролирует все области общественной жизни. Он обнаруживает свою искусственность, технократичность, недостаточность. Для многих этот язык уже чужой и представляется набором варваризмов. Но дело в том, что для Церкви он никогда и не был «своим». Церковь говорит и думает самостоятельно. Церковь устами патриарха реализует свое право говорить о советском прошлом без либеральных штампов, свободно и вдумчиво. Бессмысленно обвинять Церковь в том, что она якобы снисходительна к трагедиям ХХ века, которые отнюдь не исчерпываются коммунизмом и нацизмом. Церковь осуждает репрессии, классовые и этнические чистки, но осуждает не так, как хотелось бы бывшим хозяевам дискурса. Осуждает – иначе. Именно это пугает старых либералов. Александр Ципко ругает советскость, марксизм, «Коммунистический манифест». Ругает – здесь и сейчас. Но при советской власти он мог бы точно так же критиковать царизм дореволюционной России. Ципко, пользуясь мощностями либерального дискурса, вынужден быть постоянным революционером в риторике. Согласно внутреннему механизму либерального дискурса, кто участвует в отказе от прошлого, тот приобретает власть. Это определенные метод и культура мышления. Церковь мыслит принципиально иначе. И причины репрессий она видит не в «Коммунистическом манифесте», а в отказе от целостного христианского мировидения, в подверженности греху. Церковь видит эти причины в соблазне использовать ближнего своего как средство, а не как цель – в интересах ли тотального равенства или тотальной конкуренции, для отмены ли прибавочной стоимости или повышения нормы прибыли, во имя коммунистического или капиталистического светлого будущего. Полагаю, что подлинное недовольство А. Ципко связано вообще не с обсуждением «проблемы 1917» и не с употреблением эпитета «грандиозный». Совсем другие места в речи Святейшего Патриарха Кирилла вызывают у него раздражение. Например, напоминание о «справедливом мире», «мире без эксплуатации, без бедности». Или о том, что «трагические страницы нашего прошлого не должны быть поводом для разжигания ненависти, а осуждение террора не должно из нравственного акта превращаться в политический ритуал». Стилистические нюансы в церковной риторике приоткрывают разницу, лежащую между либеральной политической идеологией и христианским мировоззрением. Выясняется, что Церковь мыслит самостоятельно, а либеральный язык уже не контролирует культурные, политические и религиозные процессы в современном мире. Это вызывает иррациональный страх у хранителей либерального дискурса. Александр Щипков, доктор политических наук, профессор философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова 29 декабря 2017 г. [1] Ципко А. Спор с патриархом Кириллом: слово «грандиозная» неприменимо к программе уничтожения // МК. 2017. 19 декабря //http://www.mk.ru/social/2017/12/19/spor-s-patriarkhom-kirillom-slovo-grandioznaya-neprimenimo-k-programme-unichtozheniya.html. [2] Святейший Патриарх Кирилл принял участие в церемонии открытия мемориала памяти жертв политических репрессий «Стена скорби» // http://www.patriarchia.ru/db/text/5050912.html. http://www.pravoslavie.ru/109638.html
  16. 11 сентября 2017 года, 08:52 Александр Щипков. Как нам понимать светскость государства Эх, Россия! Всё больше в тебе признаков приближающихся перемен. И чем более осознанными будут эти перемены, тем меньшую цену придется платить тебе за очередную "революцию сознания". И тем больше ценного опыта уходящей эпохи удастся сохранить русскому обществу. Именно поэтому сегодня нуждаются в переосмыслении многие привычные понятия, которые раньше не вызывали у нас вопросов. На площадках Общественной палаты стартовала серия круглых столов и семинаров, нацеленных на обсуждение новых трактовок понятия "светское государство". Понятие "светскость" ("секулярность") представляет собой сложную проблему. Именно поэтому странно было слышать скоропалительные предложения упразднить существующий федеральный закон "О свободе совести и о религиозных объединениях", принятый ровно 20 лет назад осенью 1997 года, и принять новый закон, который будет базироваться на иных концептуальных основаниях и регулировать российское религиозное пространство с помощью "светскости". Было предложено разделить сферы религиозных и нерелигиозных сегментов социума и их компетенций, отделив, например, "клерикализацию" от религиозного духовно-нравственного влияния строкой закона. Или проявления антирелигиозной ксенофобии отделить циркуляром от некоей "естественной" свободы самовыражения. Наконец, чего уж останавливаться на малом, просто отделить сферу светскости от сферы религиозной. Делать это все предлагается, вбив в перечень социальных норм некие дополнительные "флажки". Выглядят такие предложения, прямо скажем, доктринерскими. Уместно ли понимание роли религии и идеологии как сценариев социальных игр? Как согласовать между собой интересы и мировоззрения разных социальных и идеологических групп? Как именно предлагается размечать социальное поле, исходя из каких критериев, как добиться консенсуса? Например, как быть с противоречием между положениями Конституции, когда одно из них утверждает отсутствие в обществе общепринятой идеологии, а другое предлагает набор идеологических стандартов, продиктованных одним из вариантов светских идеологий? Пока не будет решен этот базовый вопрос, бессмысленно приступать к переписыванию законов - это вызовет дополнительное напряжение в обществе и приведет к размыванию других, более или менее эффективно работающих дефиниций. Удовольствие рассказать читателю о перипетиях принятия "закона девяносто седьмого года" и его глубинных смыслах я отложу на некоторое время. Не горит. А вот о светскости (секулярности) необходимо говорить именно сейчас. Ниже вы поймёте почему. I Секулярность долгое время было принято считать синонимом "нерелигиозности". При этом мало кого смущал негативный, апофатический характер такого определения. В самом деле, какое, собственно говоря, позитивное определение можно дать светскости - без приставки "не" и без привлечения синонимов, ничего не проясняющих, но загоняющих попытки определения в ситуацию логического круга? Попробуем подойти к ответу на этот вопрос. 1. Секулярность не монолитна. На деле существует множество идейно не схожих секулярностей, как и множество религий. Поэтому говорить по старинке о "секулярности вообще" так же странно, как говорить о "религиозности вообще". 2. Секулярность идеологична. Сегодня уже не вызывает сомнений тот факт, что понятие светскости-секулярности - идеологическое. Отсюда и термин "секуляризм" ("секуляристский") - обозначающий радикальный и авторитарный вариант секулярности. Отсюда и знаменитый совет избегать "вульгарного примитивного понимания светскости" как антирелигиозности, который озвучил Владимир Путин в 2013 году. 3. Секулярность не антирелигиозна. Отделение церкви от государства - важный принцип светскости, но он не означает отделения религии от государства в большей степени, чем отделение атеизма или агностицизма. Иначе было бы непонятно, почему атеизм или позитивизм в школе и в парламенте уместны, а религиозность - нет. 4. Секулярность (как и религиозность) не может быть критерием социальной или культурной "полноценности". Понятие "секулярность" долгое время было сцеплено с классической дихотомией "современное - традиционное". Но как показывает наблюдение, современному обществу свойственен скорее комбинированный сценарий развития, когда новые социальные явления и институты не вытесняют, а наслаиваются на предыдущие. Поэтому в социальных науках происходит отказ от вышеупомянутого жесткого разделения истории на время "традиционного общества" и время "общества модерна". 5. Секулярность (как и религиозность) мифологична. Сегодня вполне очевидно, что между светским и религиозным гораздо меньше кардинальных, глубинных различий, чем казалось прежде. Более того. Если дать какому-то варианту светскости превратиться в завершенную идеологическую систему, в ней, как во всякой идеологии, легко будет отыскать квазирелигиозные основания. Например, современный позитивизм и эволюционизм имеют собственную "священнную историю": это концепция социального Прогресса, понимаемого как освобождение от догматизма и косности. Иными словами, мы сегодня имеем дело с открытием и осознанием мифорелигиозных оснований светскости-секулярности. До недавнего времени об этом было не принято говорить. Но сегодня не говорить об этом уже нельзя. Феномен неочевидности, условности границ религиозного и секулярного ученые анализируют в рамках проблематики постсекулярности. Они отмечают, что современные формы секулярного позитивизма порождают все больше иррациональных и гибридных понятий, формализация которых затруднена. Без прояснения данной проблематики невозможно построить сколько-нибудь удовлетворительное социологическое описание современного общества и упорядочить отношения различных по образу жизни социальных групп, избежав конфликтов между ними. II К сожалению, некоторые сегодняшние определения светскости грешат либо логической некорректностью, либо дискриминацией представителей традиционных и классических религий. К первому случаю относится, например, следующее распространенное определение: "Светское государство... регулируется на основе гражданских, а не религиозных норм; решения государственных органов не могут иметь религиозного обоснования". Очевидно, что сравниваются несравнимые категории, "белое с горячим". Гражданских, а не церковных - было бы более понятно. Ведь что такое гражданские нормы? Это нормы - близкие большей части общества. Но таковыми могут быть любые нормы, включая религиозные. Разве католические убеждения не играли важную роль в идеологии польской "Солидарности"? Протестантизм - во взглядах электората Дональда Трампа? Иудаизм - в израильском обществе? Конфуцианство - в Китае? Разве исламскую революцию в Иране делало не гражданское общество? Иными словами, противопоставление по линии "гражданское - религиозное" абсолютно некорректно. Это либо логическая ошибка, либо заведомый обман. Второй случай - это наследие той самой, по словам В.Путина, "вульгарной трактовки светскости", для которой религия - это просто архаичная, несовершенная система знания, которая якобы "преодолена" наукой. Данная точка зрения давно устарела. От "единого научного мировоззрения" мир отказался в период падения коммунизма. Как известно, полная формализация системы знания невозможна, она будет либо противоречивой, либо неполной. Сегодня даже внутри самой науки нет единой сложившейся картины мира, единого мировоззрения, научно-методологические споры продолжаются, в том числе о самих принципах научности. Неудивительно, что и границы самих феноменов религиозности и светскости научно не определены. Будем откровенны: в понимании светскости огромную роль играл исторический фактор - первоначальный импульс антирелигиозности, отрицания религии. Но сегодня это не работает. Дискриминация традиционной (классической) религиозности, характерная для ХХ века - это дань определенной, причем довольно трагической эпохе. III Светское государство должно быть равноудалено от разных мировоззрений, поскольку любой другой подход означал бы дискриминацию одних мировоззрений и привилегию для других. Если, например, строго придерживаться принципа равноудаленности, то "светскость" не будет иметь ничего общего ни с религиозностью (классической и неклассической), ни с атеизмом, ни с различными позитивистскими, этноцентрическими и прочими учениями. По всей видимости, такое государство окажется на позициях агностицизма: "Я знаю, что я ничего не знаю". Правда, при этом государство всё равно будет вынуждено считаться с традициями данного общества - какими бы они ни были - поскольку традиция значительно облегчает общественное строительство и управление. Это значит, в частности, что в мире могут существовать "более атеистические" и "более религиозные" государства, хотя крен в ту или иную сторону будет сглажен на уровне государственного управления. При этом и те и другие государства должны считаться светскими. Резюмируя сказанное, я бы дал следующее определение современного светского государства: "Это государство, чьи нормы и идеалы определяются независимо от отношения к религии, идеологии или иной системе знания, но исходя из их исторической роли в жизни конкретного народа". То есть в соответствии с демократическим принципом большинства, перенесенным в историческую перспективу. Последнее и, может быть, самое важное. Разбираться со сложным понятием светскости на одном только экспертном уровне недостаточно. И даже недопустимо. Обсуждать проблематику и концептуальные основания светскости необходимо всему обществу - ведь решается наша судьба, судьба одного из краеугольных камней нашей коллективной идентичности. И условием такого обсуждения является честное и открытое решение вопроса об общепринятой идеологии - есть она или ее нет. Только после этого можно будет перейти к проблеме светского-религиозного. Автор - доктор политических наук, советник председателя Госдумы, член Общественной палаты РФ http://www.interfax-religion.ru/?act=analysis&div=223
  17. АЛЕКСАНДР ЩИПКОВ Большое гражданское общество 14.08.2017 Сегодня можно уверенно сказать: мы живем в эпоху больших перемен. Только теперь они касаются не одной части мира, как это было 30 лет назад, а имеют планетарный масштаб. Стратификация общества, конфигурация центров власти, динамика социально-политических процессов – всё это меняется и требует новой интерпретации. Например, термин “гражданское общество” мы сегодня употребляем в устаревшей трактовке – как синоним “активного” и привилегированного меньшинства, требующего от государства гарантий сохранения привилегий в ущерб интересам остальных граждан. Новые социальные реалии уже сейчас требуют переосмысления термина в пользу “большого гражданского общества”, то есть сплоченного социального большинства с общими интересами и общим пониманием национальных задач. Чем вызвано такое изменение трактовки, почему социальные миноритарии теряют сегодня влияние, – этому и будет посвящена нижеследующая колонка. Для начала отметим, что запаздывание в переосмыслении ключевых социальных понятий ведет к идиоматизации языка социальных наук – он теряет свои аналитические возможности, постепенно превращаясь в набор застывших понятий и формул, как это было в позднесоветский период. Идиоматизация языка – ситуация, проигрышная для всех. Сегодня перемены здесь столь же необходимы, сколь и неизбежны. И народ, и власть имеют дело с устаревшим объяснением термина «гражданское общество», что может приводить к принятию неверных решений в области внутренней политики. Понятие “гражданское общество” – один из “окаменевших” концептов, который в ближайшем будущем сохранит свою ключевую роль, но существенно изменит содержание. Два слова об истории понятия. Когда институт гражданского общества сформировался в 18-19 веках, то далеко не все считали его прогрессивным. Если Томас Пейн категорично утверждал, что “гражданское общество — благо, а государство — неизбежное зло”, то Шарль Монтескье, наоборот, был уверен в том, что “гражданское общество — это общество вражды людей друг с другом, которое для её прекращения преобразуется в государство”. В какой-то мере гражданское общество (ГО) стало результатом частичной десакрализации понятий “государство” и “церковь”. На этом фоне новый институт приобрел собственную сакральность, собственные святыни – такие как естественное право, священное право собственности, вера в универсальность прогресса. Поэтому понятие “гражданская религия”, впервые озвученное Руссо, было не просто метафорой. Гражданская религия – это религия гражданского общества. Но если в церковь приходили все желающие, то принадлежать к ГО неимущая часть народа практически не могла. Уже в ХХ веке Юнгер Хабермас подчеркивал, что лишь немногие личности располагают имущественной независимостью и образовательным статусом, чтобы считаться членами ГО. Защите интересов всех остальных всегда отвечали нормы традиции, а не либерального права. С конца ХХ века и до недавнего времени ГО состояло из представителей среднего класса и его политического авангарда — креативной прослойки. Здесь был важен принцип группового превосходства: “активная часть общества делает свой выбор” и т.п. Но это скорее лозунг для трибуны, а на языке социологов гражданскому обществу обычно атрибутируется некая социальная миссия, например: “гарант социальной стабильности”, “канал обратной связи с государством”, “фильтр общественных требований к политической системе” (последнее – из классического определения Дэвида Истона). Главной в этой идее оказывается подмена понятий, желание выдать часть общества за всё общество по степени значимости и праву говорить от лица остальных. Откуда это сектантское стремление к эксклюзивности и превосходству? Дело в том, что к ГО принадлежит слой, которому нужно сохранить отнюдь не символический объем собственности и привилегий. С точки зрения этого слоя, который представляет собой социальное меньшинство, его интересы должны быть удовлетворены государством за счет интересов более широких слоев. А последним необходимо в первую очередь сохранение социальных прав – это единственный капитал, который у них есть. Плюс ценности традиции и нравственности, которые способствуют сохранению именно этого капитала. В науке есть понятие решающего эксперимента. Это процедура окончательной проверки теории на практике. Решающим экспериментом для двух концепций ГО – как легитимного представителя всего общества или как привилегированного социального слоя – стал украинский сюжет. “Майдан”, воспринимаемый как пик активности гражданского общества (читай: креативного класса) обнаружил стремление одной части социума решить свои национальные и экономические проблемы за счет другой части. Например, избавиться от реальной индустрии вместе с реальными рабочими местами ради бумажной Ассоциации с ЕС. Или ограничить русский язык и русскую культуру в регионах с русским населением. Наконец, просто подавить инакомыслие. При этом нельзя сказать, что в результате майданной активности произошли позитивные социальные изменения, стало больше демократии, больше социальной стабильности, меньше коррупции и т.п. Важно понимать, что данный эксперимент был не только украинским: многие представители российского креативного класса разделяют ценности и идеи своих украинских “собратьев по классу”. ГО существует давно, но в идеологическом ключе о нем заговорили сравнительно недавно. Это случилось, когда ГО стало отождествляться со средним классом, неимоверно разросшимся в 1980-е годы, во времена рэйганомики. В то время переход Запада к методам “накачки спроса” и потребительскому рефинансированию имел целью противопоставить советскому гегемону своего гегемона – потребительского. Это решение имело, как выяснилось потом, слишком высокую цену: разросшийся средний класс начал жить не по средствам. Система работала до тех пор, пока финансовая глобализация не достигла своих естественных пределов. Сейчас эти пределы достигнуты. И средний класс, а особенно его партийный авангард – креаклиат – напуган. Мировая экономическая конъюнктура складывается не в его пользу. В результате общего падения эффективности капитала и мирового финансового кризиса нас ждет новая “великая депрессия”, только не американского, а общемирового масштаба. Всё это означает, что численность и уровень жизни среднего класса резко сократятся – примерно до показателей 1970-х годов. Большая его часть сольется с “низшим” социальным слоем (многие социологи и экономисты описывают социальное расслоение будущего по бинарной схеме 90:10). “Слияние и поглощение” стремительно идет уже сейчас – отсюда и страх. Философ Славой Жижек описывает это состояние среднего класса как “страх пролетаризации”. Отсюда и нарастающая агрессивность экс-гражданского общества, его тяга к “цветным” революциям и ультраправой идеологии. Почему это ГО “экс-гражданское”? Потому что склонность к “цветным” революциям и ультраправой идеологии превращает его из актора социальной стабильности в актора социальной дестабилизации. По сути, старое “малое гражданское общество”, его социальный контингент сходит с исторической сцены. Таким образом, удельный вес в обществе креативного класса резко сокращается и количественно и качественно, причем по объективным причинам. Социологам уже сегодня предстоит объяснить и обывателю и власти смысл происходящих перемен и дать определение “гражданского общества”. И первое, что придётся сделать, это признать факт подмены, попытку выдать малое за большое. А затем дать определение большого ГО как формы объединения социального большинства. Стоит сказать, что новое «большое гражданское общество» – это то социальное большинство, интересы которого прежде сталкивались с интересами малого гражданского общества, то есть среднего класса и креаклиата. В России менталитет социального большинства связан с понятием социальной справедливости, с широким пониманием гуманизма как милосердия и нравственности, а не синонима атеизма.
  18. „Социал-традиция“ Александра Щипкова Книжный ряд / Новейшая история / Избранные места Щипков Александр А.В. Щипков. Социал-традиция Монография М. АСТ ПРЕСС КНИГА 2017 320 с. 14 июня в МИА «Россия сегодня» будет представлена новая книга постоянного автора «Литературной газеты», известного русского политического философа Александра Щипкова. Называется «Социал-традиция». Это неологизм, придуманный автором и отвечающий его представлениям о современном политическом процессе. Книга писалась в течение нескольких лет и отражает пристальный взгляд автора на бурные события последнего времени. Здесь и атаки на Церковь и верующих со стороны представителей «актуального искусства», и возвращение Крыма на историческую родину, и судьба «больших» идеологий в ХIХ веке, и русский холокост под названием «плаха», и феномен Бронзового века и аксиомодерна в русской культуре. Впрочем, это собрание пёстрых глав скреплено жёстким концептуальным каркасом. В центре книги – тема возвращения традиционализма и его новой, не правой, этнокультурной, а левой – социальной трактовки. Автор показывает традицию не как набор неких общественных институтов или идеалов прошлого, а как механизм социокультурной трансляции и преемственности. Щипков утверждает, что будущее России и той части мира, которая выберет социальный, а не привычный этнокультурный традиционализм, неизбежно будет связана с построением новой модели общества, основанной одновременно на идее социальной справедливости и на приверженности традиционным ценностям. Выдвинутая автором идея социал-традиционализма явно претендует на участие в формировании новой идеологии и преодолении существующего сегодня состояния идеологического вакуума. «Социал-традиция» – это яркий, целостный, глубокий и понятный рядовому читателю анализ жизни современного общества. Щипков пишет о переоценке роли традиции в жизни современного человека. В идейном багаже автора можно отыскать ряд отсылок к евангельской традиции социального христианства, к наследию Иоанна Златоуста и его школы, к манифестам и деятельности русского подпольного социал-христианского движения, а также к широкому набору идей современной философской и политической мысли: от движения «радикальной ортодоксии» до школы мир-системного анализа. Соединение левых и правых идей, одновременно противостоящих сегодня неолиберальным догмам, по мысли автора, приведёт к перестройке существующей социальной модели и изменит привычную, но уже не актуальную политическую шкалу. Социальный традиционализм займёт место центристской идеологии в рамках нового политического спектра, требующего новой понятийной разметки. В перспективе – возникновение социал-традиционалистской модели «большого общества», характеризующегося взаимной ответственностью его членов и договором поколений. В жанровом отношении книга является научно-популярной или, как теперь принято говорить, тяготеет к научной беллетристике. Но это отнюдь не отменяет серьёзного аналитического подхода к рассматриваемым проблемам. Выбор жанра обязывает автора избегать крайностей – не «пересушить» текст и вместе с тем не фамильярничать с читателем, заставлять его усиленно думать и выдвигать собственные выводы о происходящем. То есть автору необходимо было пройти между Сциллой академического «форматного» подхода и Харибдой легковесного сочинительства. И это Александру Щипкову блестяще удалось. Предлагаем вниманию читателей Пролог к книге «Социал-традиция». Какое будущее ожидает Россию и весь мир? Пролог «Социал-традиция» – плод четырёхлетних размышлений. Работа над книгой начиналась в тяжёлое время. К 2012 году окончательно канула в прошлое так называемая эпоха нефтяного профицита, погрузившая Россию в состояние временного наркоза. Наркоз стал отходить – и развороченное выжженное нутро начало болеть. В это время заметно усиливалось давление на общество. Всё, что хоть как-то соотносилось с национальными или просто нерыночными ценностями, выпалывалось из сознания людей, изгонялось из медийной повестки. Шли провокации. На Болотной площади была предпринята попытка ультраправого переворота. Общество умело раскалывали. Людям навязывали чувство коллективной вины за «совок» и «тоталитарность», обвиняли ветеранов войны в фашизме и участии в заградотрядах. «Актуальные художники» наносили удары по Церкви, стремясь поссорить её со светской частью общества. В интеллигентской среде распространялся институт рукопожатности – форма дискриминации инакомыслящих. Тогда был особенно ощутим идеологический пресс, под которым мы на самом деле находимся много лет. Хотя 13-я статья Конституции уверенно утверждает, что в стране нет единой идеологии, людям навязывался жёсткий неолиберальный образ мысли. Стало понятно, что и история России, и сам язык, на котором говорит общество, – всё это нуждается в кардинальном переосмыслении, что необходимо отказаться от мифов о безбрежных «естественных» правах, об абстрактном и никогда не существовавшем «общечеловеке», – заменив всё это обычными христианскими истинами и реальными людьми из души, плоти и крови. Теми, которые горели в танках, молились в храмах, писали прекрасную музыку и сохранили нам нашу страну и нас самих. Это была мысль о народе. Но народ является коллективным субъектом – носителем уникальной традиции. И без нормального функционирования традиции, без передачи социокультурного опыта невозможны ни прогресс, ни модернизация, ни реальная, а не процедурно-имитационная демократия. Сразу же возник вопрос о том, почему для русской традиции так важны идеи равенства и братства, хотя на бывшем «западе» эти два слова давно стёрли со знамени либеральной революции, оставив лишь свободу, которая превратилась в ничего не значащий ярлык. И другой вопрос: отчего в России традиция так часто прерывалась, а опыт народа – обнулялся? Почему русский народ оказался разделён на части, а куски его территории – отторгнуты? Почему факты массового уничтожения людей, если только они совершены не коммунистической властью, выводятся из публичного обсуждения и осуждения? Почему у страны нет права на свободную эмиссию национальной валюты и на серьёзные рублёвые кредиты, а за национальные чувства приходится оправдываться? Почему 15% населения привыкают считать «быдлом» остальные 85%, и кто их этому учит? Чтобы всё это понять, требовалось изучить историческую систему отношений колониальной зависимости, применив разные подходы – от миросистемного до цивилизационного. Постепенно я пришёл к выводу о том, что история ХХ века в России искусственно разделена на две части – большую (1914–2014) и малую (1917–1991), причём малая не только заслоняет, но почти вытесняет большую. На самом деле разрыв традиции был подготовлен именно 1914 годом – началом геноцида носителей русской идентичности в лице русин. А ведь это 250 тысяч уничтоженных, четверть миллиона. Знают ли школьники Талергоф и Терезин так же хорошо, как Освенцим и Бухенвальд, а если нет, то почему? Также очень хотелось бы понять, почему нацизм, как будто побеждённый в 1945 году, откровенно реабилитирован в 2014-м. Эти вопросы встали особенно настоятельно после того как русское национальное движение на Украине было потоплено в крови, а пепел одесской Хатыни вызвал ликование в среде бывшей либеральной интеллигенции. Бывшей – потому что с этого момента выражение «либеральная интеллигенция» превратилось в оксюморон для всякого человека с принципами и живой совестью. Шли месяцы, продолжалась работа над книгой, и у меня менялось ощущение от собственного текста. В 2012 году мне казалось, что я работаю не на самое близкое будущее, а готовлю предмет для размышлений, которые будут уместны лет через десять. В 2014 году выяснилось, что время сильно обогнало и меня, и моих единомышленников, социал-традиционалистов. Оно пошло в галоп, и некоторые места текста устаревали на глазах и отставали от текущих событий. Какие там десять лет! Как бы не опоздать, думал я. К 2015 году ситуация в стране и мире зависла в точке неустойчивого и тревож­ного равновесия. Для кого-то наступила новая весна народов, в нашем случае – русская весна в Крыму. А кто-то так и не получил признания своей русскости, воли к национальному освобождению и противостояния фашизму. Такое было впечатление, что разные эпохи просочились одна в другую или сплелись в прихотливый узор на ковре истории. Пришло время для более глубокого анализа и для более широких сопоставлений. Теперь никто никого не обгонял: моя работа и внешние события двигались примерно с одинаковой скоростью. Чего бы я хотел от собственной книги, на какой эффект от неё рассчитываю? Прежде всего на избавление моих соотечественников от многих вредных иллюзий. Мы привыкли к тому, что выражение «жить в интересное время» не сулит нам ничего хорошего. Это результат исторических разрывов, которые имели место в русской жизни. Особенно двух последних – 1917 и 1991 годов. В обоих случаях русское общество несло невосполнимые потери. Нажитый десятилетиями и веками коллективный опыт таял на глазах, и люди чувствовали себя словно на ледяном ветру – время совершало крутой поворот. Вероятность ещё одной подобной катастрофы существует и сегодня. Но исход отнюдь не предопределён. Да и цена вопроса объективно несколько иная. Теперь решается судьба не только России, но и всего мира. Мы вместе стоим на исторической развилке. Либо опыт многих поколений будет сметён и раздавлен, что приведёт уже не к «восстанию масс», как в ХХ веке, а к регрессу и отползанию в пещерное прошлое. Либо человечество сможет вырулить на торную дорогу истории, с которой его грубо столкнули несколько веков назад. Происходящее в мире сегодня – это кризис. Но, как известно, кризис по-гречески означает «суд». И этот момент истины, момент обнажения смысла времени есть величайшая ценность, которая будет адекватно оценена только нашими потомками. В основном об этом написана данная книга. Теги: Александр Щипков , Социал-традиция http://lgz.ru/article/-22-6600-7-06-2017/sotsial-traditsiya-aleksandra-shchipkova/
  19. Язык: Сборник статей о становлении русского дискурса Е. А. Белжеларский, Н. А. Пиотровский, Д. А. Полковников, А. Б. Рогозянский, А. В. Щипков, В. А. Щипков Скачать книгу [ PDF ] [ DOC ] Сборник "Язык" представляет собой завершение трилогии, начатой в 2013 году сборником статей "Перелом" и продолженной в 2015 году сборником "Плаха". Жанровая традиция, которой следуют авторы трилогии, связана со знаменитыми "Вехами" и так называемыми "веховидными сборниками" ("Смена вех", "Из-под глыб" и др.), выходившими в свет в разные исторические периоды. Главной жанровой особенностью трилогии авторы предлагают считать прямое высказывание на общественно-политические темы, "политику поверх политики и вне политики". В числе тем "Языка" – историческая и современная семантика понятия "русский", современный либеральный язык, язык современного искусства и язык русской православной Церкви, концептосфера русской традиции. Как было и в предыдущих сборниках, авторы "Языка" не стремятся к идеологическому единообразию, но их объединяет общая повестка и общая проблематика. Содержание От составителя Щипков В. А. Русский Белжеларский Е. А. Большая война Щипков А. В. Чужая речь Рогозянский А. Б. Освобождение традиции Полковников Д. А. Язык Церкви Пиотровский Н. А. Прямое высказывание
  20. Александр Щипков В конце января 2017 года в «Независимой газете» вышла статья академика В.А. Тишкова «Что есть нация. В поисках российской идентичности». Публикация явно имеет целью установить некие концептуальные рамки для ставших в последнее время популярными дискуссий о существовании «российский нации». Содержание статьи В.А. Тишкова вызывает у многих русских православных христиан серьезную тревогу. В первую очередь это касается основной идеи автора — идеи российской нации как «нации наций». Решение проблемы «российской нации» в столь амбициозном формате напоминает модные в 1990-е годы поиски «национальной идеи», которые так ничем и не увенчались. Но сейчас речь идет, ни много ни мало, о возможных изменениях в Конституции — цена вопроса необычайно высока. Текст В.А. Тишкова не содержит в себе ответа на главный вопрос: на основе какой общей платформы — ценностной, культурной исторической, — может быть построена «нация наций» Правда, В.А. Тишков, словно предвидя этот вопрос, спешит заверить читателя в том, что отвечать на него и не нужно, поскольку согласно последним научным данным, нации не возникают сами по себе, но сознательно конструируются: «Ученые-гуманитарии относят понятия «нация», «народ», «общество» к категории социально конструируемых…» Этим автор неявно отсылает нас к одному из самых радикальных направлений западной социальной философии – конструктивистскому. Конструктивисты отрицают историческую реальность таких феноменов как раса, этнос или нация, полагая их некими специально сотворенными «воображаемыми сообществами» (Бенедикт Андерсон), а с ними отрицается и понятие национального суверенитета. Но работа Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества», сборник «Изобретение традиции» под редакцией Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера и подобные им тексты были написаны в 1980-е годы и с тех пор успели устареть. Причем не только в чисто научном смысле. Социальная реальность с тех пор сильно изменилась. Сегодня очевидно, что национальные и конфессиональные общности вновь становятся главными акторами истории, а национальная идентичность и традиция составляют тот исторический капитал, который гарантирует устойчивость в современном мире Но все это не мешает автору предлагать «ввести в научный язык возможность двойного смысла, то есть обозначение нацией двух разных типов социальной коалиции людей – общности по государству и общности по схожести культуры». При этом нация-1 должна состоять из множества наций-2. Вообще-то научная терминология всегда стремилась избегать слов с двойным смыслом, как и умножения терминов, применимых к одному понятию. Но это полбеды. Как автор надеется объяснить 150-миллионному населению, что оно принадлежит к двум нациям одновременно, причем одна из них называется так же, как и гражданство, но гражданством все же не является? Мне трудно представить, как мы, обычные люди, вдруг начинаем определять национальную принадлежность не по культурно-конфессионально-языковым признакам (классический «треугольник идентичности»), а мысленно складывать из нескольких национальных «монад» единую Сверхнацию. Известен ли автору хоть один исторический пример такой мегаобщности? Даже американский «плавильный котел» при всей его этнокультурной пестроте не предполагал наличие более чем одной нации, американской Чтобы объяснить неизбежность такого взгляда, В.А. Тишков стремится представить дело так, будто существует лишь два понимания нации. Одно этническое — пещерное, неразвитое. Другое – «гражданское». Причем «гражданское» предполагает именно конструктивистский подход. Но почему-то молчаливо отбрасывается культурно-историческая трактовка национального. Тишков уверенно утверждает: «К сожалению, даже среди просвещенной части общества преобладает старое советское представление о нации исключительно как о типе этнической общности (этноса)». В самом деле? Это что-то новое. Потому что если мы просто заглянем в сталинскую работу «Марксизм и национальный вопрос», то прочитаем там следующее: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». И где здесь доминирование этнического критерия? Несмотря на искажающее влияние классовых принципов в основе своей это все же социально-культурный подход. Теперь о реальном положении вещей с нацбилдингом в России. Да, национальное строительство в России шло трудно и медленно, прерывалось многократными историческими разрывами. Но недавно оно прошло очень важный этап. Крымский консенсус завершил формирование полиэтничной русской нации, попутно положив конец расколу на «красных» и «белых» И в «Бессмертном полку» сегодня вполне могут нести рядом портреты маршала Жукова и генерала Брусилова. Представления разных этносов и социальных групп отныне вписаны в единую русскую ценностную матрицу – наследие Византии, тоже, кстати, полиэтнической и многокультурной. Когда наших параолимпийцев лишают права на выступления – это вызывает возмущение и в Москве, и в Севастополе, и в Казани, и в Грозном, и в Калининграде, и на Курилах. А также, кстати, и у русских, которые волею судеб проживают в Донецке и Одессе и даже в Париже или Берлине. О чем это говорит? На мой взгляд, о том, что не гении социального инжиниринга формирует нацию, а нация формирует человека, правда, при его согласии и непосредственном личном участии. Потому что законы части всегда подчиняются законам целого, иначе не бывает. Теперь подумаем, что случится, если модель «российской нации как нации наций» будет все же силой навязана обществу. Во-первых, произойдет полный разрыв понятий «русский» – «российский», абсурдный хотя бы по причине его эндемичности. Ведь в английском языке есть только слово «Russian», и данные смысловые особенности для западного человека не различимы. Это значит, что семантические отношения внутри данной лексической пары даже нельзя будет перенести в международный контекст. Они не будут по-настоящему поняты за пределами России Во-вторых, русские лишаются исторической и общественно-политической субъектности. Это, в частности, означает отрицание наличия русских людей и интересов за пределами России, — то есть русского мира — в отличие, например, от англо-саксонского мира, не ограниченного пределами Великобритании (да и США). Интересно, крымчане вернулись в свою историческую гавань как русские или как россияне? Разумеется, как русские. В-третьих, идея многосоставной российской нации упирается в наличие автономий у других этносов и ее отсутствие у русских. Если привести искомую нацию к «российскому» (а не русскому) знаменателю, русские просто выпадают из публичного пространства России. Становятся не институализированной общностью, историческими люмпенами. В-четвертых, при таком сценарии русская традиция с ее византийской преемственностью сразу же попадает в распоряжение представителей конкурирующего украинского проекта. Этот исторический ресурс будет мгновенно перехвачен. В украинской и компрадорской среде весьма популярна идея «российскости» как «ордынства», а украинства — как «подлинной русскости» и «белой расы князя Ярослава». Даже интеллигентные украинцы, которые вслух стесняются называть нас «москалями», избегают называть нас и русскими. Зато охотно говорят: «россияне». Это растянутый во времени процесс, по завершении которого украинцы становятся вновь русскими, а «россияне» оказываются в роли исторических самозванцев. Концепция В.А. Тишкова будет способствовать дальнейшему табуированию темы русской национальной катастрофы и геноцида (Таллергоф и Тирезин, Гражданская война, Великая Отечественная Война, распад СССР, дерусификация Юго-Восточной Украины и др.). Прием данной концепции приведет к реализации доктрины «мира как сообщества регионов» и распаду единых национальных пространств Российской Федерации В общем, обнародованный проект «российской нации» явно не схватывает существующие реалии, плохо вписывается в пространство носителей русского языка, культуры и русской формы православия (русский мир). «Российская нация» имеет смысл только как синоним русской – но тогда, признаться, неясно, зачем без необходимости умножать термины. Да и мнение нации о себе самой кое-чего стоит. Ведь национальная принадлежность определяется не только «треугольником» идентичности, но и внутренним ощущением общности. Оно, это ощущение, не зависит от мнений ученого сообщества. Напротив – консенсус больших групп людей и есть то, что должно быть предметом внимания научного мира. Тогда концептуальные схемы не будут расходиться с реальной жизнью, будут «схватывать» исторический процесс, а не пустоту. Говоря так, мы исходим из положений «Стратегии государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года», которые определяет положение русского народа в РФ в качестве «системообразующего ядра» российского общества. Аналогичные положения присутствуют в статье В.В. Путина «Россия: национальный вопрос», «Посланиях» В.В. Путина 2012-го и 2013-го годов. И, наконец, в «Крымской речи», произнесенной им в феврале 2014 года. Также Владимир Путин говорил о русских как крупнейшем из разделенных народов и о необходимости защиты русских общин за границей. Способны ли русские, состоявшись как нация, еще и выполнить свою миссию — сохранить для мира ценности, лежавшие в основе единой христианской цивилизации? Если они не станут жертвами. https://um.plus/2017/02/14/vopros/
  21. Будущее религиозности в контексте деятельности Русской Православной Церкви обсудят на встрече с Александром Щипковым 26 января 2017 года в 18:30 состоится встреча Экспертного клуба ВЦИОМ "Платформа" с А.В. Щипковым, социологом религии, первым заместителем председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ. В рамках встречи будут обсуждаться следующие вопросы: 1. Сколько в России православных? 2. Социология "горячей и холодной веры" – как оценить качество религиозности? 3. Как отражаются на церкви общественные конфликты, в которые она оказывается вовлеченной? 4. Как будет меняться характер религиозности населения и его отношение к Русской Православной Церкви? 5. Как Русская Православная Церковь будет реагировать на изменения в обществе? Адрес: Берсеневский переулок, д. 3/10, стр. 2, Институт ВЦИОМ. Аккредитация и справки: tegina@pltf.ru, +7 (999) 973-16-25, Наталия Тегина. Источник: http://www.religare.ru/2_111323.html
  22. Год идеологии — 2017 Александр Щипков Предновогодний разбор полетов – жанр популярный во всех СМИ и востребованный публикой. Принято оглядываться на прожитый год и оценивать его: что удалось, что не удалось, чего ожидали, как судьба распорядилась и чем сердце успокоилось. Скажу откровенно: этот жанр не очень люблю и предпочитаю разговоры не о прошлом, а о будущем. Просто потому что в отношении года грядущего у нас еще есть свобода выбора и возможность решать, как поступать. Поэтому я не стану говорить ни о блистательной победе Дональда Трампа над финансовой олигархией, ни о загадочном Brexit, ни о проблематичном «Турецком потоке», не буду начинать описание ушедшего года с исторической встречи в Гаванском аэропорту и заканчивать кончиной его не менее исторического хозяина. Вместо этого я предпочту обрисовать в общих чертах год 2017-й, грядущий. И первое, что надо сказать: этот год будет уникальным. Вполне возможно, что 2017-й станет началом общемировой перестройки, внешне напоминающей советскую перестройку – то есть началом сдвига мировоззренческой парадигмы современного общества. В этом случае наступающий год для всех, включая Россию, станет годом идеологии В последнее время русские политики начали открыто говорить о необходимости привести Конституцию России в соответствие с социально-политической реальностью. Высока вероятность того, что от идеологии статусного потребления и неолиберальной глобализации мир начнет двигаться в сторону новой модели существования. Такой модели, которая сочетала бы в себе более справедливую социальную политику, поддержанную духом традиции, традиционных ценностей. Что мы имеем на мировом уровне? Углубление общего кризиса и начало демонтажа прежней модели глобализации. На выборах начинают брать верх сторонники консервативной демократии. Есть некоторая надежда на то, что с новой американской администрацией (если, конечно, Трампу не готовят участь Кеннеди) удастся прийти к соглашению о разграничении сфер интересов, прекратить поддержку русофобии в Восточной Европе и на Украине, признать существование национальных интересов русских – «самого большого из разделенных народов», как сказал Владимир Путин два с половиной года назад в своей Крымской речи. Иными словами, нам предстоит попытка выйти из того сумеречного состояния, в котором мы находились много лет. Надеюсь, новое окно возможностей позволит, наконец, приступить к решению многих назревших проблем в 2017-м году. Можно рассматривать вероятные сценарии 2017-м года как проекцию общемировых тенденций. Но, во-первых, мы, как это часто бывает, реагируем на них с опозданием. А во-вторых, существуют и мощные внутренние факторы, которые будут определять идейный климат приближающегося года. Прежде всего, это грядущее 100-летие 1917-го года, который, хотим мы этого или нет, вскроет глубинные пласты национальной памяти. И здесь наша задача – выработать взвешенный и конструктивный подход к событиям, который бы не разделил, а собрал и мобилизовал нацию. Это тем более непросто, что с 1990-х годов и до недавнего времени мы находились в плену деструктивного подхода к данной теме. Конечно, события 1917-го года, начиная с Февраля, это национальная трагедия. Но она не дает права политически безответственным политикам требовать от общества принятия доктрины «коллективной вины», «коллективного покаяния», отказа от идеалов социальной справедливости и автоматического принятия каких-то политических императивов в рамках сегодняшнего дня. Те политики, которые выступают с такой программой, де факто призывают к гражданскому расколу. С ними консенсус невозможен, поскольку он может строиться только на прочном морально-нравственном фундаменте. Начиная разговор о 1917-м годе и его ближайших и отдаленных последствиях, важно соблюдать три условия, которые обеспечивают системный подход к событиям ХХ века Первое условие. Пришло время посмотреть на ХХ век с имеющейся и возрастающей временной дистанции и с учетом диалектики исторических процессов. Важна не только оценка конкретных деятелей и решений, но и вся социокультурная динамика, а также процессы формирования самосознания народа, которые шли и идут до сих пор под влиянием событий ХХ века. Это главный предмет разговора. Второе условие. События 1917 – 1990-х гг. следует рассматривать в контексте «большой» русско-европейской истории ХХ века, временная ось которой располагается между 1914-м и 2017-м годами, то есть в контексте мировых войн, имевших социально-расовый характер. Третье условие. В конечном счете, только общество в целом, а не отдельные группы и «клубы» по политическим интересам имеет право принимать легитимные социально значимые решения в рамках данной темы. Это, конечно же, не исключает наличия любых субъективно-личных взглядов на историю и свободы мнений по всем вопросам, связанным с темой ХХ века. Теперь зададим себе вопрос: что такое 1917 год? События 1917-го привели вначале к национальному предательству элит и верхушечному перевороту, а затем к гражданскому расколу и войне уже внутри самого общества, распавшегося на «красных» и «белых». Но мы не должны забывать о том, что и с той, и с другой стороны были представители части народа и, следовательно, война была братоубийственной с обеих сторон. Фактически мы имели в 1917 году аналог русской Смуты 1605-1612 годов, когда разные лагеря боролись друг с другом, а дело закончилось иностранной интервенцией. Разница заключается в том, что в 1917 году Смута не была вовремя остановлена общенародным консенсусом, как это удалось сделать во времена Минина и Пожарского. Успешная, но трагическая война 1941-45 гг. лишь частично, но не до конца выполнила эту роль. Новым этапом смуты стали события 1991-го года и распад СССР, в особенности его русско-славянского ядра. Поэтому хотя 1991-й год идеологически противопоставляется 1917-му, объективно он является его продолжением. Дело в том, что идеология становится «правильной» или «неправильной» только в контексте определенных исторических обстоятельств. «Неправильность» чаще всего означает антисистемность, деструктивность. Советская модель была демонтирована именно в тот момент, когда возникла вероятность ее очищения от большевистского нигилизма и коммунистического догматизма, вероятность перезаключения союзного договора на новых идеологических принципах. Демонтаж страны осуществили представители коммунистической элиты, вовремя сменившие политическую окраску – в ущерб народу, но в своих собственных интересах. Это позволило им переписать на себя и своих покровителей общенациональную собственность. Иными словами, в 1991-м году имело место такое же предательство элит, как и в Феврале 1917-го, когда дворянская верхушка предала монарха и народ и объективно расчистила дорогу большевизму Большевики победили в значительной степени потому, что сделали то, чего не смог или побоялся сделать царь – они опирались непосредственно на народ. На те самые 85%, о которых так много сегодня говорят. И убийство Николая Второго с его семьей, каким бы преступным оно ни было, все же было убийством скорее конкурента, нежели классового врага, что бы там ни писала большевистская пресса. Идеология используется субъектами власти как инструмент. Особенно ярко это видно в условиях цифрового общества. И если отбросить идеологические догмы, становится понятно, что у событий февраля 1917-го и августа 1991-го годов, несмотря на показательную, но малоубедительную смену флага, одна и та же внутренняя подоплека. Она связана с антинациональной политикой в корыстных интересах элит и не имеет ничего общего с социальной справедливостью. Главный итог событий гражданской войны ХХ века – это именно двойной разрыв национальной традиции. Разрыв семнадцатого года и разрыв девяносто первого осуществлялись людьми одного и того же склада, причем второй был прямым продолжением первого, и многолетние попытки идеологов и пропагандистов скрыть эту связь только ярче ее подчеркивают. К сожалению, вероятность предательства элит существует в России и сегодня. Она растет по мере углубления мирового кризиса и расшатывания российской экономики. Верх в этой ситуации возьмет тот, кто сможет опереться на народ, на те самые 85% «крымского консенсуса». Крымский консенсус в этом смысле важен, это шаг в верном направлении, шаг необходимый, но, к сожалению, недостаточный. Чтобы не утерять первоначальный импульс необходимо его продолжение. К счастью, есть обнадеживающие признаки Сегодня мы можем с удовлетворением констатировать, что русская гражданская война, продолжавшаяся в сфере идеологии на протяжении советского и постсоветского периодов, в 2014-м году завершилась. Завершилась она национальным примирением. Это произошло потому, что народу был брошен исторический вызов, на который пришлось ответить всем вместе. Принцип партийности уступил принципу солидарности. Основой примирения послужил Крымский консенсус. Освобождение Крыма, русское национальное и антифашистское интернациональное движения на Украине, сопротивление России политическому и экономическому давлению извне – все это создало закономерную ситуацию, когда бывшие «белые» и бывшие «красные» оказались перед лицом общего врага и встретили его плечом к плечу. Именно так, на пути общих испытаний, заканчиваются гражданские войны. Сегодня мы понимаем, что, несмотря на прежний исторический разрыв, у нас одна традиция и одни ценности. И как минувший разрыв был историческим поражением для обеих сторон, так сейчас мы можем говорить об общей победе. Все это, разумеется, не отменяет ответственности конкретных лиц за конкретные деяния, совершенные в советское время – в частности, за неправосудные политические приговоры и классовые чистки. Но это именно личная, а не коллективная ответственность. И она не накладывает на наших современников никаких дополнительных исторических обязательств. Мы осуждаем конкретных виновников, но мы не осуждаем ту или иную сторону конфликта. Главный вопрос: что делать дальше? Важно признать, что принцип личной, а не коллективной ответственности есть залог прочности в деле национального примирения и преодоления разрывов национальной традиции Если говорить об исторических последствиях событий ХХ века, то первое, что необходимо учесть – это неправомерность выделения «малой истории России» (1917-1991) из контекста «большой истории» (1914-2014) как нашей страны, так и всего мира. При этом нет и не может быть никаких «априорных» ответов на трудные вопросы. Такие ответы действительны только в рамках общенационального консенсуса. Тем не менее, уже можно высказать некоторые предварительные соображения, которые не дают готовых ответов, но служат поводом для размышлений в рамках общественной дискуссии. Необходимо объективное исследование исторического периода с 1914-го по 2017-й год, его истоков и предпосылок с учетом как мирового контекста ХХ века, так и современности. Нуждается в серьезном переосмыслении идеология Февраля 1917-го года, носители которой разрушили государство, объективно открыв дорогу большевизму. Февраль и Октябрь 1917 г. необходимо рассматривать как два этапа одного исторического явления. Нельзя исключать события, происходившие в ХХ веке в России, из общемирового контекста, как нельзя и рассматривать их отдельно от современных исторических вызовов. В частности, надо учитывать, что коммунизм ХХ века имеет не российское происхождение, он связан с идеологией радикального модерна и антидемократической идеей неограниченных социальных экспериментов, характерных для либерального мировоззрения. Необходимо избавить общество от мифа «коллективной вины» и исторического алармизма, которые нередко используются, чтобы заставить людей отречься от идеи социального государства и от плодов Победы 1945-го года. Автор идеи социального государства не Сталин, а этническая война 1941-45 гг. была развязана не против «коммунистического режима», а против русских и дружественных нам народов, причем эта война получила продолжение в 2014-го году на Украине. ХХ век отмечен этническими чистками и военным террором в отношении ряда наций, включая русскую, которые сопровождали как Первую, так и Вторую мировые войны Все это привело к страданиям людей, многочисленным жертвам, к исходу или изгнанию соотечественников за пределы Родины, а также к искусственному разделению единого русского народа и искусственной дерусификации православного населения. Необходимо признать русских и дружественные им народы жертвами не только революционной (гражданской), но также этнической и социально-расовой войн. Необходима юридическая оценка геноцида русского народа и дружественных ему народов в XX и в XXI веках. Если идеологию классовой ненависти к концу столетия удалось преодолеть, то идеология расизма получила продолжение и развитие в ХХI веке, как в старых, так и в новых формах. Идеи коммунизма и классовой войны сегодня уже не представляют непосредственной опасности, поскольку они не определяют идеологический мейнстрим и интеллектуальную атмосферу нашего времени. Тогда как идеи неонацизма, культурного и цивилизационного превосходства, социал-расима до сих пор считаются приемлемыми и официально одобряются некоторыми политическими элитами. С этим положением мы не вправе мириться и обязаны ему противостоять. Я думаю, что 2017-й год станет переломным: национальная история перестанет быть яблоком раздора и станет одной из основ гражданского консенсуса. Идеология этого консенсуса складывается на наших глазах. Ее присутствие ощущается в общественной атмосфере, но она еще не сформулирована. Менее чем через год мы, уверен, сами ответим на давно поставленный вопрос. https://um.plus/2016/12/20/ideology/
  23. Доклад Всемирного русского народного собора «Глобальные вызовы. Религия и секуляризм в современном мире» появился вовремя. Разобраться, в чем состоят различия между религиозным, секулярным и секуляристским, сегодня очень важно. Без этого трудно понять и общее положение религии в современном мире и те политические и мировоззренческие вызовы, которые стоят перед верующими. Цель Доклада — обобщить солидарный опыт верующих и одновременно предложить новое направление дискуссии вокруг названных вопросов. В докладе две основные мысли. Первая – о феномене секуляризма и его подлинной природе. Вторая – о тяжелых последствиях принятия обществом секуляристской идеологии и возможности её преодоления. Прежде всего необходимо определить различие между двумя базовыми понятиями. «Секулярность» означает «далекое от религии», «мирское». «Секуляризм» означает навязывание норм и ценностей, якобы вытекающих из традиции секулярной мысли (естественное право, гуманизм, трансгуманизм, антиклерикализм, политкорректность и проч.) в качестве нового символа веры, новой сакральности и обязательного условия обретения идентичности в современном обществе. То есть в качестве квазирелигии. Сегодня мы видим, что экспансия секуляризма не привела к вытеснению традиционной религии из системы культуры. Секуляризм не стал универсальной системой категорий современного общества, хотя и претендовал на эту роль. Зато в нём самом легко заметить признаки религиозного дискурса, точнее, квазирелигиозности. Тот факт, что эти признаки хорошо видны, а само их наличие кардинально расходится с базовыми принципами секулярного гуманизма, говорит о серьезном кризисе данной идеологии Кризис секуляризма во многом вызван ощущением его исторической вторичности. Тем не менее, секуляристская, постгуманистическая модель искусственно навязывается современному обществу его политическим классом. И на основе этой «конфронтационной, воинствующей квазирелигии формируется своеобразная «антицивилизация», угрожающая бытию всех культурно-исторических цивилизационных типов планеты… Наибольший урон эта «антицивилизация» уже нанесла западноевропейской христианской цивилизации». Тем не менее, секуляризм навязывается современному обществу его политическим классом, порождая некий суррогат цивилизации. Каковы последствия этого диктата? С одной стороны, реакция псевдорелигиозных, например, исламских радикалов. С другой стороны — деградация и архаизация западного общества и его институтов, что ведет к процессам расчеловечивания личности, ярко выраженных в идеях трансгуманизма, рыночного фундаментализма, десуверенизации, неоколониализма, а также в реабилитации наиболее пещерных видов идеологии, включая культур- и социал-расизм и открытый неонацизм. Характерно, что процессы десекуляризации протекают на фоне кризиса легитимности постгуманистического типа мышления и сопровождаются явлением «вакуума идеологии». Авторы обсуждаемого нами Доклада связывают выход из тупика с отказом от идеологии секуляризма и дальнейшей секуляризации, с «объединением религиозных и светских норм», в том числе в области юриспруденции. Определяющее значение будет иметь «сохранение религиозных ценностей, отказ от модели воинствующей секуляризации, равно как от модели воинственного навязывания вероисповедания». Светскость предлагается рассматривать «не как признак атеизма и равноудалённости от религиозных общин, а как равное приближение к базовым религиозным ценностям, поиск взаимоприемлемого общего знаменателя при создании государственной правовой системы». Словом, речь идее о поиске общего знаменателя. На мой взгляд, за последний век верующие столкнулись с двумя мифами о религии – атеистическим и секуляристским. Эти мифы связаны с двумя линиями в культуре модерна: либеральной (основной) и коммунистической (побочной). В рамках атеистического мифа религия – это выражение чьих-то экономических интересов и элемент «политической надстройки» общества. Но с этой точки зрения невозможно объяснить, почему первые христиане во враждебном языческом окружении подвергались гонениям и были распинаемы. Позднее ситуация повторилась в СССР, а теперь повторяется в западном мире, где набирает силу христианофобия. Секуляристский миф утверждает, что секулярность — это новый тип сознания, не имеющий ничего общего с религиозным, поскольку он основан на рационализме, приоритете научного знания, естественном праве и т.п. Собственно этот миф и лёг в основу идеологии модерна. Мифологема секулярности означала и утверждала инаковость по отношению ко всем религиозным традициям и религиозности как таковой. Это давало право секуляризму на ничем не оправданную метапозицию. А его историческое обоснование строилось, в частности, на том, что после периода религиозных войн было необходимо искать противоядие против продолжения такого рода войн в будущем. Отсюда утопические проекты «вечного мира» у Вильгельма Лейбница и Иммануила Канта. Жизнь опровергла этот взгляд. В период господства секуляризма человечество пережило несколько кровавых революций, две мировые войны, военные преступления и геноцид. В официальной политике и идеологии еще господствует старый подход. Но в научном мире уже идет коррекция представлений о разных типах религиозности, о религиозности и рациональности и т.п. Сегодня мы понимаем, что предметом «исторического спора» была дихотомия не «религиозного» и «нерелигиозного», а двух типов религиозного. Так, еще в 1980-е возникло новое понятие — «постсекулярность». Вначале под ним принято было понимать «возвращение религиозного», позднее феномен был осмыслен глубже, и «секулярность» была понята как проявление «квазирелигиозности» Некоторые ученые сегодня говорят об отходе секулярного общества от заветов гуманизма к идеям «демократического» расизма, к новому делению мира, к «конфликту цивилизаций». Постгуманизм возник из гуманизма, но отверг его основы. Частью нынешнего постгуманизма является трансгуманизм, предполагающий искусственное отчуждение идентичностей и «расчеловечивание» человека. Все это лишний раз свидетельствует о кризисе секуляристских доктрин и культуры модерна в целом. Как всегда, когда старая парадигма рушится, а новая еще не появилась, происходит «провал» в прошлое, то есть возврат на ранние стадии развития, срыв в архаику. Отсюда архаизация общественных нравов и институтов, феномен «новой дикости» и «неоплеменного сознания». Таким образом, секулярный гуманизм оказался лишь уступкой историческим обстоятельствам, а не магистральной линией развития западной мысли, где преобладает идеология колониальной зависимости и неравенства. В обсуждаемом нами Докладе отмечается, что Россия «способна выступить мостом между союзом традиционных незападных обществ…, с одной стороны, и европейскими христианскими традиционалистами, с другой». Но западноевропейцы понимают, что русский мир принадлежит к той христианской традиции, которая отвергнута западным проектом. Отсюда боязнь взаимодействия с Россией, страх потери цельности, страх «расколотого Я». Всё это ведёт к русофобии и ортофобии. Пока фрустрация западного сознания не преодолена. Судя по событиям 2014-2016 гг., это сознание тяжело больно. Но мировой кризис вселяет в этом смысле определенные надежды. Само слово «кризис», как известно, по-гречески означает «суд». И сейчас западное общество подошло к важной исторической точке. Наша задача — принять исповедь Запада, его отказ от секуляризма и других догм модерна, помочь достичь покаяния, за которым должно начаться выздоровление Настоящий Доклад – это коллективный труд, в котором я также принимал участие. Разделяю главные его положения. Но, пожалуй, одно замечание всё же есть. В пункте 1.6 говорится, что «перед объединённым в коммуникативном отношении человечеством впервые встал вопрос о новой, универсальной идентичности, которая будет соответствовать новому, глобальному образу бытия» и будет основана на библейской ценностной базе, Декалоге. Этот тезис представляется неоднозначным. Очевидно, что никакая «универсальная идентичность» не сложится сама собой. Она неизбежно потребует своих гарантов, ответственных исполнителей. А это возвращает нас к идее мирового гегемона. Каковы последствия, мы прекрасно знаем. В ситуации глобальной зависимости невозможен равноправный диалог, а любая «интеграция» ведет к новой версии глобализма. В конце концов, ведь и крестовые походы проводились под «вывеской» христианства, а колонизация – под видом «катехизации», но имело ли все это отношение к Слову Божьему? В любом случае ближайшее будущее обещает нам десятилетия национальной и религиозной регионализации (в исторических границах), а не интеграции. https://um.plus/2016/07/19/religioznost-i-krizis-ideologii-sekulyarizma/
  24. Александр Щипков Один из литературных памятников Древней Руси называется «Слово о погибели Русской земли». Почему понятие «земля» занимает такое важное место в языке в нашу совсем даже не аграрную эпоху? Дело в том, что «земля» – это не только материальный ресурс и территория. Это огромный сосуд, вмещающий в себя бесценный культурный опыт поколений. Для России данный факт особенно важен. Ведь наш коллективизм и общинное сознание как нельзя лучше соответствуют понятию «дух и почва». Понятию, далекому от таких как «кровь и почва» или «беспочвенность», — крайностей, которые в наше время все чаще сходятся и угрожают гибелью русской земле. Каркас национальной идентичности Дух и почва позволяют людям сообща растить свой сад во имя лучших целей. До последнего времени мы редко вспоминали об этом. Но два года назад нам повезло. Херсонес, сакральная точка русской культуры, вернулся в Россию вместе с Крымом и его жителями. Это был момент национального пробуждения и какого-то нового, а точнее, хорошо забытого старого трепетного отношения к родной земле. Национальное чувство обрело новые краски, по всей России люди начали легко узнавать «своих» и больше доверять друг другу. Это сработали механизмы регенерации национальной идентичности. Огромную роль в этом процессе сыграла наша сакральная география, которая Херсонесом только открывается. Нас объединила святыня. Не книжная, а настоящая, овеянная теплым ветром Истории. В Кремле были предприняты приличествующие историческому моменту шаги. Глава государства дал распоряжение обеспечить правовые, финансовые и материальные условия деятельности музея-заповедника «Херсонес Таврический». Но, к сожалению, крымский импульс пока во многом остается локальным. Да, это была незабываемая встреча и с собственной историей и с разлученной частью народа, но ведь Херсонесом наша сакральная география не исчерпывается. Разве мы можем забыть о Михайловском, о Бородинском поле, Мамаевом Кургане, Ганиной яме, Исаакиевском соборе, Чудовом монастыре? И конечно о Соловках. Каркас национальной идентичности представляет собой огромный географический «пояс». Важно, чтобы все его звенья были прочно сцеплены между собой и ни одно не выпадало. Возьмем Соловки. Двадцать лет назад Соловецкий музей-заповедник был включен в Государственный свод особо ценных объектов российского культурного наследия. Монастырь предстояло восстановить, а всему Соловецкому архипелагу вернуть его изначальный смысл, сохранив уважение ко всем историческим событиям от XV до XX веков, которые были связаны с этой землёй. Что было дальше? Костры, палатки, фестивали бардовской песни, рок-форумы, строительство дач, охота-рыбалка, научные конференции со скрытой антироссийской идеологией, проекты Сороса по превращению Соловков в курорт и проекты неведомо кого по устроению здесь «северного Казантипа». Ну и, разумеется, подлое натравливание музейщиков на монахов… Десакрализация Соловков велась профессионально, методично, и Церкви было очень непросто противостоять этому шабашу. 25 июня 2012 года Владимир Путин подписал поручение Президента Российской Федерации № Пр-1625, в котором было прямо указано на необходимость «…разработки и реализации комплекса организационных, финансовых и иных необходимых мер по сохранению и развитию Соловецкого архипелага с четким определением ответственных исполнителей и сроков реализации, сбалансированных по объемам и источникам финансирования с включением в соответствующую государственную программу Российской Федерации». Обращаю внимание читателя на словосочетание «с четким определением ответственных исполнителей». Совместно с Русской Православной Церковью началась разработка Стратегии развития Соловецкого архипелага как уникального объекта духовного, историко-культурного и природного наследия. Минуло два года. В 2014 году Правительство РФ утвердило комплексорганизационных мер по сохранению и развитию Соловецкого архипелага. Ещё через ещё два года, в 2016 году Правительство РФ приняло распоряжение № 163-р, в котором был утвержден перечень конкретных мероприятий по сохранению и развитию Соловецкого архипелага. Речь идет о строительстве причала, реконструкции соловецкого аэродрома, восстановлении дорог, электроснабжения и прочей инфраструктуры жизнеобеспечения поселка и монастыря. Прошло четыре года. Решение задач разбросано по разным ведомствам, единого координационного центра нет и не предвидится. Работа буксует. А плюс ко всему – евробюрократические рогатки вездесущей ЮНЕСКО, с которой мы обязаны согласовывать каждый шаг. И эти согласования «случайно» затягиваются на годы. При всей важности правил этой уважаемой организации Россия в решении национальных проблем должна всё же идти по пути приоритета национальной юрисдикции. Аналогичная ситуация имеет место с Валаамом. По свидетельству местных жителей и сторонних наблюдателей вокруг Валаама уже давно царит обстановка проходного двора. К окрестным островам то и дело причаливают моторки, с бортов которых слышится нетрезвая смесь русско-финской речи. «Дикие туристы, большое количество судов, которые в любом месте могут пристать, это нарушает духовную и культурную среду. Невозможно представить себе нечто подобное на Афоне», — когда-то сказал об этой ситуации Святейший Патриарх Кирилл. Вот почему и за Соловками, и за Валаамом необходимо закрепить особый статус «религиозно-исторического места». Это единственный путь. Иначе эти святыни не удастся спасти от коммерции и агрессивного туризма. Чтобы жить полной жизнью, святыня должна находиться в исторически органичной для нее среде и выполнять исторически характерные для нее функции, а не превращаться в большой законсервированный сувенир для туристов. Метакультурное пространство должно «дышать» историей – продолжать быть тем, чем оно было изначально. Вот ведь и Исаакиевский собор — не просто башня для обозрения окрестностей. В течение двухсот лет это был главный собор Российской империи, немыслимо низводить его только до городского туристического объекта. «Верной твердынею православья / Врезан Исакий в вышине», сказал про этот храм великий Николай Гумилёв. Мощно сказал, словно высек на камне нам в назидание. Перечитаешь эти строки и понимаешь, что наступит день, когда и эта святыня вернется на своё смысловое место. В ответ поэту какие-то люди с мелкими мыслями, ёрничая и кривляясь, вытаскивают сегодня из запасников маятник Фуко и инсталлируют его в центре храма, указывая на свои мировоззренческие корни, и на свои будущие планы продолжать десакрализацию Исаакия. Физическое состояние культурного объекта не влияет на его сакральную значимость: равно важны и блистательный Исаакиевский собор, и Чудов монастырь, которого в данный момент нет, но который обязательно восстановим. Наше гражданское служение и любовь к национальной культуре требуют всемерных усилий по восстановлению этого бесценного фонда. Новая политическая стратегия Владимир Путин, которого порой упрекают в экономикоцентризме, сегодня зримо всё больше внимания уделяет метакультурному аспекту жизни общества, ценностной системе национальной исторической памяти. Эта тенденция в ближайшее время сохранится и окрепнет. Политическое решение, принятое два года назад в рамках проблемы Крыма, разумеется, не ограничивается этими рамками. В конце мая Президент вновь вернулся к этой теме и поручил Правительству России и московским властям при участии Русской Православной Церкви до 1 сентября 2016 года разработать комплекс мер по сохранению исторического облика Новодевичьего монастыря. План действий включает в себя решения по модернизации инженерных и энергетических систем, концепцию историко-культурного развития исторического комплекса. Эти шаги – как и другие, аналогичные им, предпринятые в отношении других культурных памятников — абсолютно закономерны. Но зададимся вопросом: почему вообще проблемы такого рода культурных объектов приобретают государственное значение? Дело в том, что в условиях кризиса глобального проекта и разделения общего культурно-экономического пространства на территориально-валютные зоны и союзы, политика государств в большей степени опирается на базовые элементы национальной идентичности. В том числе и в России. Это объективный процесс, и проблема заключается сегодня в следующем: кто быстрее движется по этому пути, тот выходит из кризиса с наименьшими потерями и приобретает максимум преимуществ в рамках нового миропорядка. По этой причине Путин конвертирует культурные и исторические ценности в конкретную политическую стратегию, в социально-политическое строительство завтрашнего дня. Этот тренд возник сравнительно недавно, но он укрепляется, и работа государственных институтов исполнительной власти неизбежно будет ему подчинена. Это вопрос времени. Способность (или неспособность) ориентироваться в новых реалиях служит показателем реальной эффективности сегодняшних управленческих структур. Собственно говоря, это вопрос понимания внутренних задач. Стратегическая цель президента, который отвечает за единство страны, заключается в том, чтобы укрепить ее духовную географию, поскольку этот сакральный каркас скрепляет нацию. Никакая национальная идея не может существовать в воздухе, не опираясь на те или иные символические и исторические вехи. Политические усилия, предпринимаемые сверху, должны иметь мощную поддержку снизу. Мы видим, что эти усилия еще не привели к качественному сдвигу в ситуации, но этот сдвиг должен произойти в ближайшее время. Вопрос, как это всегда бывает в нашей стране, в исполнителях. Чиновники (от муниципальных до правительственных) страшатся больших государственных задач. Это особый уровень ответственности. Он требует серьезных компетенций, системной финансовой политики и создания единого ответственного центра управления каждым большим проектом. В данном случае доверие начальства придется заслужить, а не гасить каждый раз просроченный кредит доверия новым кредитом. У чиновников, доставшихся России от эпохи 1990-х, слишком узкий проблемный горизонт. Они видят жизнь страны как бесконечную серию мелких проектов. Эти проекты обслуживают эксперты, под них даются гранты, а на выходе – шоры на глазах. Мы, конечно, не хотим сказать, что чиновники, любящие за рюмкой именовать себя не иначе как «государевыми людьми», сознательно саботируют выполнение задач по национальному возрождению. Это не так. Однако, остаточное «проектное» мышление им вредит, тормозит процесс. Каждый что-то делает на вверенном ему участке, но в целом не наблюдается должной координации. Переход к стратегическому мышлению и политике развития неизбежен, он уже начался и самые внимательные это уже поняли. Время поставило перед Россией выбор: или страна и народ берутся за решение большой исторической задачи или процессы энтропии берут свое, и Россия сползает к украинскому сценарию. Поэтому тренд ближайшего будущего — это реконструкция многоэтажного здания национальной традиции во всей его полноте. Политику реализуем в практике. Интеллектуальных интуиций уже недостаточно. Сегодня понять — значит исполнить. Сакральная география В жизни каждого человека есть свои сакральные места. Ты вырос и уехал из родного города, но тебя тянет на родину. Вдруг жгуче захочется всё бросить, приехать и пройтись пешком по знакомым местам, взглянуть на свой бывший, но родной дом со стороны. Увидеть, как вечером светятся окна в той квартире, где ты жил в детстве. Там теперь другие люди, они ничего о тебе не знают, там другие шторы и занавески. Но память возвращает тебя в твою старую комнату, и ты помнишь каждое пятнышко на обоях, и в душе что-то непременно шевельнется в ответ на нежданные воспоминания. Тебе хочется медленно пройти по улице, на которой стоит твоя школа — свежевыкрашенная, но все равно узнаваемая. Или по каналам, где ты гулял и целовался с девушкой. Или ты вспоминаешь городок, в котором проводил счастливейшие дни детства — там старые липы и пыль, река, выбрасывавшая в весенний разлив простреленные русские каски и ржавые немецкие штык-ножи, желтые шлакоблочные домики и летящие вровень с кровлями тоненькие паутинки. А для кого-то самое важное место — кладбище, на котором похоронены мама и папа… Такие места есть у всех. Что они такое? И почему при приближении к ним норовят нахлынуть воспоминания и знакомые чувства, с которыми мы минуту-другую, бывает, не можем справиться. Древние считали, что ведает такими местами genius loci — гений места, связывающий силы нашей души с этой неприметной точкой. Даже если мы далеко или долго отсутствовали и при возвращении нас не узнают, как это было с Одиссеем, которого облаял его собственный пес. Философ назовёт эти места экзистенциально значимыми пространственными локусами. Но можно сказать проще: все это сакральная география души. Она есть у каждого, в этом простом факте как-то не принято сомневаться. Есть сакральная география и у народов. Без нее коллективное народное «я» мыкалось бы в глубинах собственной памяти незрячим котенком. Тяга к сакральным местам или, говоря наукообразно, к метакультурным объектам национальной географии — и есть внутренний взор народа. Сакральная география вместе с великими событиями прошлого образуют культурно-исторический хронотоп (отсылаю к Ухтомскому и Бахтину), то есть внутренне неразрывное «время-пространство», обеспечивающее народу безошибочную ориентацию и движение в потоке истории. Метакультурное пространство России – это места, важные с культурно-исторической точки зрения, с которыми связаны те или иные дорогие сердцу русского человека ассоциации, места духовных, исторических и военных подвигов народа. Важнейшие точки сакральной географии проходят как по центру, так и по окраинам страны — во втором случае это защитный барьер, «сторожевые башни» национальных культурных интересов. Они есть в Москве и Петербурге, Оренбурге и Владивостоке, Калининграде, и в Севастополе. Не забудем, что Севастополь – важный элемент российской культурной географии, в каком-то смысле южная ипостась Петербурга. Каждому необходимо уметь правильно считывать смыслы с культурной карты. И снова о Херсонесе. В очередном Послании Федеральному собранию Владимир Путин назвал Херсонес местом, имеющим «огромное цивилизационное и сакральное значение». «Ведь именно здесь, в Крыму, в древнем Херсонесе, или, как называли его русские летописцы, Корсуни, принял крещение князь Владимир, а затем и крестил всю Русь», — сказал президент. Действительно, Херсонес занимает в русской картине мира важнейшее место. Оно было явно недооценено: в советское время по идеологическим причинам, в постсоветское – из-за того что Крым оказался заложником чужой культуры. Но Херсонес – это ворота России в историческую Византию. Здесь князь Владимир, как говорят историки, прошел «точку бифуркации», историческую развилку. Кстати, весь путь князя Владимира, если брать в расчет его сакральные «пункты» – это Новгород-Киев-Херсонес и обратно. Вот вам и один из маршрутов сакральной географии. Если эти сакральные места, эти метакультурные точки стираются из коллективной памяти, народ перестает узнавать себя и начинает исчезать. Процесс стирания часто запускается и поддерживается искусственно. Например, если бы нам удалось настоять на том, чтобы памятник князю Владимиру, который ввел Древнюю Русь в христианский мир, был установлен на Воробьевых горах, возникло бы новое сакральное место, важнейший метакультурный объект: это был бы Владимир-просветитель. А на Боровицкой площади, возле огромной сакральной значимости Кремля, памятник кн. Владимиру, увы, не сможет выполнить столь необходимую функцию… Борьба с культурной памятью народа порой выражается в опошлении и девальвации символического ресурса культуры, например, строительстве коттеджей возле Михайловского или на Бородинском поле. Так стирают культурную память. Так разрушают сакральную географию, а с ней и национальную идентичность. Но вместе с тем в российском обществе сегодня происходит раскручивание спирали пассионарности, которому дало начало воссоединение двух разделенных частей русского народа в результате возвращения Крыма. Чтобы этот процесс продолжался, правящим группам необходимо осуществлять политику с позиций традиционных ценностей и интересов национальной общности. Тогда есть шанс преодолеть кризис в стране, консолидировать элиту и общество, которые сегодня находятся на разных мировоззренческих основаниях, и достойно ответить на исторические вызовы. Поэтому в интересах национальной традиции необходимо изъятие элементов ложной идентичности из знакового пространства русской культуры и восстановление аутентичных моделей культурной динамики. Для решения этой проблемы нужно обладать умением правильно читать культурно-географический текст русской истории. Условием российского национального суверенитета, вне всякого сомнения, является общественное строительство с общей аксиологией и общим, хотя и внутренне вариативным дискурсом. В рамках этого дискурса сакральная география выполняет важную задачу — она сшивает российское культурное пространство. Так будет и впредь, если мы сможем её сохранить. http://um.plus/2016/05/30/sakral-naya-geografiya-rossii-ot-hersonesa-do-solovkov/#
×
×
  • Создать...

Важная информация