Search the Community

Брестский государственный технический университет и Брестская епархия Белорусской Православной Церкви приглашают принять участие в Международной научно-практической конференции «Молодёжь. Духовность. Отечество: история и вызовы современности», проводимой в рамках епархиального этапа Международных Рождественских образовательных чтений. Конференция состоится 15 ноября 2022 г., г. Брест, БрГТУ. Основные направления: · Ценностные основания молодёжной культуры: проблемы и перспективы. · Христианские ценности в формировании личности. · Глобальные вызовы современности и духовный выбор человека. · Традиционное духовно-нравственное воспитание в образовательном пространстве. · Церковь в государственной и общественной жизни Беларуси: опыт взаимодействия. · Влияние Православия на развитие материальной и духовной культуры Беларуси. · Роль святых отцов и подвижников Православной Церкви в патриотическом воспитании молодёжи. К участию в конференции приглашаются представители духовенства, научные сотрудники, преподаватели, аспиранты, магистранты, студенты. Больше информации о конференции в прикреплённом файле ⬇ 0_ИНФОРМАЦ_%20конф_%20БрГТУ%2015_11_2022_1.docx

Вход Господень в Иерусалим У людей пред праздником уборка. В стороне от этой толчеи Омываю миром из ведерка Я стопы пречистые Твои. Для кого на свете столько шири, Столько муки и такая мощь? Есть ли столько душ и жизней в мире? Столько поселений, рек и рощ? Но пройдут такие трое суток И столкнут в такую пустоту, Что за этот страшный промежуток Я до воскресенья дорасту.

Но книги не жгли... Екатерина Щетинина Памяти лениградцев-блокадников Советские люди... На книжках росли. От холода гибли, Но книги – не жгли. В жестокой блокаде, В дырявой шали И глохли, и слепли, Но книги – не жгли. Святыня! И значит, Немеет рука И томик не бросит В огонь костерка. И знает лишь Бог, Как сквозь адское зло Спасённое Слово К победе вело... (и, как антипод - костры из книг в Германии начала 30-х...)

27 (14) НОЯБРЯ - ДЕНЬ ПАМЯТИ СВЯТИТЕЛЯ ГРИГОРИЯ ПАЛАМЫ. * * * Не проспи свою смерть, не проспи, не проспи, не проспи, говорю. И Григорий про то Паламá говорит. Не проспи, как проспал-просыпаешь — живую зарю, что — к заутрене — в небе горит. Как проспал-просвистал золотистые дни (золотые?), так смерть не проспи. Там такие начертаны светы-огни! Бди! Последние зубы сцепи! Там такая, быть может, грядет благодать, что — ни в сказке, ни даже — пером!.. И всего-ничего заповедано: ждать. И молиться. И бодрствовать, слышишь, не спать! И лужёную глотку со страху не драть: «Эй, паромщик, когда же паром»? Ты представь, что за всю-перевсю хренотень, оттого, что тверез, а не спишь, разорвётся завеса: сквозь жизни разверстую тень смерти свет сокровенный узришь! Значит, стоило, стоило, стоило, стоило ждать и рождаться, и мучиться-жить! Даст ведь, даст! Отчего же не дать? …Хоть — в полглаза! Хоть каплю испить! Станислав Минаков

I Младой францисканец безмолвно сидит, Объятый бесовским волненьем. Он книгу читает, он в книге чертит, И ум его полон сомненьем. И кажется тесная келья ему Унылей, угрюмее гроба, И скучно, и страшно ему одному, В груди подымается злоба. Он мало прожил, мало знает он свет, Но чудные знает преданья О страшных влияньях могучих планет, О тайнах всего мирозданья. Но все опостылело в жизни ему Без горя и радостей света. Так в небе, внезапно прорезавши тьму, Мелькает златая комета И, после себя не оставив следа, В пространстве небес исчезает, Так полная сил молодая душа Бесплодно в стенах изнывает. Младой францисканец безмолвно сидит, Главу уронивши на руки, Он книгу отбросил и в ней не чертит, Исполнен отчаянной муки. «Нет, полно, — вскричал он, — начну жить и я, Без радостей жизнь да не вянет. Пускай замолчит моей грусти змея И сердце мне грызть перестанет. Бегу из монашеских душных я стен, Как вор, проберуся на волю, И больше, о нет, не сменяю на плен Свободную, новую долю». II Суров инквизитор великий сидит, Теснятся кругом кардиналы, И юный преступник пред ними стоит, Свершивший проступок немалый. Он бегство затеял из монастыря И пойман был с явной уликой, Но с сердцем свободным, отвагой горя, Стоит он бесстрашный, великий. Вот он пред собраньем ведет свою речь, И судьи, смутяся, робеют, И стража хватается гневно за меч, И сам инквизитор бледнеет. «Судить меня смеют, и кто же — рабы! Прислужники римского папы Надменно и дерзко решают судьбы Того, кто попался им в лапы. Ну что ж! Осудите меня на костер, Хвалитеся мощью своею! Но знайте, что мой не померкнется взор, Что я не склоню свою шею! И смерть моя новых бойцов привлечет, Сообщников дерзких, могучих; Настанет и вашим несчастьям черед! Над вами сбираются тучи! Я слышал: в далеких германских лесах, Где все еще глухо и дико, Поднялся один благородный монах, Правдивою злобой великий. Любовию к жизни в нем сердце горит! Он юности ведает цену! Блаженство небес он людям не сулит Земному блаженству в замену! А вы! Ваше время давно отошло! Любви не вернете народа. Да здравствует свет, разгоняющий зло! Да здравствует наша свобода! Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду, Над жизнью моею вы вольны, Но речи от сердца сдержать не могу, Пускай ею вы недовольны». Дата создания: до мая 1903 год

"Пушкин и Лермонтов" 1 Никнет ли, меркнет ли дней синева – на́ небе горестном шепчут о вечном родные слова маминым голосом. Что там – над бездною судеб и смут, ангелы, верно, там? Кто вы, небесные, как вас зовут? – Пушкин и Лермонтов. 2 В скудости нашей откуда взялись, нежные, во́ свете? – Все перевесит блаженная высь… – Не за что, Господи! Сколько в стремнины, где кружит листва, спущено неводов, – а у ранимости лика лишь два – Пушкин и Лермонтов. 3 Детский, о Боже, младенческий зов… Черепом – в росы я… Здесь их обоих – на месте, как псов, честные взрослые. Вволю ль повыпито водочки злой, пуншей и вермутов? Рано вы русскою стали землей, Пушкин и Лермонтов. 4 Что же в нас, люди, святое мертво? Кашель, упитанность. Злобные алчники мира сего, как же любить-то нас? Не зарекайтесь тюрьмы и сумы – экая невидаль! Сердцу единственный выход из тьмы – Пушкин и Лермонтов. 5 Два белоснежных, два темных крыла, зори несметные, – с вами с рожденья душа обрела чары бессмертия. Господи Боже мой, как хорошо! Пусто и немотно. До смерти вами я заворожен, Пушкин и Лермонтов. 6 Крохотка неба в тюремном окне… С кем перемолвитесь?.. Не было б доли, да выпала мне вечная молодость. В дебрях жестокости каждым таясь вздохом и лепетом, только и памяти мне – что о вас, Пушкин и Лермонтов. 7 Страшно душе меж темнот и сует, мечется странница. В мире случайное имя «поэт» в Вечности славится. К чуду бессуетной жизни готов, в радость уверовав, весь я в сиянии ваших стихов, Пушкин и Лермонтов. Спасибо Алексей Норд !

Что не так с духовенством на картинах художников XIX века 18 ноября 2020 В то время, как в Российской Империи большинство людей влачили жалкое существование, духовенство жило достаточно комфортно. Многие священники злоупотребляли своим служебным положением и страдали чревоугодием, пьянство, сребролюбием. Отсюда и образ толстого жадного попа в русской культуре. Это образ отражен в народных сказках, пословицах и поговорках, а также в стихах А.С. Пушкина, к примеру: Многие художники XIX века также использовали негативный образ попа в своих картинах, о некоторых, весьма колоритных произведениях, я расскажу вам в данной публикации. Больше всего картин, обличающих пороки духовенства, написал Василий Перов. 1. Трапеза 1865-1876 г. На картине трапеза изображена сцена монастырского обеда. На первом плане мы видим духовное начальство, предающееся пьянству и чревоугодию. В центре сидит весьма упитанный священник. Его коллега справа напился в дрова и похоже вот- вот упадет лицом в тарелку. Коллега напротив тоже дошел до кондиции и перепутал салфетку с едой. Справа в углу нищая женщина с детьми, на которую пастыри совершенно не обращают внимание. Им нет дела и до клирика, который задрал кверху пятую точку, в знак глубокого уважения к своим руководителям. Рядом стоит богатая дама, похоже, что один из священников выпрашивает у нее пожертвования для монастыря. По ее недовольному лицу видно, что она не желает оплачивать излишества, которые позволяет себе духовенство. С первого взгляда можно подумать, что художник презирает церковь и пороки священников, но, если присмотреться к картине внимательно - это не совсем так. На заднем плане мы видим простых монахов, по их лицам заметно, что они не одобряют поведение руководства. Стол, за которым сидят низшие чины духовенства, почти пуст. Кто-то подает монаху миску простой еды. Обратите внимание, что над этими людьми пролетает голубь - символ святого духа в христианстве. Возможно художник хотел сказать, что в отличии от духовного начальства, простые монахи не утратили благодати. 2. Чаепитие в Мытищах 1862 год Чаепитие в Мытищах - еще одна картина Перова, отражающая социальную несправедливость и пороки православного духовенства XIX века. На ней мы снова видим жирного попа, не желающего помогать нищим. По орденам на груди слепого мужчины можно предположить, что он герой войны, пожертвовавший своим здоровьем ради страны. Теперь солдат вынужден унижаться, чтобы выжить. Противопоставляя на своей картине жадного попа и нищего ветерана, художник показывает нам социальную несправедливость, царившую в Российской Империи. Почему чаепитие на картине происходит именно в Мытищах. Дело в том, что Перов написал полотно по заказу мытищинской городской управы, но в итоге заказчики не приняли работу из-за выраженной антиклерикальной направленности. Кроме это мытищинская вода считалась особенно вкусной, обеспеченные люди специально приезжали в это место чтобы выпить чаю. 3. Сельский крестный ход на Пасху 1861 год Пожалуй, это самое скандальное полотно Перова. На картине изображен деревенский крестный ход в честь Пасхи. Это вовсе не ход вокруг церкви в пасхальную ночь, так как вокруг храма обходят всегда против часовой стрелки, да и действие на картине происходит на закате, а не ночью. Дело в том, что раньше деревенское духовенство в пасхальную неделю обходило дома крестьян, для того чтобы поздравить прихожан, ну и конечно, чем-то поживиться. Денег у крестьян практически не имелось, а запас продуктов к весне был уже весьма не велик. Тем не менее, выпить в честь праздника и налить гостю, даже при низком достатке - это дело святое. В общем, вся процессия вместе со священником нахристосовались так, что не все уже держатся в вертикальном положении. Еще один русский художник, изображающий пороки духовенства - Николай Васильевич Неврев. 4. Монахи 1880 год. Если не знать в каком году написана эта картина, то можно подумать, что на ней изображены пьяные монахи, делающие селфи. При внимательном рассмотрении видно, что они разглядывают какие-то картинки. Возможно, это фотографии, на которых изображено что-то непристойное. На столе стоит графин с каким-то напитком и скорее всего это не компот. Протодиакон, провозглашающий многолетие на купеческих именинах 1866 г. Эта картина с протодиаконом, на мой взгляд, самая эпичная. Если не знать названия, можно подумать, что клирика от чего-то очень сильно бомбануло. На самом деле, он просто поет "Многая лета" в честь именинника - купца. Николай Неврев, написавший эту картину, сам был родом из купеческой семьи. Возможно, он изобразил свои воспоминания. Похоже, что большинство гостей купца уже хорошенько подвыпили. Сам протодиакон напоминает мне птичку из мультфильма "Шрек", которая лопнула, пытаясь перепеть Фиону. Если Вам понравилась эта публикация, читайте также мой обзор самой трешевой детской православной литературы. https://zen.yandex.ru/media/berdchanka/chto-ne-tak-s-duhovenstvom-na-kartinah-hudojnikov-xix-veka-5fad342dd59a05137b915161?&utm_campaign=dbr

Василий Григорьевич Перов. "Блаженный" (1879) Государственная Третьяковская галерея

https://www.facebook.com/podosokorskiy/posts/5012372612113703 Зотов С. Иконографический беспредел. Необычное в православной иконе. - Москва: Бомбора, 2020. - 368 с. ISBN 978-5-04-108621-3. Почему святой Христофор изображается на иконах с песьей головой? Зачем Богородице три руки и рыбий хвост? Как оказались на иконе Пушкин, Сталин и футболисты? "Иконографический беспредел" — книга о том, как появились самые необычные сюжеты православной иконы и что они на самом деле означают. Она расскажет о шестируком Христе, Богородице-русалке и голубе с четырьмя головами. Вы погрузитесь в мистические образы, где человеческая жизнь представлена как лабиринт, из распятия прорастают таинственные руки, а на зрителя глядит множество глаз. Увидите жестокие сцены, в которых святые и даже сам Иисус берут в руки оружие. Поймете, как на сакральных изображениях появились ноутбуки, футбольные мячи и ядерные реакторы. Вместе с автором вы разгадаете смысл загадочных аллегорий, совершите экскурсы в богословие и мировую историю, узнаете о самых невероятных русских заговорах и поверьях, увидите редчайшие иконы, доступные до этого только специалистам. Но главное – после прочтения этой книги привычная культура и история раскроется перед вами с совершенно новой и неизвестной стороны. Сергей Зотов — культурный антрополог, лауреат премии "Просветитель" за книгу "Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии", докторант Уорикского университета (Великобритания). Создатель популярного блога о необычных иконах "Иконографический беспредел", откуда и родилась идея этой книги.

Владимир Калуцкий 23 ч. 25 августа 1680 года умер Симеон Полоцкий ДРУГАЯ ВЕТВЬ И доныне наследие Симеона слабо изучено. Но и из того, что доступно, ясно умение Симеона видеть себя и Россию "во многи обители суть". Другими словами - этот монах превосхитил представление современной науки о квантовой физике. И сам он явил собой чудо такого порядка, что приоткрыл нам явь другой, возможной, вероятной России. Прежде всего не до конца ясно его полное настоящее имя. Он был и Самуил, и Самусь, и Сильвестр. и Сергий. И место рождения точно не определено.Он пришел сразу как будто из многих мест. Условно его родиной считается, Полоцк. Но и это вряд ли так, ибо начитанность и книжность Симеона была явно западной, католической. Оттуда же его познания в "потайных науках". Он и астролог, и алхимик, и каббалист, и волхв, и православный священник. При московском Дворе, в пример, Симеон носил очки. Возможно - это первый русский космополит. А может - и нет . Но оказался Симеон личностью настолько значимой, что на нее за века, как снежные комья , налипли легенды и мифы. Как не подлежит сомнению и его талант оратора, проповедника и поэта. Уже по тем работам из наследия Симеона Полоцкого, что сохранились, видно его общеславянское значение. Кстати - о квантовой физике. В одно время с Симеоном жили и творили многие знаковые люди его века. Сильвестр Медведев, Карион Истомин, Феофан Прокопович, Антиох Кантемир. Иван Фуников, Иван Хворостинин.... Но все эти авторы находились в единой реальности, они составляли одну историю, одну литературу, одну идеологию, одно время. И совсем другое дело - наш герой. Таккое впечатление, что она работал сразу в "нескольких обителях". Причем - одна его реальность не исключала, а лишь дополняла остальные. Симеон Полоцкий был полифоничем и сферичен. И, если бы, условно говоря, Россия развивалась согласно его учениям - мы жили бы сегодня в условиях многогранного светского государства. Достаточно сказать, что вот с этими его общечеловеческими ценностями он был личным учителем детей Алексей Михайловича Фёдора, Софьи и Ивана. Но не наставником Петра. Может , поэтому Россия и ограничила себя одной колеей.Как говорится - кто на что учился... Но многое в ней осталось и от Симеона Полоцкого. Богословские работы, перевод Библии, стихи,драматургия. Именно Симеон спас от окончательного уничтожения скоморошество и народные инструменты, введя их действующими лицами своих пиес. На его стихах поднялись Тредиаковский и Ломоносов, ставшие, в свою очередь, ступеньками для Пушкина и всей нынешней нашей литературы. Именно Симеон положил начало "писати на Руси русским слогом", а не тяжеловесным церковнославянским языком. Что мы тут с вами сейчас и делаем. *** Симеон ПОЛОЦКИЙ ГЛАС НАРОДА Что наипаче от правды далеко бывает, гласу народа мудрый муж то причитает. Яко что-либо народ обыче хвалити, то конечно достойно есть хулимо быти. И что мыслить — суетно, а что поведает, то никоея правды в себе заключает. Еже гаждает — дело то весма благое, а еже ублажает — то бохма есть злое. В кратце, что-либо хвалит — то неправо в чести. Мир сей непостоянный весь лежит в прелести. Не веруй убо гласу общему народа ищи в деле правды человеча рода. Слово ветр развевает, а кто тому верит, безразсудно срамоты мзду себе возмерит.

АВГУСТ. ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГОСПОДНЕ Как обещало, не обманывая, Проникло солнце утром рано Косою полосой шафрановою От занавеси до дивана. Оно покрыло жаркой охрою Соседний лес, дома поселка, Мою постель, подушку мокрую И край стены за книжной полкой. Я вспомнил, по какому поводу Слегка увлажнена подушка. Мне снилось, что ко мне на проводы Шли по лесу вы друг за дружкой. Вы шли толпою, врозь и парами, Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня Шестое августа по старому, Преображение Господне. Обыкновенно свет без пламени Исходит в этот день с Фавора, И осень, ясная как знаменье, К себе приковывает взоры. И вы прошли сквозь мелкий, нищенский, Нагой, трепещущий ольшаник В имбмрно-красный лес кладбищенский, Горевший, как печатный пряник. С притихшими его вершинами Соседствовало небо важно, И голосами петушиными Перекликалась даль протяжно. В лесу казенной землемершею Стояла смерть среди погоста, Смотря в лицо мое умершее, Чтоб вырыть яму мне по росту. Был всеми ощутим физически Спокойный голос чей-то рядом. То прежний голос мой провидческий Звучал, нетронутый распадом: "Прощай, лазурь Преображенская И золото второго Спаса, Смягчи последней лаской женскою Мне горечь рокового часа. Прощайте, годы безвременщины. Простимся, бездне унижений Бросающая вызов женщина! Я - поле твоего сраженья. Прощай, размах крыла расправленный, Полета вольное упорство, И образ мира, в слове явленный, И творчество, и чудотворство".

КРАХ ТЕВТОНСКИХ РЫЦАРЕЙ Это случилось 610 лет назад, 15 июля 1410 года, когда русские, литовцы и поляки в Грюнвальдской битве одержали важнейшую победу ЛЕТОМ 1974-го в награду за плодотворное сотрудничество газета «Trybuna Opolska» премировала меня поездкой по всей Польше: «Где пан тылько зехче», то есть – куда только захочу. Ну что ж, я захотел, чтобы сначала из Варшавы – в Гданьск, а оттуда – в Шецин, Познань, Вроцлав, Краков, Закопане... И вот катили мы с моим другом Сташеком Ходынецким на его «Трабанте» по Ольштынскому воеводству в сторону Гданьска, как вдруг слева от шоссе открылось огромное поле, уходящее к вершине холма, над которым резал небо необычный монумент: могучие, высоченные мачты, и на каждой, как мне издали показалось, – ну, словно бы крылышки. «Что это?» – спросил я Сташека. Он остановил машину: «Грюнвальдское поле». Я опешил: «То самое, из школьных учебников, на котором совершилась знаменитая битва?» Он хохотнул: «То само, на ктурым мы з россиянами и литвинами тым, холера ясна, тевтонским рыцежам шыю зламали!» Эта фраза Сташека, дорогой читатель, тебе, по-моему, и без перевода вполне понятна. По длинной дороге мы поднялись туда – и словно оказались перед самым началом давнего ристалища: с внушительного гранитного обелиска тевтонские рыцари, вооруженные двумя мечами (почему именно двумя, дорогой читатель, узнаешь из дальнейшего рассказа), осенённые «не нашим» крестом, мрачно смотрели на высоченные мачты, которые, как нам объяснили, символизируют знамёна польских, литовских, русских и еще некоторых иных войск. Рядом на карте поля боя, вырубленной в камне, можно было наглядно представить, как эти противоборствующие силы тогда располагались... Потом мы спустились под своды амфитеатра, в музей, где про судьбоносное побоище услышали весьма темпераментный рассказ... С того далёкого дня время от времени к Грюнвальдской битве я мыслями так или иначе возвращался: ведь между ней и победой Александра Невского на льду Чудского озера, которая случилась двумя веками раньше, как мне представляется, – связь самая прямая... *** ИТАК, после того, как в 1242-м, 5 апреля, князь Александр Ярославович (двумя годами раньше за победу над шведами наречённый Невским) разгромил рыцарей-крестоносцев, они соваться на Русь уже не решались. Зато соседние белорусские и литовские земли следующие почти два века от набегов Тевтонского ордена (более ста сорока захватнических походов!) вовсю страдали. Под игом Ордена оказалась вся Жемайтия. Не желая больше этого терпеть, Великое княжество Литовское решило свой исконный край от подлого захватчика освободить. Впрочем, у литовцев появились и союзники... Так что 3 июля 1410 года объединенное польско-русско-литовское войско под командованием польского короля Владислава Ягелло (а литовские хоругви возглавлял великий князь Витовт, а смоленские полки – Юрий Мстиславский) двинулось к границе владений Тевтонского ордена. К тому же были в числе союзнических сил жмудь, армяне, волохи, татары, чехи, моравы, венгры... (Кстати, по поводу термина «хоругвь»: это, дорогой читатель, не только старинное название войскового знамени, но и подразделение в средневековых Польше и Литве, которое было тактической единицей, насчитывавшей около двухсот всадников и до тысячи пехотинцев). Навстречу им из столицы орденских владений Мариенбурга вышла армия, ведомая великим магистром Ульрихом фон Юнгингеном. Кроме собственно членов Ордена и их вассалов, там можно было встретить рыцарей из Германии, Австрии, Франции, Англии, а также наёмников почти двадцати народностей. Сражение вполне могло случиться еще 10 июля на берегу реки Дрвенцы, но, увидев на другой стороне весьма укрепленные позиции крестоносцев, военный совет союзников постановил двинуться на Сольдау. Это был рискованный фланговый марш, и Ульрих решил преградить им дорогу... Скоро Ягелло донесли, что впереди, на холмах перед деревнями Таненберг и Грюнвальд, – вся крестоносная армия. Впрочем, и крестоносцы, заметив союзников, которые находились в лесу и явно не собирались оттуда выходить, остановились в нерешительности. Ульрих собрал совет, который принял решение: послать королю – как вызов – два меча и отойти, дабы очистить место для построения армии противника. *** И ВОТ 15 июля, на этом самом пятиугольном поле, между Грюнвальдом, Татенбергом и Людвигсдорфом, они встали друг против друга. У крестоносцев: тяжелая кавалерия, пехота и наёмники – всего примерно 85 тысяч, к тому же около ста бомбард (так тогда именовались орудия), которые стреляли каменными и свинцовыми ядрами. У союзников общее число воинов – примерно 130 тысяч, из которых около 25 тысяч – конница. Ну, а бомбард, в сравнении с немцами, поменьше... Боевой порядок – три линии. На правом фланге под командованием Витовта – русские, литовцы и татары, на левом во главе с Зындрамом – поляки. Смоленские полки с Юрием Мстиславским – в центре. Ну а Ягелло – позади правого фланга, на холме... Точно в полдень герольды от немцев передали ему два меча. Восприняв это как дерзость, король отдал приказ: «К бою!» И зазвучали литавры, и заиграли трубы, и раздалась польская старинная боевая песня. И бросил Витовт на крестоносцев легкую конницу, а немцы в ответ осыпали их ядрами. Затем Витовт направил на противника татар, но их стрелы от рыцарских доспехов только отскакивали. Вдобавок крестоносцы ринулись навстречу с копьями наперевес, обратив татар в бегство... Витовт двинул в бой литовцев, но те тоже были отброшены. Дольше всех сопротивлялись Виленский и Трокский хоругви, но и они дрогнули... Только три смоленских полка, ведомые Юрием Мстиславским, остались на поле боя и показали противнику почем фунт лиха. Даже когда один полк, окруженный шестью хоругвями Валенрода, был полностью истреблен, два других всё ж пробились к правому флангу сражающихся поляков и его прикрыли, что для исхода боя оказалось весьма важным: потому что, когда поляки прорвали линию крестоносцев, но потом были атакованы в этот самый правый фланг и отчасти в тыл, именно смоляне удар выдержали – и таким образом спасли армию от разгрома... В это время пало большое королевское знамя. Минута для союзников была критическая. Но Ягелло благословил на подвиг вторую линию поляков, которые вместе с русскими полками подкрепили первую, а тут еще литовцы подсобили – и родное знамя от пленения оказалось спасённым. Причем мощь союзников, обуянных ратной яростью, оказалась такой, что рыцари дрогнули и побежали, моля Бога о спасении... А вот Ульрих от предложения о спасении отказался, молвив: «Не дай Бог, чтобы я оставил это поле, на котором погибло столько мужей...» – и был жестоко пронзён в шею рогатиной. Да и вся армия Тевтонского ордена в тот день, по сути, перестала существовать... Так рыцарям-крестоносцам, которых, как я выше уже упоминал, когда-то здорово проучил наш Александр Невский, спустя два столетия снова, и опять же при участии россиян, был учинён уже полнейший разгром. Ну, а с последователями тех Тевтонских рыцарей, вернее – с продолжателями их гнусных дел и идей, окончательно рассчитались мы в 1945-м… *** ПОТОМ, после Гданьска и других любезных моему сердцу мест, когда путешествие уже близилось к завершению, увидел я в Кракове среди прочих достопримечательностей и внушительный монумент «Грюнвальд». (Почему-то в нашем Отечестве сие историческое событие не отмечено никак, а в Польше о нем знает каждый ребенок). Сработанный скульптором Войцехом Коссаком, был этот памятник установлен в июле 1910-го, к пятисотлетию судьбоносной битвы. А сегодня ей – уже шестьсот десять... Лев СИДОРОВСКИЙ Иллюстрации: Ян Матейко, «Грюнвальдская битва» (в центре – великий князь Витовт) Таким Грюнвальдское поле увидел я 1974-м. Фото Льва Сидоровского

"Троицыно утро, утренний канон..." Сергей Есенин Троицыно утро, утренний канон, В роще по берёзкам белый перезвон. Тянется деревня с праздничного сна, В благовесте ветра хмельная весна. На резных окошках ленты и кусты. Я пойду к обедне плакать на цветы. 3 https://stihi-russkih-poetov.ru/tags/troica

Гайденко П. И. Страсти по русским архиереям XI-XIII вв. (кто имел право судить русских архиереев?) // Княжа доба: історія і культура. Вип. 13 / Відп. ред. В. Александрович. Львів, 2019. С. 69-84. 62806982.pdf

Умное христианство Ульриха Цвингли: нужна ли в 21 веке новая Реформация? Христианскую Реформацию, обычно, ассоциируют с именем Мартина Лютера, однако его богословие, все-таки, не вполне последовательно и является чем-то промежуточным между католицизмом и последовательным очищением христианства от магизма и несвободы. На наш взгляд, более интересной с богословской точки зрения является позиция другого реформатора - Ульриха Цвингли. Как известно, Бог создал человека по своему образу и подобию. Разумеется, речь не идет о том, что Бог сам по себе имеет форму человеческого тела, но о том, что человек наделен разумом и свободой воли. Поэтому разумность и свобода являются теми основами, на которых, в том числе, стоит христианство. Однако к XVI веку в европейском христианстве сложилась совсем уж вопиющая ситуация как раз с разумностью и свободой. Папство присваивало себе все большую и большую власть, суеверия, поддерживаемые Католической церковью, превратили христианство в нечто карикатурное. Последней каплей стали обещания католических проповедников избавлять души из Чистилища за покупку индульгенций. Было понятно, что дальше так продолжаться не может, ведь деградация христианства, по сути, вела к его превращению в разновидность суеверного язычества. Реформация становилась неизбежной. Поэтому проповедники необходимости реформ в Церкви стали появляться практически одновременно в разных местах. Одним из них был швейцарский клирик Ульрих Цвингли. Главное внимание реформатор Цвингли уделил учению о таинствах. По католическому (да и православному) учению таинство - это обряд, при помощи которого призывается божественная сила (благодать) для определенной цели. Например, в таинстве крещения при окроплении водой и произнесении тайноустановительных слов человек очищается от всех своих грехов, в таинстве исповеди после произнесения специальных слов священником - от грехов, совершенных после крещения; в таинстве Евхаристии хлеб и вино, опять же, при совершении священником определенных действий и произнесении определенных слов пресуществляются в тело и кровь; в таинстве брака при совершении обряда венчания супругам посылается особая благодать и т.д. По сути дела, в основе такого представления о таинствах лежит магизм. Суть магии состоит в манипулировании сверхъестественными силами для решения тех или иных задач. Магу достаточно совершить правильный обряд в нужное время и в нужном месте, произнести правильный набор слов (заклинаний) - и тогда сверхъестественные силы сделают то, что ему нужно. Это можно сравнить со своего рода программированием потусторонних сил на определенные действия. При помощи магии язычники призывали силу духов и языческих божеств. И если в языческих религиях это выглядит вполне органично, ведь их божества и духи - это все лишь олицетворения могущественных сил природы, а силами природы можно манипулировать (по сути дела, манипулированием силами природы занимается и прикладная наука, но уже на основе рационального знания), то для христианства - неприемлемо. Христианский Бог - это не олицетворение силы природы, а всемогущая Личность, создавшая и саму природу, манипулировать ей невозможно. В Новом Завете ясно сказано, что Бог помогает не тем, кто совершает правильные обряды и произносит правильные слова-заклинания, но тем, кто пребывает в любви и обращается к Нему в духе и истине: «Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:21-23) «Ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Осия 6:6) Здесь же можно вспомнить притчу о фарисее и мытаре: фарисей выполнял все предписания Закона скрупулезно, в то время как мытарь был всеми презираем за свою профессию (собирать налоги в пользу римлян). Однако Бог фарисея отверг за его гордыню, а мытарю благоволил за его искреннее покаяние. В этой притче с предельной ясностью отвергается любой намек на магизм в отношениях человека с Богом. Вот почему учение о таинствах так волновало Цвингли. Ведь именно необходимостью совершения таинств Католическая церковь налагала на христиан обязанности, о которых ничего не сказано в Св. Писании, а также обосновывала необходимость существования привилегированной церковной иерархии (ведь большинство таинств могли выполнять только рукоположенные священники, а некоторых - только епископы). Более того, расхождения в деталях совершения таинств вели к нетерпимости и конфликтам между христианами. Например, известно, что вопрос о том, на каком хлебе должна совершаться Евхаристия - квасном или пресном, был камнем преткновения, способствовавшим расколу христианства на католиков и православных. Из этого же проистекали бесконечные споры, которые ведутся и до сих пор, о легитимности той или иной иерархии. Ведь нелегитимная иерархия не сможет, исходя из этой доктрины, совершать действительные таинства. Отсюда и взаимные анафемы. Таким образом, пересмотр учения о таинствах является ключом к освобождению христианской веры от пут рабства, нетерпимости и суеверий. Вот почему Цвингли уделял ему первостепенное внимание и настаивал на последовательном отказе от магического понимания таинств. В этом он разошелся даже с Лютером, который занял компромиссную и довольно путаную позицию по вопросу пресуществления. Доктрина пресуществления входит в непримиримое противоречие с разумом и являет собой яркий пример иррационализма. Она, соответственно, противоречит принципу разумности. С точки зрения этой доктрины, во время обряда Евхаристии и произнесении священником соответствующих тайноустановительных слов (причем в католичестве и православии они несколько различаются, что также порождает споры между этими двумя конфессиями), хлеб и вино изменяют свою природу и становятся физически телом и кровью. Однако общеизвестно, что характеристики евхаристического хлеба и вина на самом деле остаются неизменными. Если жидкость имеет вкус вина, цвет вина, молекулярную структуру вина, текучесть вина и все его прочие характеристики, то понятно, что эта жидкость – и есть вино, а не кровь. То же самое с хлебом. Верить в то, что нечто, имеющее все характеристики и проявления хлеба и вина «на самом деле» является человеческим мясом и кровью, значит, вступать в противоречие с элементарной логикой и проявлять сугубый иррационализм. Это понимал и Мартин Лютер. Однако он, имея классическое средневековое образование, а также поддерживая феодальную княжескую власть (которая ему покровительствовала), не желал полностью отказываться от присутствия реального тела и крови в евхаристическом хлебе и вине, поскольку это означало бы, во-первых, слишком резкий разрыв с иррационализмом Средневековья, а во-вторых, открывало бы путь к утрате феодалами контроля за религиозной жизнью населения (ведь тогда наличие духовенства становилось бы бессмысленным). Поэтому Лютер предложил доктрину «соприсутствия», в соответствии с которой истинные тело и кровь в Евхаристии присутствуют вместе, а не вместо, хлеба и вина. Тем самым Лютер надеялся снять логическое противоречие в доктрине пресуществления: хлеб и вино остаются хлебом и вином, однако в Евхаристии к ним неким образом добавляются тело и кровь. Такая компромиссная позиция, однако, ничего не дает, поскольку никаких доказательств присутствия в евхаристическом хлебе и вине тела и крови предъявить пока никому не удавалось. Магизм этого таинства также в данной доктрине никуда не исчезает. Ульрих Цвингли предложил единственное рациональное и последовательное объяснение Евхаристии, к тому же полностью согласующееся со словами самого Христа: «сие творите в Мое воспоминание». По Цвингли Евхаристия, как и все другие таинства, имеет символический смысл, она творится в воспоминание тайной вечери и жертвы, которую принес Христос за спасение людей. Никакого магического превращения в этом таинстве, как и в других, не происходит. Отсутствие в таинствах магизма и волшебных превращений делает бессмысленной и церковную иерархию. Если Лютер сохранил епископальную структуру Церкви, то Цвингли предложил демократический, сетевой принцип Церкви как равноправного союза всех верующих. Если для Лютера, как и для католиков и православных, принадлежность к Церкви определялась «правильным» причащением у «законных» служителей, то для Цвингли это было неважно. Позиция Цвингли отличалась терпимостью и экуменичностью: он предлагал руку дружбы Лютеру, однако последний уперся в Евхаристию. Таким образом, магическое понимание таинств ведет к нетерпимости и разделению в среде христиан, которые начинают спорить между собой, чья магия лучше и на чьи обряды Бог отвечает, а на чьи – нет. В XVI веке общество, в целом, оказалось еще не готово к принятию более радикальной, но и более последовательной позиции Цвингли. Лютеранство приобрело более широкое распространение. Однако сегодня, в XXI веке, в эпоху Интернета, сетевых структур, всеобщего образования и колоссального научного прогресса цвинглианство могло бы стать основой для новой Реформации. Ведь христианство в наше время, как и тогда, переживает кризис, вызванный примерно одними и теми же причинами: люди устали от магизма и суеверий, от иерархии, которую обвиняют в злоупотреблениях, начиная от использования религии для личного обогащения и заканчивая педофилией. Реформация XVI века оказалась незавершенной. Удастся ли завершить ее в нашу эпоху, или христианство окончательно дискредитируется иерархической магической Церковью и канет в лету? †Христианская традиция † 28 сен 2019Подписаться https://vk.com/@christian_tradition-umnoe-hristianstvo-ulriha-cvingli-nuzhna-li-v-21-veke-novaya

Матвей Бим-Бад. ПОПЯРА Пол камеры блестел инеем. Он знал, что скоро придет буц-команда и, бросив его на этот пол, будет дубасить сапогами и деревянными палками. Это последний раз, потом он десять дней будет собирать силы и, если выживет, то выйдет на зону без ссадин и синяков. Отбитые в предыдущих экзекуциях внутренности дрожали, но, услышав в коридоре бура шаги, он встал. Все равно первый удар, пусть в пустоту, но его. ...Он дополз до кружки и, проломив ледок, попытался напиться. Не сумев глотнуть, перевалился на спину и, приоткрыв, насколько мог, рот, лил воду на лицо, на глаза, залепленные кровью и гноем. Он не смог забраться на нары и, лежа на полу, в полубреду понял, что это конец, что не встать ему больше с этого проклятого пола. Если бы кинули ему положенный по закону бушлат, тогда еще да, а так он тихо замерзал. Духа в нем было еще много, а вот жизнь потихоньку уходила, и от обиды на толстые стены, на крепкие решетки, на свою слабость он заплакал, и слезы жгли разбитое лицо, и он удивился: чего это я плачу... Он с бригадой грузил пароход козлятиной. Целый трюм козлятины. Пароход шел куда-то на север, навигация кончалась, и портовики гнали секцию за секцией, и конца краю этому видно не было. Все вымотались, но они отломили четыре козьих мороженых ноги и в двух ведрах передали наверх крановщице. Скоро ноги сварятся на жарких крановых обогревателях, и одно ведро они обменяют у соседей, разгружающих пьяный пароход из Вьетнама, на ром или водку, а вторым ведром закусят сами. Всем хватит горячего бульона и волокнистого козьего мяса. Он зачмокал губами и сильно потянул носом, но пахнуло на него не мясным ароматом, а запахом застарелой мочи. Ну да — он же в школьном туалете. Перемена. Он курит, пуская дым по стене, и ждет звонка, потому что ему надо выйти последним. Последним потому, что... Но тут память застопорило, этого он не хотел вспоминать. Словно помогая ему, загремел замок. — Снова, что пи? — безнадежно подумал он, но чьи-то незнакомые голоса бубнили над ним, кого-то называли «батюшкой», чьи-то руки поднимали его с пола — «не трепыхайггесь: в санчасть несем». И тогда он позволил себе роскошь потерять сознание. — Да какой ты мне отец? Я отсидел больше, чем тебе лет, это ты мне сынок, и не подъезжай ко мне со всей этой святостью. Я тебе, конечно, обязан. Расскажи лучше, как тебя в бур пустили. Священник действительно был не стар. Он сидел на табуретке, немного согнувшись, и, глядя священническим взглядом — как бы сквозь человека, говорил глухим голосом: «Да это не я. Целая комиссия была. Вы не волнуйтесь, я к вам ни с чем не подъезжаю. Болит у вас?» — Болит? — Он открыл тумбочку. — Ты смотри, в первые отсидки мне сало да чеснок приносили, а тут икра красная, икра черная, печень трески (очень полезна мне сейчас), крабы, водка в пластиковых бутылках («Белый орел» называется)... Сигареты «Кэмел» с фильтром и без фильтра, анаша (план по-нашему) и папиросы «Казбек» для нее... Лекарства шведские, французские, японские, япона мать... Тут захочешь помереть — не помрешь. Но болит, поп, болит. Все болит. А больше всего болит, что сдох бы я там, если б не ты, а этот козел кум ходил бы поверх земли. Теперь все наоборот будет — я, вроде, похожу еще. — Оставьте, оставьте вы это. — Священник вскочил, дернулся к двери, вернулся обратно. — Бросьте вы это! — Что, стукануть хотел? Ну, шучу, шучу я. Тебя как зовут? Отец Анатолий? Ну, ладно, отец, так отец. Ты слушай, отец. Я святош никогда не трогал. Их раньше много сидело за веру. Крепкие ребята — все могли вытерпеть. Операм их дернуть было не за что, мы их особо не прижимали, но большевички все равно их кромсали, как хотели, а они молились за гонителей своих и тихо помирали, как я там, в трюме. Папаня, со мной это не пройдет, я ни левой, ни правой не подставлю. Ладно, ты иди. Я хочу водки выпить. Один. К жизни я еще не привык, не чувствую ее. Приходи, когда хочешь. Ты теперь навек в законе. Хочешь, девочек позовем? Ну, ладно, иди, иди, не в себе я еще. Он хлебнул из бутылки, и без того нывшую поясницу хватило огнем, но давно не обращавший внимания на боль, он помягчел и, быстро пьянея, повалился на койку. Прижал колени к груди, замер, и какая-то музыка звучала, и смерть быта рядом, и этот поп, и снова промерзлый пол, заляпанный его кровью, и он лениво подумал: «Проснусь или не проснусь?» Он проснулся в другой палате. На стуле дремал медбрат из зеков. — Эй! — позвал он. — Где это я? — А, Михалыч проснулся. Ты на центральной больничке. Тебе операцию делали, почку взяли. Заражение начиналось. Лепилы говорят, теперь опасности никакой. Еще чего-то тебе штопали. — Прикури мне сигарету. Есть? — Да у тебя полно в тумбочке. Он затянулся из рук зека несколько раз. — Возьми себе пачку. Возьми еще. Сколько я здесь? — Пятый день. Я пойду врача позову. — Поп приходил? — Каждый день. Попяра хороший, с понятием. Он был слаб, и голова кружилась от затяжки, но то, что было рядом, ушло. Он чувствовал это. Хотелось встать и что—нибудь сделать, но не было сил, и он просто радовался. Трудно он выздоравливал. Его часто трясло, он стал слезлив, немного капризничал, подсмеиваясь над собой, и не мог привыкнуть к теплу. Отец Анатолий приходил часто. В душу не лез, ничему не учил. Библию не приносил, и он с интересом ждал, когда же тот заговорит о главном, и репетировал этот разговор, был готов и знал, что не отступит от своего. Он представлялся себе старым, мудрым, опытным котом, который, лениво зажмурившись, следит за мышкой, кругами шныряющей вокруг него, и вдруг, раз, и мышка вот она, но не в когтях, а в мягкой лапе, и может гулять свободно и безбоязненно кормиться. Позорную баночку, привязанную к ноге, убрали. Приезжий зубной врач снял слепки, и новые зубы делались в столице. В тот день отец Анатолий пришел усталый и, поздоровавшись, сказал: «Крестил в новой нашей часовенке». — Ну вот, пошла преступность на убыль. Скоро и работать не с кем будет. Священник взял со стола кусочек хлеба и, с удовольствием понюхав, стал есть. — Да ты бери, батя. — Он принялся доставать припасы. — Благодарю, не надо — сейчас пост. — И мне, что ли, поститься? — Больным дозволено поста не держать. А вот поговорить нам надо. Вы все также думаете про то, о чем мы с вами тогда говорили? — Это про кума, что ли? — И о нем, и обо всем остальном... Вам инвалидность дают. Комиссуют скоро. Уедете вы отсюда. Неужто — после всех мук — опять в... эту... — Он замялся. — В грязь, — ты хочешь сказать. Это, батя, не грязь, это жизнь моя, жизнь моя это. А муки мне выпали не за то, что я плохой, это просто оперу ляпнули, что денежкой я распоряжаюсь, большой денежкой, такой, что его заломало. Ты видел, что он со мной: сделал. Так что, могу я его оставить? — Его уволили. Идет следствие. — Ты, отец, не понимаешь, у нас свой закон, и мы по нему живем. — Закон для всех один — Божий. — Батя, только про законы мне не говори. Я их изучил — от царя Хаммурапи до наших дней. Ты, вообще, знаешь, что, кроме фени и русского, я еще на двух языках с тобой говорить могу. У меня столько времени свободного было, сколько у немногих бывает, и я это время не только в стирки коцанные катал, я читал и думал, думал и читал. И еще слушал. Если б ты знал, какие люди мне лекции читали. Я думаю, что курс твой семинарский я превзошел. Меня посвящали в тонкости синтоизма. Индусы и кришнаиты, зороастрийцы и евреи, православные, католики и протестанты, баптисты разных мастей и толков. Не перечислишь всех, кто меня просвещал и обращал. — Читал я Веды и Пураны, руны и Каббалу, «Книгу мертвых» — и египетскую, и тибетскую. Философов религиозных и нерелигиозных, да ко всему этому комментарии и комментарии к комментариям, и просто книги — литературу. Библию я знаю и люблю, кроме «Чисел» и «Царств», а «Иова» и «Екклесиаста» — наизусть. Хочешь, я тебе про индийский след Христа расскажу? Законы... Законы меняются, а люди нет. Кто ошуюю и одесную Христа висели? Есть свет и тень, добро и зло. И одного без другого не бывает. Вот ты вытащил меня, а теперь маешься — добро или зло ты сделал. Ты не майся, этот пес — мало того, что вор, он еще и предатель, он своих предал, а я нет. И крови на мне нет. Я тебя люблю, но ты — как коммуняка: я всегда наперед знаю, что ты мне скажешь, потому что ты — догматик, и я в любом споре всегда у тебя выиграю, всегда. Ну, что молчишь ? Отец Анатолий все это время сидел, как-то скучая и даже вроде стыдясь за него, и, отвечая, первый раз назвал его на «ты». — Ну, и что же ты искал столько лет, у стольких людей и книг? Ответов или, может быть, оправданий? — А чего мне оправдываться? Что было, то было, я не жалею и не стыжусь. Ты представь себе сильного красивого гордого пацана. Весна, май месяц, к концу седьмой класс идет, а у меня штаны порвались на том месте, коим сидят. У матери до получки три дня. Три дня надо протерпеть. Можно, конечно, заштопать, но заштопать — значит признать. А так: — только что порвал. Как назло, вызывают к доске, и, когда мимо ее парты проходил, она взяла палец, сунула его в дырку и покрутила. Я и так бесился, меня весь класс ненавидел, девчонки плевались, а эта, дочка великого артиста, палец всунула. Ну, куда я мог, прикинь, после этого пойти? Я и пошел. Вот тебе вопросы и ответы, вот тебе жизнь и смерть, добро и зло. Вот тебе закономерность случайности, и вещь-в-себе, и все шесть доказательств. — Что я искал? Да ничего я не искал. Любознательный я просто. А в пост выпить можно? Они сидели за столом, низко склонив головы друг к другу, выпивали, и отец Анатолий тихо говорил: — Вся твоя мудрость — это хорошо. Только ни на что она не годится. Не надо ничего придумывать, побеждай ты меня в споре любом. Только я главное у тебя уже выиграл — жизнь твою выиграл. Ты там не за деньги воровские бился, ты за душу свою бился, и душа твоя всю жизнь томилась, и маялась, и искала. Ты не меньше меня верующий, только не знаешь это-то, и ничего ты больше не сделаешь. Выброси дуболомные мысли свои. — Ну, ты даешь, поп, ты в натуре даешь, попяра, — плакал он, — что же, мне теперь на инвалидную пенсию жить? — При Храме жить будешь, работы полно. Мне без тебя плохо теперь. — Да я не рукодельный. — Ничего, вот — деньги хранить умеешь. В эту ночь он плохо спал, все вставал, пил воду, курил и думал — ничего не решено, обмозговать все надо. Но все было решено.

22 часа назад, источник: Новости Mail.ru В Эфиопии обнаружили легендарный затерянный город Находка может пролить свет на причины упадка древней цивилизации. Источник: Ioana Dumitru Археологи обнаружили затерянный город Бета Самати — крупный торговый и религиозный центр легендарного Аксумского царства, которое соперничало с Римом. Древнеэфиопское государство существовало в II—XI веках на территории современных Судана, Эритреи, Эфиопии, Йемена и Саудовской Аравии. Оно играло важную роль в торговле между Римской империей и древней Индией. Это было первое африканское государство к югу от Сахары, чеканившее свои монеты, а также первое, принявшее христианство. «Это одна из самых важных древних цивилизаций, но люди [на Западе] не знают этого», — сказал New Scientist археолог Майкл Харроуэр из Университета Джона Хопкинса. Источник: Ioana Dumitru Бета Самати был большим густонаселенным городом и крупным торговым узлом. Ученые обнаружили здесь каменные стены, руины нескольких зданий, монеты Аксумского царства, надписи, золотое кольцо с печатью и руины базилики IV века. В ней сохранились следы ритуалов, торговли и продуктов питания. Здесь также обнаружили несколько фигурок быков, что может означать смешение языческих и раннехристианских традиций. НУРОФЕН® ДЛЯ ДЕТЕЙ Помощник маме при жаре и боли у ребенка. Перейти vseapteki.ru ПЕРЕЙТИ Одной из самых важных находок археологи называют черный каменный кулон с изображением христианского креста и надписью «почтенный» на древнеэфиопском языке геэз. Он мог принадлежать священнику, говорят исследователи в отчете, опубликованном в Antiquity. Источник: Ioana Dumitru Аксумское царство распалось в первой половине XI века. Ученые считают, что одной из причин упадка стало изменение климата и течения Нила, а также истощение почв и торговая изоляция. Археологи надеются узнать больше о падении легендарной цивилизации благодаря новому открытию. https://news.mail.ru/society/40000741/?frommail=10

Установлен автор «Слова о полку Игореве» Известно его имя и место работы. Во всяком случае, именно о такой научной сенсации недавно объявил профессор, доктор филологических наук Александр Ужанков, представивший результаты своих исследований широкой публике. Точная дата Для начала он предложил новую дату написания текста. Ранее годом создания «Слова» считался 1185 г., но Ужанков доказывает, что поэма появилась на свет на 15 лет позднее. В интервью газете «Культура» Ужанков объясняет, что последним событием, о котором, по его мнению, явно знал автор «Слова», был поход Романа Галицкого на половцев в «октябре-ноябре 1200 года». При этом эпическое произведение, видимо, вышло из-под пера еще до кончины самого Игоря Святославича, случившейся после лунного затмения 22 декабря 1200 года. Таким образом, по словам Ужанкова, можно с точностью до месяца назвать дату создания текста – это был декабрь 1200 года. Кто же был автором? Среди «подозреваемых» в авторстве «Слова» были граф Мусин-Пушкин, нашедший памятник, сам князь Игорь или другой участник его похода. У графа уже давно есть надежное «алиби» - подтвержденная учеными древность литературного памятника. Ужанков же считает, что автором является участник злосчастного похода Игоря, позже принявший монашеский постриг, и с уверенностью называет имя поэта. Автор "Слова о полку Игореве", на заднем плане второй слева. Или нет. Ученый полагает, что перед тем как написать поэму, ее автор составил статью о походе в Киевской летописи, позднее вошедшей в Ипатьевский летописный свод. Особенности текста указывают на то, что и летописная статья, и поэма были написаны одним и тем же человеком. А личность автора Киевской летописи с 1187 по 1199 годы ни у кого не вызывает сомнений - это игумен Моисей. Отметим, что Моисей - монашеское имя. В миру (во время похода) его звали иначе, и Ужанков даже говорит, что у него есть догадки, как именно, но пока ученый их не раскрывает. Подробное описание боя от первого лица является доводом в пользу того, что древнерусский поэт был участником событий. Еще одним доказательством своей теории он считает тот факт, что автор использует обращения «княже» и «господине». «Такая форма была свойственной именно духовным лицам, нет ни одного случая подобного обращения князя к князю в рукописях XI–XII века. Можно предположить, что этот Игорев дружинник дал Богу обет оставить мир, если спасется», - говорит ученый. В интервью он рассказывает о своих доводах куда более подробно, а к концу года обещает представить собственную книгу «Слово о полку Игореве» и его автор». Самое известное в мире Ужанков в прессе и публичных выступлениях подчеркивает религиозный аспект древнерусского литературного памятника. Так, он доказывает, что, по сути, «Слово» - это духовная литература, рассчитанная на обычного читателя, и в этом смысле похожа по своим задачам на «Преступление и наказание» Достоевского. «Преступление Игоря в том, что его обуяла гордыня (за славой пошел на половцев), наказание - плен, наконец, раскаяние (в повести из Ипатьевской летописи есть потрясающий монолог Игоря!) - покаяние, и только после этого идет прощение и освобождение», - рассказывает Ужанков. Не все учёные разделяют гипотезу о религиозном характере «Слова». Впрочем, древнерусский шедевр тем и хорош, что дает исследователям простор для творчества и интерпретаций. Например, другой филолог, Андрей Чернов, считает, что это и вовсе рифмованная поэма. А. Ужанков утверждает, что «Слово» является «самым известным художественным произведением в мире». «О нем написано более 15 тысяч работ. Ни об одном другом столько нет», - заявляет он. https://zen.yandex.ru/media/istoki_slova/ustanovlen-avtor-slova-o-polku-igoreve-5db6fee895aa9f00b15631d2

Этнографический этюд профессора А.П. Быстрова В “Толковом словаре живого великорусского языка” В.И. Даля одним из синонимов этнографии названо НАРОДООБЫЧЬЕ. В этом смысле этнографичны и старосветские помещики Н.В. Гоголя, и реальные люди, ярко проживающие жизнь в своем неповторимом стиле. Не всегда их описание принадлежит специалистам-этнографам или писателям, иногда авторы – наблюдательные люди и талантливые рассказчики. Предлагаемый отрывок заимствован из воспоминаний ленинградского ученого, анатома и палеонтолога Алексея Петровича Быстрова (1899-1959). Сын и внук священника, сам окончивший духовное училище и прошедший до 1917 г. семестр духовной семинарии, он с детства знал эту среду, а блестящий талант повествователя позволил ему живо описать картинку ушедшего быта семьи рязанского священника конца прошлого века. (…) Появление в нашем доме веселого отца Леонида и его добродушной жены было для всех нас большим праздником. Даже спокойный и молчаливый отец начинал улыбаться и шутить. Весь наш дом наполнялся шумом остроумных разговоров и смеха. Тетя Лёна, так же как и тетя Саня, окончила Епархиальное училище первой ученицей, но потом, добродушно улыбаясь, признавалась, что забыла все, что когда-то изучала. Никакими философскими вопросами она не интересовалась, ни в какие споры не вступала и жила на Земле, не мудрствуя лукаво, спокойно и весело. Отец Леонид также не любил унывать. Это был огромный попище с окладистой бородой, с лохматой головой, с широким лицом и со слегка вздернутым носом. Издали он очень напоминал большого гривастого льва в рясе священника. Да и имя носил, как видите, львиное (Λєωνείδος – похожий на льва). Приехав к нам гости и ввалившись в комнату, дядя, не раздеваясь и не здороваясь, прежде всего и независимо от времени года кричал низким басом на весь дом: “А блины будут?” Мы, услышав эту фразу, поспешно бросали все свои занятия и бежали встречать дядю. “Будут, будут, - отвечала мать. – Что ты рычишь как оглашенный? Раздевайся”. “Ну, а если будут, то в таком случае здравствуйте!”. Отец Леонид обнимал отца и мать своими огромными лапами и снимал дорожную одежду. Мать тотчас же бежала в кухню и скоро там раздавался ее голос, отдающий приказания кухарке: “Наталья, скорей растопи печь!” – “Какую?” – “Большую, конечно, русскую. Видишь, Леонид с Лёной приехали!”. И в кухне начиналось поспешное приготовление блинов. Когда на стол перед дядей ставили тарелку со стопой горячих блинов, прикрытых белым полотенцем, он, потянув воздух носом, крякал от удовольствия и начинал священнодействовать. “А ну-ка, - говорил он, - дайте мне влагу. “Ю ЖЕ И МОНАСИ ПРИЕМЛЮТ”…”. К нему придвигали объемистый графин с водкой. Дядя наливал себе рюмку. “Ну-с… Желаю много лет здравствовать!”. Он быстро опрокидывал рюмку в рот и ставил ее на место, так что мы только мгновение видели ее донышко. “Так, начало положено. Водка – это альфа и омега нашей жизни”. Дядя, потирая от удовольствия руки, быстро придвигался ближе к столу и усаживался в кресло плотней. Он быстро скидывал полотенце с блинов и, подцепив первый блин вилкой, ловко бросал его себе на тарелку. Нужно сказать, что у нас блины пеклись всегда большие; размеры каждого из них почти равнялись тарелке. На первый горячий блин Леонид клал три столовые ложки густой холодной сметаны и размазывал ее толстым ровным слоем. Дядя требовал, чтобы сметана подавалась на стол не посредственно со льда из погреба. Покончив с первым блином, он говорил: “Одобряю весьма!”. И тотчас же клал себе на тарелку второй. Он разрезал его на четыре части и при помощи вилки мочил каждый кусок в блюдце с холодным молоком. Когда и от этого блина не осталось никаких следов, отец Леонид изрекал басом, покачивая своей львиной головой: “Блины – это воистину пища богов!” – и взяв третий блин, ловко свертывал его в трубочку. Проткнув блин вилкой, он погружал один его конец в тарелку с подсоленными желтками сырых яиц. Дядя делал это несколько раз, пока не съедал блин. “Добро зело!” – говорил он и тянулся к четвертому блину. Этот блин он смазывал малиновым вареньем, а затем разрезал на четыре части. Не успевали мы опомниться, как уже и этого блина не было. “А блины-то, благочинниха, уже остывать начали”, - говорил Леонид и клад себе на тарелку пятый блин. Он выливал на него две столовых ложки горячего сливочного масла. Так в уничтожении блинов ему помогали и мы все, то шестой дядин блин обычно оказывался последним. Дядя съедал его, смачивая в холодной воде с сахаром. “Отдохни, Леонид, - говорила ему мать, - сейчас горячих еще подадут”. “А вот мы пока полыновочкой займемся”, - отвечал он и тянулся к большому графину с светло-зеленой жидкостью. На дне в этом графине лежал толстый слой сочных листьев майской полыни. Дядя наливал себе вместительную рюмку этой влаги и мы, ребята, с невольным сомнением спрашивали себя; неужели он это выпьет? Нам казалось, что полыновка – это по вкусу что-то похожее на хинин, растворенный в морской воде. Отец Леонид поднимал рюмку и говорил: “Ну, отец благочинный, благослави”. – “Благославляю”. Дядя проглатывал рюмку сразу, а мы за него невольно морщились. От рюмки полыновки он только крякал громче, чем обычно, и проводил рукой себя по груди и животу. “Воистину сказано: всяк злак на службу человеком сотворил еси, - весело говорил он, - это не полыновка, а геенна огненная. Не скрываю – хороша!”. В это время на столе появлялась новая стопа горячих блинов. От покрывавшего их полотенца шел густой пар. “Только что со сковороды, - говорила мать, - не зевай, Леонид”. И дядя не заставлял уговаривать себя. Он тотчас же принимался за вторую полдюжину блинов и ел их, так же разнообразя приправу к ним, как и в первый раз. Покончив с двеннадцатым по счету блином, дядя протягивал руку к бутылке с коньяком и говорил: “Воздадим славу и честь первому пьянице – патриарху Ною. Неглупый был старик. Можно сказать, облагодетельствовал человечество”. Пока дядя пил, перед ним ставили третью стопку горячих блинов. Он быстро съедал еще шесть штук, соблюдая тот же порядок в любимых приправах. После этого он наливал себе маленькую рюмку рябиновки. “Вот теперь и я к тебе присоединюсь, - говорил до сих пор ничего не пивший отец, - не равнодушен я, грешный человек, к рябиновке. Самое приятное вино”. В это время приносили четвертую стопу блинов. Когда с тарелки исчезал двадцать четвертый блин, он слегка отодвигался от стола и говорил: “Спасибо, други мои. Надо признать, что блины сегодня удались на славу. Трудно оторваться от них. Откровенно скажу – устал”. Отец Леонид неторопливо выкуривал папироску и выпивал стакан крепкого чая. “Мрак безыменный в скудоумной голове моей, - говорил он, поднимаясь из-за стола. – Разрешите часок-другой поспать”. Он отправлялся в спальню и тотчас же засыпал богатырским сном. Через два часа он снова появлялся и, причесывая большим гребнем свои густые волосы, кричал на весь дом: “Дайте мне скорей ножницы”. Получив ножницы, он ловил кого-нибудь из нас за волосы, сажал на стул и, прикрыв плечи полотенцем, принимался стричь. Мы не могли и не хотели отказываться от стрижки, так как парикмахерское искусство было одной из слабостей нашего дяди. А для этого дяди мы были готовы пожертвовать всем. “И был он волосат, как Исав”, - говорил дядя, принимаясь за работу. “Ухо!” – пищали мы. “Что, ухо?” - спрашивал он. “Ухо режете!…”. “Ухо, говоришь? Да, действительно, кончик его я немного прихватил… А ты не вертись! Сиди смирно. Неудобно мне с этой стороны стричь-то. Ну, да это все неважно. Заживет. А вот у тебя на затылке лестница получилась – это, признаться, плохо. Придется снова начать и покороче стричь…”. “Видишь, как теперь хорошо? – любовался дядя своей работой. – Ты теперь похож на Самсона, после ночи, проведенной у Далилы… Знаешь эту историю-то? Помнишь, как она отрезала ему волосы? Он после этого потерял всю свою силу… Ну, а ты не теряй… Я ведь не Далила!” Вечером дядя обычно садился на диван и пел прекрасным низким басом, покручивая свои усы: “Усы мои, усики, перестали виться. Жена моя, барыня, стала чопуриться…”. После этих слов он делал небольшую паузу, лукаво подмигивал нам одним глазом и как бы по секрету сообщал: “Чепчик носит, чаю просит… Нельзя приступиться…”. Или, аккомпанируя себе на гитаре, он гремел на весь дом: “Леший, сидя в чистом поле, Лапти плел, свистал и пел…” Нам невольно казалось, что леший должен быть именно таким волосатым и сильным, как этот попище… “И, довольный своей долей, Ник-кого знать не хотел!” Дядя тряс своей лохматой головой и еще раз повторял: “Ник-кого знать не хотел! Д-да!” Гитара в его сильных руках то сердито рокотала, как грозовая туча, то звенела, как колокольчик. “Какой ты поп? – говорила мать. – Не место тебе в церкви!” Действительно, отец Леонид отправлял богослужение без особой торжественности; он входил в алтарь почти с улыбкой и выходил оттуда как бы слегка пританцовывая. Нам всегда казалось, что в несокрушимой силе нашего богатыря-дяди таится что-то могучее и бесстрашное, казалось, что наш любимый дядя никогда и ничего не испугается. Однако мы знали, что отец Леонид смертельно боится… грозы. Как только на горизонте показывалась темно-свинцовая, грозно нависшая туча, он уже начинал чувствовать непреодолимое беспокойство. При первых вспышках молнии он торопливо закрывал все окна и печные трубы и бежал в спальню. Там он бросался на постель и совал свою львиную голову под подушку. Мы предлагали ему пожевать покрытую плесенью корку хлеба. Это, как уверяла наша бабушка, уменьшает страх перед грозой. Но дядя только отмахивался от нас, и мы торопливо бежали на крыльцо, чтобы не опоздать к началу грозы. Нам хотелось посмотреть, как предгрозовой ветер, поднимая пыль, раздует, точно парус, хвост нашему петуху и погонит его вдоль улицы; как смущенный петух потом забьется под крыльцо и сядет там, опустив помятый хвост; как редкие первые, но крупные капли дождя ударят по листьям; как блестящим зигзагом опустится молния в наш лес; как тотчас же вздрогнет воздух от оглушительного удара грома; как потом стена дождя, как рассыпанный мешок гороха, обрушится на крышу нашего дома; как перед нашим крыльцом образуется большая лужа теплой воды, на поверхности которой будут то появляться, то исчезать большие мутные пузыри… Мы обычно любовались грозой, сидя на крыльце, а дядя лежал в спальне до тех пор, пока не смолкали последние раскаты грома. “Чудак этот Леонид! Какой божьей благодати боится!” – говорил отец, вдыхая полной грудью свежий воздух. Когда гроза стихала, из спальни вдруг раздавался сочный бас. Дядя, лежа в постели и покуривая папироску, пел во весь голос: “И, довольный своей долей, Никого знать не хотел… Нико-го! Ник-кого знать не хотел! Д-да!” Через некоторое время он кричал, поднимаясь с постели: “Благочинниха, чаю!”… Опубликовано под названием: “Леший, сидя в чистом поле, лапти плел, свистал и пел…”. Этнографический этюд профессора А.П. Быстрова. Санкт-Петербургский университет, № 4, 14 февраля 1996 г., с.26-27. https://erema-o.livejournal.com/516943.html Спасибо Ольге Ерёминой!

Преподобный Сергий Радонежский — Зайцев Б.К. Предисловие Св. Сергий родился более шестисот лет назад, умер более пятисот. Его спокойная, чистая и святая жизнь наполнила собой почти столетие. Входя в него скромным мальчиком Варфоломеем, он ушел одной из величайших слав России. Как святой, Сергий одинаково велик для всякого. Подвиг его всечеловечен. Но для русского в нем есть как раз и нас волнующее: глубокое созвучие народу, великая типичность — сочетание в одном рассеянных черт русских. Отсюда та особая любовь и поклонение ему в России, безмолвная канонизация в народного святого, что навряд ли выпала другому. Сергий жил во времена татарщины. Лично его она не тронула: укрыли леса радонежские. Но он к татарщине не пребыл равнодушен. Отшельник, он спокойно, как все делал в жизни, поднял крест свой за Россию и благословил Димитрия Донского на ту битву, Куликовскую, которая для нас навсегда примет символический, таинственный оттенок. В поединке Руси с Ханом имя Сергия навсегда связано с делом созидания России. Да, Сергий был не только созерцатель, но и делатель. Правое дело, вот как понимали его пять столетий. Все, кто бывали в Лавре, поклоняясь мощам преподобного, всегда ощущали образ величайшего благообразия, простоты, правды, святости, покоящейся здесь. Жизнь «бесталанна» без героя. Героический дух средневековья, породивший столько святости, дал здесь блистательное свое проявление. Автору казалось, что сейчас особенно уместен опыт — очень скромный — вновь, в меру сил, восстановить в памяти знающих и рассказать незнающим дела и жизнь великого святителя и провести читателя чрез ту особенную, горнюю страну, где он живет, откуда светит нам немеркнущей звездой. Присмотримся же к его жизни. Париж, 1924 г. Предисловие Весна Выступление Отшельник Игумен Св. Сергий чудотворец и наставник Общежитие и тернии Прп. Сергий и Церковь Сергий и государство Вечерний свет Дело и облик См. книгу Б.К. Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский» в аудиоформате.

3 часа назад Древний город оказался адом на Земле Уже 8000 лет назад жители городов Земли могли столкнуться с проблемами перенаселения. Об этом свидетельствуют результаты раскопок в турецком городе Чатал-Гююк. Чатал-Гююк, находившийся на территории современной Турции, был довольно развитым городом для своего времени. Он был заселен примерно с 7100 до 6000 года до н.э., но впоследствии был оставлен жителями. Причины упадка Чатал-Гююка долгое время оставались загадкой для археологов. Но новое исследование пролило свет на причины исхода жителей из древнего мегаполиса. Фото: Омар Хефтун / Science Alert Как оказалось, к концу своего существования жители Чатал-Гююка жутко страдали от перенаселения. Максимальную численность населения мегаполиса археологи оценивают в 8 000 человек — и это гораздо больше, чем город мог в себя вместить. Как результат, жизнь в Чатал-Гююке была настоящим адом на Земле. К 6000 году до нашей эры все пастбища вокруг города были разорены и вытоптаны скотом, животных приходилось гнать на выпас все дальше от жилищ. Также в Чатал-Гююке катастрофически не хватало места для захоронений. Могилы местных жителей были найдены просто под полами домов — и это были не фамильные, а общие захоронения. Кроме того, из-за перенаселенности в городе свирепствовали эпидемии. Анализ костей показал, что как минимум треть похороненных там людей умерли от болезней. А у четверти обнаружены следы насилия, что явно свидетельствует о высоком уровне преступности. Что тут скажешь, мы бы тоже из такого места сбежали. https://hi-tech.mail.ru/news/drevnij-gorod-okazalsya-adom-na-zemle/ Это тоже интересно: Невероятная находка: на крохотном острове обнаружили доисторический биткоин Знаменитые рисунки в пустыне Наска значат не то, что все думали