Малашенко А. Мы должны это пережить

Теракты в Брюсселе — это, как ни парадоксально и чудовищно звучит, часть исторического процесса или общемирового тренда, который я бы назвал исламизмом. Поэтому и называть террористов "бандитами" лучше не стоит, масштаб происходящего несопоставим с обыкновенным бандитизмом. В конце концов против бандитов не бросают авиацию и ради их поимки не закрывают столиц.

Исламизм — это надолго, проблемы, вызванные им, не решить с наскока. Ну, например, можно ли остановить миграционный поток в Европу? Нет. Он начался гораздо раньше нынешних событий или войны в Сирии. Это поиск лучшей доли, естественное стремление человека.

Наконец, ислам, с которым мы сегодня имеем дело,— это радикальный ислам, в его идеологии заложен поиск исламской альтернативы. Сам поиск начался в 1970-х, когда стало ясно, что ни западная, ни советская модель для Ближнего Востока не подходят, а национальные пути развития неизбежно приводят к коррупции, жуликам, отсутствию реальных реформ. Самый заметный толчок здесь дала исламская революция в Иране и война в Афганистане, на их волне и возникла идея жить по исламу, бороться за эту альтернативу. Борются по-разному: кто-то разговорами на кухне, кто-то политически, а кто-то с оружием, сам поиск может длиться десятилетиями.

Чего хотят радикальные исламисты — отдельный вопрос. Они размышляют примерно так: можно ли победить проклятый Запад? Нет. Тогда ему нужно отомстить — за комплекс неполноценности, за начисто проигранное экономическое, военное и политическое состязание.

Вот это и есть те основания, которые поддерживают нынешний терроризм. Чтобы победить его, было, кажется, испробовано уже все: и войны, и ассимиляция, и мультикультурализм,— ничего не сработало. Можно приспособиться к жизни бок о бок, но это слишком долгий процесс, пока он завершится, многие погибнут. Затрудняет борьбу с радикальными исламистами и то, что зачастую непонятно, с кем именно мы боремся. Поясню свою мысль: как ни теракт, ответственность за него берет на себя запрещенное в России ИГ. Но в том-то и дело, что есть группы, которые входят в него, и те, кто не входит, но очень хочет. И последние, совершая террористические акции, сразу же записывают себя в члены ИГ, даже если таковыми не являются. Фактически речь о конкуренции между террористами за причастность к громкому бренду. К тому же есть несогласие между радикалами — строителями исламского государства, прагматично мечтающими о создании халифата, и экстремистами-фанатиками с их идеей отмщения.

Наконец, нужно учитывать, что терроризм, как и сам исламизм, возобновляемый феномен: люди не рождаются с поясом шахида, они постепенно приходят к идее террора, к фанатизму. Можно ли бороться с фанатизмом полицейскими мерами? Наверное. Но сами посудите: обычного бандита можно убить, купить. А что делать с фанатиком? Можно быть миллиардером и заниматься джихадом, как это делал бен Ладен при его состоянии в 300 млн долларов. Зачем? Во имя идеи. Так что само явление, с которым мы столкнулись, я бы обозначил как "природное", так сказать климато-политическое. Мы же не жалуемся на грозу или дождь. Так и тут: мы столкнулись с историческим явлением и теперь его надо постараться пережить.