Поиск по сайту

«ОБСУЖДАЕМ ТОЛЬКО БОЖЕСТВЕННОЕ» КАК УСТРОЕНО САМОУПРАВЛЕНИЕ В СЕЛЬСКИХ СТАРООБРЯДЧЕСКИХ ОБЩИНАХ АЛТАЯ И УРАЛА 14:47, 09 АВГУСТА 2017 13 В 2014 году исследователи из Ассоциации «Группа 7/89» отправились в полевые экспедиции на Алтай и Урал, чтобы найти практики самоуправления там, где они могли сохраниться с давних времен. «Заповедник» поговорил с одним из организаторов экспедиций, руководителем группы ЦИРКОН Игорем Задориным о том, что такое «археосоциология», чем поповские общины отличаются от беспоповских, и как бывшие коммунисты становятся духовными наставниками. Об идее экспедиции Известный в России клуб руководителей региональных исследовательских компаний «Группа 7/89» регулярно собирается на ежегодные конференции, на которых коллеги обсуждают самые разные вопросы развития индустрии прикладных исследований. В какой-то момент у членов клуба появилось желание дополнить свои интеллектуальные встречи совместной работой – выехать куда-либо для освоения нового исследовательского метода экспресс-экспедиций. Анжела Смелова (генеральный директор новосибирского центра маркетинговых исследований «ИнфоСкан». – Примеч. ред.) предложила отправиться на Алтай, и мы вместе вышли на замечательный объект исследования – староверов, которых там довольно много. Я подготовил предварительный проект исследования, в котором постарался соединить тему староверов с темой самоуправления. Старообрядцами занимаются многие, но в основном с историко-этнографическим фокусом. А для участников нашей экспедиции было важно, чтобы в этой теме появился именно социологический аспект. В результате родился новый метод – археосоциологические исследования. фото из архивов экспедиции Село Верх-Уймон Мы (компания ЦИРКОН. – Примеч. ред.) уже давно занимаемся исследованиями российского гражданского общества и некоммерческого сектора. И в рамках этой тематики постоянно возникает разговор о том, что в нашем обществе отсутствуют навыки самоуправления, потому что всё вокруг долгое время было «огосударствлено». Но может быть, есть такие места и такие социальные группы, где это самоуправление все-таки присутствует? Возникла идея провести социологические «раскопки» там, где – возможно, в законсервированном виде – сохранились очень старые практики жизни вне государства, и тогда мы их можем как-то реплицировать. Научный проект так и назывался: «Самоуправление в общинах староверов. Потенциал репликации (воспроизводства) старинных традиций низового самоуправления в современных социальных практиках». Фактически это было инициативное дело, в которое вложились все заинтересованные участники: были взносы в общий котел, плюс еще каждый оплачивал собственный трансфер. На Алтай в августе 2014 года поехала настоящая dream team – десять директоров исследовательских компаний. А потом еще трое съездили в сентябре в Верхокамье, на Урал. Поповские и беспоповские согласия Сначала мы поехали в Верх-Уймон и Мульту (Алтай) – там нас интересовали староверы-беспоповцы. А затем путешествовали в селах Верхокамья, поскольку там уже доминируют поповские согласия, РПСЦ (Русская православная старообрядческая церковь, т. н. белокриницкое согласие. – Примеч. ред.) Когда мы увидели разницу в практиках самоуправления разных старообрядческих общин, гораздо больше поняли в предмете исследования. Верх-Уймон – потрясающее село, где на шестьсот жителей – четыре музея. Это же не в каждом городе есть четыре музея! А там и краеведческий, и музей старообрядческой культуры, и музей Рериха, поскольку Рерих там тоже отметился, и еще лет пять назад местный мастер открыл музей камня, где представляет свои работы. Раньше я часто встречал такое понятие, как «место силы», но относился к нему с иронией. Это метафора, поэтический образ, все что угодно. Но на Алтае действительно возникает ощущение, что тут сконцентрирована особая энергетика. Я, в принципе, «ночной зверь», но когда приехал оттуда, целый месяц вставал в семь утра, обливался холодной водой, бегал – такой был заряд после этой поездки. Местные старообрядцы говорят про себя: «мы кержаки» (старообрядцы, изначально бежавшие за Урал из мест вблизи реки Керженец. – Примеч. ред.). Но вообще-то там есть веточка от поморцев – Древлеправославная поморская церковь, крупнейшее беспоповское согласие. В Мульте (соседнее село с Верх-Уймоном. – Примеч. ред.) есть поповцы и беспоповцы, и их религиозная жизнь устроена по-разному. Надо сказать, что беспоповские общины – это в основном старики. Они уже порой не знают, кому передавать традиции и управление. Оба наставника – и в Мульте, и в Верх-Уймоне – престарелые мужчины, в некоторых селах есть наставницы-женщины, чего раньше не было, но сейчас стало распространенным явлением, потому что, опять же, некому больше... Поповцы – одно из двух основных течений старообрядчества. Они признают необходимость священников при богослужениях и обрядах. Беспоповцы не признают духовенства. Для руководства общиной выбирают наставников из грамотных мирян. из архивов экспедиции Село Путино, где преобладают поповские согласия, Урал Из интервью с жительницей села Верх-Уймон (77 лет, беспоповское согласие) Скажите, на какой срок выбирается обычно наставник? Вот ведь помню, что нашему наставнику пять лет назад было восемьдесят. Он сказал: «Что вы скажете: убираете меня, отказываетесь, или оставляете меня?» У них закон положенный: в восемьдесят лет он имеет право отказаться <от наставничества>. Ну, я первая сказала: «А кого нам больше выбирать? У нас одни женщины. Тут был один мужичок, Иван Никитич, он ушел в мультинскую церковь, ездит туда молиться теперь. А больше нету людей подходящих. Неплохо бы, чтоб мужчина был, но нету, вообще нету у нас мужчин, одни женщины». Ну, вот он и остался, а нынче уж поговаривает: «Все, последний год». Ему нынче 86 будет. Как оказалось, молодежь идет в основном в поповские согласия, то есть в РПСЦ. Почему? Похоже, у российских граждан «правильная» картина мира обязательно должна иметь некий центр – внешний авторитет. А наставник, которого сами же и выбирают из своих, заведомо не обладает тем авторитетом, которым обладает священник, присланный откуда-то «сверху», с соответствующими атрибутами, с соответствующими статусами, полномочиями, знаниями и квалификацией. В РПСЦ есть священник, есть храм как точка сборки, и это для неофитов понятно и открыто, а беспоповцы по своим личным домам собираются, потому что не везде есть общие молельные дома. В Верхокамье деревня Соколово всегда была оплотом поморского согласия. И там местный наставник сказал нам, что они начали строить храм, потому что «белокриницкие наступают», а «раз у них есть храм – и у нас должен быть». Пути веры Сейчас я могу сказать, что по-настоящему мы в доверительный контакт со староверами не вошли. Понятно, что в экспресс-режиме это просто невозможно. К ним сейчас приходят многие со своими вопросами и интересами, они уже к этому привыкли и выставляют напоказ некоторую нормативную модель, иногда просто «дурят» и лукавят. Вот пошел я интервьюировать наставника в алтайском селе. И вроде, не пустым пошел, а с подарками и рекомендациями из поморского храма в Москве, где у меня дальние родственники. Пытаюсь что-то спросить, а респондент все время уходит от ответа, задавая совсем отвлеченные встречные вопросы: «Да, Москва… а там река-то есть?» Я спрашиваю: – Как у вас молодежь – она идет в общину? – Ой, нет, у нас молодежи нет, совсем нет молодежи, никакой. А на следующий день мы выясняем по другим каналам, что есть там молодежная секция, но они ее просто скрывают, прячут. И понятно, что такое лукавство в чем-то оправдано, это почти генетически, они все вышли из такой культуры, в которой всегда приходилось скрывать свою веру, прятать свои обычаи. Этот самый наставник рассказывает мне про тяжелую жизнь староверов при советском времени, а его такая же престарелая сестра, готовившая в это время что-то на стол, вдруг ему замечает: «Да ладно, что ты, сам же коммунистом был». То есть тогда он был при каких-то должностях, а сейчас он наставник старообрядческой общины. В селе Сепыч (это уже Верхокамье) заведующая музеем старообрядческой культуры – бывший председатель профкома. Председатель общины – бывший глава какой-то партийной организации, если я правильно помню. Вообще, довольно много людей из советской локальной элиты стали активом и староверческих общин. Их связывает социальная норма, которая восполнила утраченные советские ценности и цели. «Должно же что-то быть, во что мы верим. А здесь у нас все время было старообрядчество, мы в большинстве своем еще в детстве крещенные, значит, мы теперь старообрядцы». Община – десять человек, а на праздники в храм приходит около сотни. Почему эти еще девяносто не участвуют в постоянных, ежедневных молитвах, сходу непонятно. В массе своей они живут обычной жизнью современного российского селянина. Мы часто слышали такую любопытную норму жизненного цикла современного старовера: люди крещенные, как и положено, в младенчестве или раннем детстве и впитавшие тогда же от бабушек и дедушек религиозные нормы и правила, потом в молодом и среднем возрасте отходят от них, чтобы затем вернуться – с выходом на пенсию. Некоторые наши респонденты активного возраста говорили: «Ну, я, конечно, не настоящий старовер, я сейчас и молиться хожу только по праздникам, и посты не всегда соблюдаю, нет сейчас на это никакой возможности. Вот выйду на пенсию – обязательно начну выполнять все требования…» фото из архивов экспедиции Чтение книги на старославянском, Верх-Уймон Из интервью с жительницей села Верх-Уймон (75 лет, беспоповское согласие) Скажите, традиции отходят понемногу? Конечно, отходят. А раньше не разрешали, строго было. Окошки завешают, помолятся и скорее разбегутся, чтоб никто не видал. Посадят ведь, ты что. Боялись очень. А сейчас-то что? Спасибо Путину, благодарны ему, разрешил. Хочешь – молись, хочешь – подавай милостыню, хочешь – крест носи. А то раньше с крестиком ребятишки в школу придут, а которые не носят, те хохочут. Этим-то лучше здесь сейчас стало. Молись ты – хоть лоб разбей, тебя никто не посадит и никто ничего не сделает. Не осуди человека, не обругай человека – заповеди чти свои и исполняй. А вообще община, как думаете, она уже не угаснет, она будет возрождаться? Всё равно будет, до конца дней не исчезнет, всё равно будет. Богу верят даже больше, чем давно (ранее) верили. Религиозная идентичность на Алтае очень разнообразна. Есть, конечно, и радикалы «крепкой веры», у которых даже паспортов нет, которые отказываются от употребления лекарств, социального обеспечения, пенсии. Но в основном это люди, в которых присутствует удивительный замес религиозных культур. Заходим в маленький сельский магазинчик сувениров. Молодая девушка там продает разные религиозные атрибуты – от языческих амулетов и буддистских артефактов до православных иконок. Я спрашиваю: Как вы сами, кем себя считаете? – Да я староверка, как тут все мы. – А как это сочетается с буддистскими вещами в вашей лавке? – Ой, вы знаете, мне так нравится буддизм, это так интересно. Но я староверка, и я свою веру не брошу. И это у нее как-то очень естественно совмещается, без всяких внутренних противоречий. В этих местах есть укорененные староверы, есть «советский» слой, есть так называемые «рерихнутые» (так их местные называют), а есть и совсем «новые жители», которые просто приехали на «место силы». В поисках самоуправления У староверов довольно строгая практика молитв и вообще религиозной жизни. Они собираются на долгие, длинные молитвы либо в особом молельном доме либо приходят к кому-то в частный дом. Очень строго соблюдают нормы и обряды крещения, венчания, отпевания, поминовения, постов. Но у нас главный исследовательский вопрос был в том, выходит ли самоуправление за периметр сугубо религиозной жизни, управляют ли общины чем-то еще, каким-то социальным поведением, коллективными действиями. В общем, похоже, нет. Одна наша сравнительно молодая респондентка так и сказала: «Да что вы, мы уже давно все государственные люди». То есть в социальной жизни доминируют привычные для всей страны механизмы. Вот одна бабушка вспоминает, как в селе какого-то пьяницу или вора осудили. Я спрашиваю: – Ну и как осудили, какие санкции были приняты? – Да, ой, наказывали чуть ли не плетьми. – Когда это, расскажите! – Ну, это мне дедушка рассказывал. То есть, оказывается, это еще до октябрьской революции было. Раньше были довольно широко распространены так называемые «помочи» – это когда община помогает какому-то ее участнику в чем-то важном, например, в строительстве дома. Но сейчас это встречается редко. То есть в сегодняшней жизни практически нет никаких инструментов влияния общины на социальную жизнь вне религиозной практики. Как говорили нам наши респонденты: «Мы обсуждаем только божественное». Из интервью с жительницей села Верх-Уймон (77 лет, беспоповское согласие) А как думаете, много наставник тратит своего времени, чтобы поддерживать работу общины? Много. Вот, умер человек – приходют в первую очередь к наставнику. В Гагарке женщина умерла, смотрю, Фадеевич (наставник общины в Верх-Уймоне. – Примеч. ред.) бежит. В окошко увидела, иду, двери открываю. «Скорее, скорее собирайтесь все, бабка Матрена померла». Я говорю: – А я-то чё?! Оживлю ее, что ли? – Скорей, я зятя попросил, чтобы он нас увез. Зять на «Волге» увез нас в Гагарку <…>, молилися. Ну, когда человек помер-то, молются. Весь Псалтырь пока не прочитают (на чтение Псалтыря уходит в среднем 17 часов. – Примеч. ред.) <хоронить нельзя>. О семье и браке Есть, правда, один аспект, в котором явно присутствуют влияние и ограничения религиозной общины, – это семья и брак. Община этот вопрос все-таки старается регулировать. Есть два правила: надо, чтобы суженый был той же веры, но в то же время родство должно быть не менее чем через семь колен, чтобы не было никакого кровосмешения. И это очень сложная оптимизационная задача, которую трудно решить. Применяются разные практики по поиску невесты или жениха. Когда я в Москве общался со своими родственниками, мне говорили, что недавно приезжала семья из Уругвая. Они рассказали: выросла девушка, надо выдавать замуж – что делать? Садимся за телефоны, всех обзваниваем и в Боливии, и в Аргентине, ищем. Если находим, условно говоря, в Аргентине молодого человека, то собираемся и едем смотреть, знакомиться. Вот здесь еще некоторое влияние общины на социальные практики есть. Но это, по всей видимости, единственное, что осталось. Да и то тоже размывается понемногу… Из интервью с жительницей села Верх-Уймон (75 лет, беспоповское согласие) Скажите, было ли у вас сватовство, венчание? Да, конечно, обряд был, сводили нас. Ну, нарушники ставят и моются там. Кольца наставник одеёт. Поздравлял тоже. Потом, после этого, угощения. Это как, вместо свадьбы? Нет, это просто своды, а свадьба отдельно. Это когда божий закон. Сначала надо божий закон сделать, а потом уже сельсоветский – регистрироваться. У Бога благословение взять, венчают, а потом в сельсовет иди, пожалуйста, перед свадьбой регистрируйся. Сколько вам лет было? Мне 17. Вон на фотографии я стою со своим мужем. Современные технологии В Соколово рассказывали, что у них было специальное собрание лет пятнадцать назад, на котором постановили, что можно смотреть телевизор. Понятное дело, что они все равно его смотрели и смотрят, вне зависимости от общего решения, но для них важно было это коллективно согласовать и утвердить. В доме одного из респондентов в Верх-Уймоне телевизора нет – «мы телевизор не смотрим». А тем не менее он в разговоре апеллирует к новостям про Украину, причем словами из «ящика». «Откуда вы это слышали?» – «А у нас дети тут». А дети-то через забор живут. Вот и получается: у нас нет телевизора, мы соблюли все правила и нормы, но мы к детям зашли и что-то подглядели. Тут есть опять некоторое лукавство. При этом повторю, есть радикалы, которые действительно не принимают современные лекарства. Однако приходим к одному наставнику, больной человек, пожилой уже, и хотя он тоже говорит, «лекарства – зло», на холодильнике у него их куча, и мы это видим. Политическая жизнь Важный вопрос коллективного самоуправления – это принятие политических решений. Надо сказать, что выборы – это действительно личное дело каждого, в него община не вмешивается. Я сейчас не припомню точно по исследованиям, но мне кажется, в современной России религиозный статус никогда не управлял электоральным поведением. Хотя неожиданным образом сама светская власть иногда призывает староверов к общему решению. Некоторые респонденты алтайской экспедиции рассказывали, что как-то к ним приезжали государственные люди из Бийска и «заказывали» молебен против строительства ГЭС. Может показаться забавным (я думаю, что эти горе-чиновники и к алтайским шаманам тоже ездили, благо все рядом). Но по-моему, это неправильно, когда религиозные общины вовлекают в такого рода истории, связанные с принятием политических или экономических решений. О связях с внешним миром Села, где мы были, вообще говоря, вполне вписаны во все социальные коммуникации. На Алтае развивается туризм, а в Верхокамье всегда были сильные совхозы. Села не производят впечатления дальнего брошенного захолустья. Понятно, что староверы держат дистанцию, и есть обычаи, связанные с общением с так называемыми мирскими. Но в социальных связях они себя не ограничивают. Есть особенность по взаимодействию с людьми другой веры. Причем иногда для старообрядцев в общем-то православный «никонианин». (прим. ред. – последователь РПЦ, сторонник реформ Никона) больший грешник и еретик, чем условный католик или мусульманин. С последних спрос меньше, а вот со своих – больше. Повторюсь, в РПСЦ воспроизводится более привычная для нашего массового сознания модель: есть условный «секретарь парткома» – присланный священник. А вот с беспоповцами сложнее. Для многих российских людей самоуправленческая беспоповская модель – очень сложная вещь, в нее очень трудно как поверить, так и вписаться. Неужели можно самим выбирать духовного наставника, самим определять правила и нормы? Это же в подавляющем большинстве случаев и представить то трудно. А в РПСЦ все ясно: вот приехал молодой священник Никола, из старообрядцев Румынии, учился в Москве. Всем прихожанам понятно, что теперь они к нему должны приходить, он назначает время и устанавливает правила общины. Такая модель проще и привлекательнее. Вообще, для меня один из важных результатов исследования – именно в том, что я вдруг увидел ту самую «колею», в которой двигаются наши российские люди: их хоть совсем отпусти, абсолютно освободи от всего – они тут же воспроизведут модель общественной жизни с определенной иерархией и впишут себя в соответствующую социальную лесенку. фото из архивов экспедиции Село Мульта, Алтай Об экспедиционном методе По итогам работы мы поняли, что экспресс-экспедиции – это особый жанр, со своими плюсами и минусами. Этот формат обусловлен, прежде всего, решением задач прикладной индустриальной социологии, а не научно-академических. Мы приезжаем на «объект» на четыре дня, а не на четыре месяца, как часто происходит у этнографов. И за это время надо собрать необходимую информацию. Совершенно очевидно, что при таком быстром заходе первичного доверия респондентов к исследователям нет. Значит, мы должны искать способы, как добывать нужные сведения при соответствующем отношении к нам. Во-первых, при подготовке экспресс-экспедиции должны быть предварительные контакты с некоторыми информантами, которые, с одной стороны, могут «вывести» на нужных респондентов, с другой – не будут сами «готовить» объект к нашему приезду, то есть задавать какую-то установку для потенциальных респондентов. У нас в роли такого эксперта на Алтае была Раиса Павловна Кучуганова, хозяйка местного музея, она нас поначалу ориентировала: «Вот к этому надо сходить и вот к этому… только не говорите, что это я вас направила». Во-вторых, мы заметили, что некоторые наши респонденты информировали друг друга о вопросах, которые мы задавали, и некоторым образом пытались согласовать ответы. Поэтому хорошо, что на Алтай выезжала сразу большая бригада «интервьюеров» и нам удавалось так разбивать респондентов, чтобы они не успевали согласовать свою позицию. То есть в экспресс-экспедициях надо максимально разделять объект, а в последующих интервью пытаться верифицировать то, что получили в предыдущих. При возможности мы делали интервью вдвоем, потому что очень многое снимается в контексте, а не в словах, кто-то один ведет непосредственно интервью, а второй сидит рядом, смотрит на реакцию: как информант себя ведет, как и куда посмотрел, атрибутика, помещение – это очень важно. Ну и комплексность сбора информации. То есть пресловутая «триангуляция». У нас, помимо интервью, был еще дневник наблюдений, сбор разного рода видео- и фотоматериалов. Также мы совершенно однозначно поняли, что есть лакуна, которую мы не закрыли, – это анализ документов (формальные протоколы собраний, хозяйственные книги и т.п.). Каждый день мы устраивали «разбор полетов» – совещание по итогам дня с взаимным информированием, когда каждый рассказывал о сделанном и предварительных выводах, поэтому на следующий день мы выходили в поле с новым знанием. В такой ситуации понятие гайда интервью размывается. Корректировка инструментария, рефлексия проходила каждый день. фото их архивов экспедиции Исследователи «Группы 7/89» Безусловно, такие экспедиции – очень важный и запоминающийся опыт. Я не знаю еще таких примеров, чтобы десять директоров исследовательских компаний работали в одной команде полевиками. Это очень важный элемент автоэтнографии. Вообще, на каждом этапе профессиональной жизни нужно периодически тестировать себя: ты еще можешь это сделать сам, или уже «на тренерскую работу» пора переходить? Ну и, безусловно, экспедиция – очень важный эксперимент с точки зрения профессиональной коммуникации. Здесь поехала компания, в которой не было иерархии и командного управления, все было в высшей степени «горизонтально» и коллективно, можно сказать, соборно. Конечно, все, что я рассказываю, – это во многом мои субъективные впечатления, которые могут отличаться (и почти наверняка отличаются) от впечатлений других участников экспедиций. В этой связи в таких исследованиях очень важно организовать «объективацию» субъективных представлений, включая экспертизу основных результатов. Большинство участников алтайской экспедиции были больше ориентированы на овладение самим форматом, заканчивающимся проведением собственно экспедиции, без дальнейшей аналитики. Но мы все-таки написали итоговый аналитический отчет. И до экспедиции у меня было три интервью с экспертами по теме старообрядчества, и после экспедиции были беседы, на которых мы представляли предварительные результаты, тестировали предварительные выводы. И в заключение проекта был организован семинар в МГУ, на котором мы представили все результаты, получили оценку коллег-специалистов, давно занимающихся исследованиями старообрядчества. Скажу еще напоследок, что весь проект был реализован во многом на принципах collaborative open research (COR), продвигаемых содружеством «Открытое мнение». То есть все было сделано инициативно, на средства самих исследователей, в тесной коммуникации всех участников процесса, а главное – открыто. Основные материалы проекта все желающие могут скачать по ссылке. Также полный комплект материалов был передан в несколько специализированных лабораторий и научных коллективов. Будем рады, если эти материалы окажутся интересными и полезными для всех, кто реально интересуется староверами и их сегодняшней жизнью. http://zapovednik.space/material/obsuzhdaem_bozhestvennoe