Михайлов К. Русская православная церковь в эпоху гендерного беспокойства

Статья выпускника Центра изучения религий РГГУ Константина Михайлова написана до отставок Сергея Чапнина и Всеволода Чаплина. Материал подготовлен в рамках программы "Гендерная демократия" Фонда им. Генриха Бёлля.

Редкий месяц обходится без выступлений высокопоставленных спикеров Русской православной церкви на темы семейной жизни, абортов, ЛГБТК-движения, разводов и множества других вопросов, имеющих прямое отношение к гендерной проблематике. Заявления эти вызывают широкий спектр реакций: от согласия консерваторов до разлития желчи у активистов. Но так или иначе они стали характерной приметой современной российской медиа-культуры.

За этими громкими заявлениями менее заметной для публики остается сложная внутрицерковная полемика, в которой гендерные темы неизменно играют ключевую роль.

Одна из первых проблем, с которой сталкивается исследователь РПЦ вне зависимости от его конкретной темы, - расплывчатость церковной организации. Проще говоря, не очень понятно, чье именно мнение можно считать официальным выражением позиции Церкви.

Фактически любое заявление, сделанное сколь угодно высоким чиновником РПЦ, может быть задним числом представлено, как его личное мнение - это нередко и происходит с наиболее скандальными спикерами вроде В.Чаплина или Д.Смирнова. Система управления Церкви переусложнена, и разные ее инстанции дублируют функции друг друга. Единственной твердой основой для анализа в таких условиях становятся официальные документы (наиболее важный из них для нашей темы - известные “Основы социальной концепции РПЦ”), но обычные прихожане, а нередко и священники этих документов не читают. Вследствие этого, например, многие прихожане и иррегулярные, как их принято называть, “захожане” считают, что Церковь категорически запрещает контрацепцию. Между тем в “Основах…”некоторые ее виды прямо разрешены. Должны ли мы в такой ситуации принимать за “православную норму” официальный документ или мнение верующих? К этому вопросу стоит прибавить и еще один, который для религиоведа не столь значим, но важен для верующего. Что, если официальный документ или мнение массы верующих противоречит учению Святых отцов, древних мыслителей, на трудах которых построено современное богословие? И, хуже того, что, если Святые отцы, что нередко случается, сами противоречат друг друга? Так, скажем, в спорах о том, можно ли женщине причащаться во время менструации, ссылки на святых отцов можно встретить как у той, так и у другой стороны, и даже у тех, кто вообще не хочет допускать женщин в храм в этот период. Между тем речь идет не о каком-то незначительном схоластическом нюансе, а четверти жизни женщины, когда, по мнению самих прихожанок, психологическая поддержка священника и общины может быть ей даже более необходима, чем обычно.

Суммируя вышеизложенное: позиция Церкви практически по любым вопросам - понятие условное. Можно говорить о позициях конкретных внутрицерковных групп, страт, сообществ, об их полемике, но не о едином общем мнении. Гендерных вопросов это касается даже в большей степени, чем многих других.

РПЦ - довольно закрытая организация. Например, она не публикует свой бюджет. Среди прочих оберегаемых секретов есть и реальная статистика посещения церквей, хотя собрать ее (хотя бы на приблизительном уровне) было бы совсем не сложно. В отсутствии церковных данных исследователям приходится опираться на данные статистических опросов. Эти данные вызывают в религиоведческом сообществе некоторые сомнения, но все же в самых общих сведениях им вполне можно доверять. Все они сходятся в том, что женщины больше представлены в православной жизни. Женщины чаще посещают храмы, чаще постятся, больше доверяют РПЦ. Это не исключительно православная ситуация, во многих религиозных группах женщины активней и многочисленней мужчин. Но в РПЦ она заметна столь хорошо, что уже вошла в массовую культуру: какая история о церкви обходится без упоминания “бабушек”? Яркий пример женского влияния в современном православии - удивительная история культа святой Матроны. Еще двадцать лет назад это была неофициальная местночтимая святая с весьма странным по каноническим меркам житием и массой фольклорных элементов в культе. Однако к настоящему моменту Матрона не только официально канонизирована, но и стала едва ли не самой популярной святой РПЦ, а уж в Москве не знает себе равных. Культ “матушки Матронушки” - преимущественно женский, и именно ключевая роль женщин в современной российской религиозной жизни сделала возможным его стремительное развитие.

Но несмотря на роль, которую женщины играют в современной РПЦ, в правящих Церковью кругах женщины наперечет. Среди действительно влиятельных прежде всего вспоминается игуменья Ксения (Чернега), руководительница Юридической службы Московской патриархии. Остальные сколько-то авторитетные в церковных кругах женщины - настоятельницы крупных монастырей или лидеры связанных с Церковью общественных движений. В непосредственном руководстве, разумеется, господствуют мужчины, хотя, вопреки частому представлению, это далеко не всегда епископы, и даже иногда не священники. Так, скажем, глава Синодального информационного отдела патриархии Владимир Легойда - мирянин.

Конечно, это много говорит о положении церкви, как общественного института, но все мы понимаем, что для религиозных организаций патриархатность нормативна. Так что стоит, конечно, держать эту привычную диспропорцию в уме, как нечто, создающее фон для общепринятого гендерного неравенства. Но обратить внимание стоит не только на это.

Церковью - от приходов до патриархии - руководят мужчины. Но все же священники, как правило, имеют неплохое представление о семейной жизни. Они женаты, нередко имеют множество детей, включая, разумеется, и девочек, что дает им возможность посмотреть на гендерные вопросы и с этой стороны. Их жены (“матушки”, как из часто называют в церовной среде) сплошь и рядом либо работают, либо помогают супругам в организации приходской жизни, и вообще достаточно социально активны. Часто осуждаемая церковными людьми “попадья в штанах” встречается в реальной жизни не так уж редко. Разумеется, есть и обратная сторона - консервативные приходы, непременные длинные юбки, матушки, полностью погрузившиеся в семейную жизнь. Но даже в этом случае священник волей-неволей узнает о женщинах немало, и предметные вопросы о беременности, отношениях, разводах, контрацепции и прочем подобном для него - не новость.

Однако над священниками стоят епископы. В результате больших реформ, затеянных патриархом Кириллом, число епископов в РФ за последние годы выросло фактически вдвое. Можно говорить о “кирилловском призыве” архиереев, среди которых основную массу составляют люди по меркам епископата молодые: около 80% этих новых церковных руководителей родились после 1960 года, больше половины - после 1970. Именно эти люди будут составлять костяк священноначалия в ближайшие десятилетия. Однако лишь пятеро из этой сотни епископов имели опыт собственной семейной жизни до пострижения в монашество. В большинстве же случаев их карьерный путь выглядел так: средняя школа, после ее окончания - поступление в семинарию с очень быстрым пострижением в монахи, монастырь, духовная академия, те или иные церковные должности и, наконец, архиерейский пост. В редких случаях в этот список вкрапляется служба в армии или светское высшее образование.

Несложно заметить, что описанный путь подразумевает практически постоянное пребывание в гомогенно мужской среде: семинарии, монастыре, армии. Стоит, вероятно, отметить, что даже среди получавших светское высшее образование “новых епископов” превалируют математики, естественники или военные - словом, выходцы из тех образовательных сфер, где женщины традиционно представлены меньше. Таким образом епископы “кирилловского призыва” не только никогда не строили семью, но часто вообще с детства не общались с женщинами сколько-то близко. Многие из них даже не служили в приходах, то есть до епископской хиротонии не имели с женщинами дело даже в качестве духовников. Из этой изоляции неминуемо исходят, во-первых, мизогинные представления, в подобных мужских сообществах культивируемые, и, во-вторых, непонимание реальных сложностей (а равно и реальных радостей) семейной жизни. Все это так и в светских гомогенно мужских средах (армии, флоте, тюрьме, школах для мальчиков), а в Церкви это к тому же усиливается мизогинными же трактовками священных текстов и многовековой патриархатной традицией, освященной, по мнению ее носителей, свыше.

Результат сложно назвать иначе, чем парадоксальным. Сообщество мирян, где тон задают прежде всего женские и нередко возрастные сообщества, с каждым годом все сильнее контролируется мужчинами молодого или среднего возраста, знания которых о женщинах почерпнуты не из личного опыта, а из представлений закрытой маскулинной субкультуры. Епископы старших поколений хотя и представляют чуть более разнообразную среду, во-первых, все же не отличаются от них разительно, а во-вторых, в силу возраста играют в церковной жизни все меньшую роль.

Патриархатная и мизогинная (это не обвинение, а нейтральная академическая оценка) церковная среда, естественно, появилась не при патриархе Кирилле. Это следствие долгой религиозной традиции. Однако, как показывает современная практика, религиозная община может отойти от старых норм и пересмотреть свои позиции. В православии такие попытки тоже не раз предпринимались. Еще до революции обсуждалось введение в российском православии института диаконисс. Яркие выступления случались и в советские, и в постсоветские времена. Достаточно вспомнить чрезвычайно интересные работы Татьяны Горичевой, ключевой фигуры разом и русского послевоенного богословия, и советского женского движения. Или хотя бы известное выступление PussyRiot в Храме Христа Спасителя: вне зависимости от оценок общества, оно имело форму и содержание молитвы, и не может не учитываться в разговоре о православном феминизме. Хотя сама формулировка “православный феминизм” сейчас кажется едва ли не оксюмороном, женский вопрос сплошь и рядом поднимается в православной публицистике и далеко не всегда с сугубо консервативных позиций. Однако традиционалистский, патриархатный подход, конечно, доминирует.

Самый простой способ понять, что требует современная православная культура от женщины - посмотреть на визуальные образы, существующие в современной церковной жизни. Грубо их можно разделить на два самостоятельных типа. Первый - это собирательный образ “консервативной прихожанки”. Именно этот образ наиболее известен за пределами Церкви, потому что бросается в глаза своими отличиями от принятого в массовой культуре. Закрытая одежда неярких цветов, длинные юбки, непременные платки не только в церкви, но и за ее пределами, и, конечно, то, что в культурологии называют термином М.Мосса “техники тела” - характерная чуть семенящая походка, легкая сутулость, неизменно серьезное и даже постное выражение лица. Естественно, это не более чем карикатурный образ, и далеко не все регулярные прихожанки, даже самых консервативных взглядов, в реальности выглядят так гипертрофированно. Но все же и то, что такие характерные приметы все же часто встречаются, и то, что такая внешность (отсылающая к той же Матроне Московской и вообще телесному идеалу сельского православия XIX-начала XX века) в Церкви культивируется - это весьма красноречивые свидетельства положения женщин.

Второй характерный облик православной отличается визуально, но не принципиально. Если образ “консервативной прихожанки” сигнализирует прежде всего о ее подчиненности богу, об этаком бытии монахини в миру, то второй популярный вариант, “православная жена” - о ее подчиненности мужу. Тут уже можно ожидать большего разнообразия в одежде и, главное, большего стремления к привлекательности, хотя, скажем, использование декоративной косметики все равно может осуждаться. Крайней точкой развития этой идеи служат идеи православной моды - в России существует православный модный журнал, несколько фирм, специализирующихся на продаже одежды в “православном стиле” и даже устраивались православные показы мод. Однако культивируемая ими привлекательность предназначена для мужских глаз, и главной функцией женщины остается послушание супругу.

Основой для такой регламентации женского поведения является, что примечательно, скорее самоподдерживающаяся традиция, формирующаяся личным примером и замечаниями более опытных прихожанок, чем высказывания священнослужителей. Да, и официальные спикеры РПЦ, и священники нередко говорят и пишут о границах “приличной” одежды или долге женщины перед семьей. Но все же редко можно встретить апологии первого описанного выше типа. Если священник и отстаивает традиционную одежду, то скорее в версии “православной жены”. Внешность же типа “консервативной прихожанки” может даже осуждаться - и с точки зрения патриархата (такая жена мужу не понравится), и с точки зрения религиозной (в церкви нужно выглядеть красиво), т.е., конечно, тоже патриархатной, но под другим углом. Эта примечательная борьба двух равно мизогинных концепций - немаловажная тема современной православной публицистики.

Описанное выше не означает, что все православные женщины в современной России соответствуют одному из двух этих идеальных образов, или даже стремятся к этому. В какой-то степени это верно только для воцерковленных, составляющих лишь несколько процентов населения страны. Но основную часть верующих, - по минимальным расчетам около 60% россиян, - составляют нерегулярные прихожане. Они могут иметь общее представление о церковных гендерных традициях и рассматривать воцерковленных, как своего рода религиозный ориентир. Но из этого нимало не следует, что они будут пытаться воспроизвести те же нормы вне церкви, которую посещают в лучшем случае раз или два в году. Важнее то, что знание об этих стандартах конструирует в их умах представление о подчиненной роли женщины в Церкви.

Патриархатный подход означает не только объективирующее отношение к женщине, но и жесткие требования к мужчине. При этом, однако, существует несколько стандартов мужского поведения и, скажем, от мирянина ожидают иного, нежели от епископа. Однако во всех случаях, как при разговоре об идеальном мужчине, так и при обсуждении идеальной женщины, так или иначе всплывает одна из наиболее универсальных и общих религиозных идей - поиск утраченного золотого века.

Образ утраченного рая характерен для очень многих религиозных течений, а в христианстве прямо описан в священных текстах. Но утраченный золотой век православия не имеет отношения к Эдемскому саду: для большинства церковных спикеров и публицистов им является дореволюционная Россия. Как и любой мифический золотой век, царская Россия современного православия далеко не всегда соответствует реальным историческим сведениям. Что не мешает черпать из нее образы как женского, так и мужского идеального поведения. Для мужчин-мирян такими типажами становятся прежде всего “казак” (и, шире, “православный воин”) и патриархальный отец большого семейства, часто сливающиеся друг с другом и в равной мере противопоставленные современному обществу потребления.

Но чем более культивируются такие образы (а милитаризация и патернализм светской политики последних лет этому сильно способствуют), тем более участникам церковной полемики становится понятно, что нынешние мужчины в большинстве своем соответствуют этим образам даже меньше, чем женщины - своим. Как уже отмечалось выше, мужчины в России в принципе меньше интересуются православием, чем женщины. Даже беглый анализ многочисленных вопросов, которые задаются священникам, показывает частотность и даже нормативности ситуации, когда верующая жена живет с неверующим (а иногда даже и некрещенным) мужем. Следствием этого становится не только непонимание, но и житейские трагедии: муж настаивает на недопустимом для религиозной жены аборте или принуждает ее к сексу во время поста, не говоря уже о многочисленных случаях взаимонепонимания, насмешек и упреков. Разумеется, подобные мужчины не соответствуют искомому православному идеалу. В то же время не соответствуют ему и мужчины недостаточно активные. В последние годы в православных СМИ появилась целая серия статей, уже названия которых отражают беспокойство церковной среды - “Куда исчезли настоящие мужчины?”, “Почему в Церкви мало мужчин”. Эпитеты вроде “тряпка” и даже “биомасса”, адресованные к “обабившимся” мужчинам встречается сплошь и рядом. Феминность, слабость мужчин при этом рефлексируется как тлетворное влияние западной культуры, который противопоставляется золотой век прошлого или даже современный исламский мир.

Говоря проще, в православной культуре постепенно формируется едва ли не гипермаскулинный идеал верующего мужчины, главы патриархальной (а не привычной нуклеарной) семьи и потенциального солдата. Яркую реализацию этих образов можно увидеть в идеологии ДНР/ЛНР, где дореволюционные, маскулинные и православные идеи реализуются в полной мере. Этот идеал вступает в противоречие с уже сформировавшимся в постсоветской религиозной среде образом мягкого, несклонного к насилию мирянина, ориентирующегося не столько на милитаристские, сколько на монашеские идеалы.

Несложно заметить, что в современной православной культуре сложилась довольно обычная для современных консервативных религиозных общин ситуация. Существуют достаточно жесткие и широко известные стандарты гендерного поведения, регламентирующие как женщин, так и мужчин. Однако ни те, ни другие в массе своей этим стандартам не соответствуют. Это практически неизбежно, так как стандарты эти воспроизводят (подчас даже преувеличенно) традиции столетней давности, да к тому же нередко традиции сельские. А большинство православных современной России - вполне современно мыслящие горожане. В большинстве семей иррегулярных прихожан, скажем, считается обычным участие жены в семейном бюджете. Но вполне очевидно, что работающая жена едва ли может в полной мере соответствовать образу послушной многодетной матери. Равным образом и мужчины вовсе не спешат менять привычные светские формы досуга на молитвы или строевую подготовку. Православные и секулярные стандарты нередко сосуществуют в одной семье и даже в сознании одного человека, вызывая как бытовые конфликты, так и психологические кризисы.

Однако специфика православной семьи в том, что часть этих проблем может быть передоверена духовнику. Можно сказать, что именно институт духовничества - наиболее заметное отличие церковной семейной жизни от секулярной, гораздо более важное, чем не такая уж частотная многодетность или даже подчиненность женщины (увы, нередко встречающаяся и во вполне светской среде).

Духовник - это священнослужитель, к которому верующий ходит на исповедь. Как правило, это священники, хотя есть и так называемые “старцы” - окруженные особым почтением монахи, которых верующие наделяют фактически сверхъестественными способностями. Практика показывает, что и те, и другие чрезвычайно активно вмешиваются в личную жизнь своих духовных чад - в том числе и в сфере гендерно-сексуальной. Нередко можно столкнуться с браками, заключаемыми по решению духовника между малознакомыми или даже незнакомыми людьми. Еще чаще к духовникам обращаются за советом по поводу рождения детей, сексуальной жизни, с вопросами о несоответствии супругов или детей гендерным стандартам. Далеко не все в Церкви согласны с тем, что это правильно. В 1998 год Синод даже принял определение (это тип церковного документа), в котором прямо запретил “принуждение пасомых” к “принятию монашества;… вступлению в брак; разводу или отказу от вступления в брак, за исключением случаев, когда брак невозможен по каноническим причинам; отказу от супружеской жизни в браке” и ряду других, уже не связанных с гендером проблем. Примечательно, что в этом списке есть принуждение к отказу от супружеской жизни (т.е. секса) в браке, но нет принуждения к ней. Между тем случаи, когда священники советуют женщинам вступать в сексуальную связь с мужем даже при отсутствии желания, несложно найти даже на интернет-ресурсах с вопросами священникам. Впрочем, наличие или отсутствие пункта в списке запретов не имеет никакого практического значения. Мало того, что определение регулярно нарушается, это делается совершенно открыто и воспринимается большинством, как норма и даже праведное поведение. Вполне восторженные рассказы об этом легко найти даже на самых популярных православных ресурсах.

Конечно, подобный внешний контроль возможен и в нерелигиозных семьях: это может быть мнение родителей, друзей, психолога, наконец, общества в целом. Но все же нигде он не артикулирован с такой ясностью, как в Церкви, и нигде не имеет столь ярко выраженного патриархатного, да еще и легитимизированного религией характера. Духовник оказывается финальной инстанцией во внутренних семейных дискуссиях и даже влияет на состав семьи, становясь, таким образом, наиболее влиятельной фигурой в гендерной, семейной и сексуальной жизни верующего - парадоксальным образом при этом не входя в семью и, в случае духовника-старца, не обладая сколько-то обширной информацией о современных формах сексуальной жизни.

Одна из сфер сексуальности, которая остается для Церкви совершенно закрытой, это, конечно, гомосексуальность и, шире, вообще все вопросы связанные с ЛГБТК-движением. Эта сторона деятельности РПЦ постоянно на слуху у публики, что, кстати, само по себе интересно: действительно, нельзя не заметить, что церковные спикеры придают этой теме экстраординарное значение. За последние три года фактически все сколько-то заметные церковные лидеры высказали свое мнение о, скажем, однополых браках - в отличие, например, от очень многих светских политиков.

Объяснить этот расцвет гомофобии несложно, хотя факторов тут задействовано несколько. Во-первых, это социальное происхождение, уровень образования священноначалия и уже описанный выше опыт жизни в гомогенно мужской среде, где гомофобия всегда высока. Справедливо будет предположить, что большинство архиереев, а равно и священников были гомофобно настроены еще до того, как попали в Церковь. Во-вторых, это, конечно, сама православная традиция, где отступления от семейной гетеросексуальной жизни (исключая монашество) всегда оценивались предельно жестко. Хотя в современном протестантизме можно встретить либеральные трактовки библейского текста, многие пассажи как Ветхого, так и Нового завета не допускают особенных сомнений в том, что их авторы негативно относились к гомосексуальности.

Ограничиваются ли причины церковной гомофобии только этим? Вопрос это непростой, но можно все же отметить и еще несколько немаловажных моментов. Критика прав ЛГБТК прямо связана с антизападной риторикой, важной в конструируемом церковью образе “Русского мира”, в последние годы подхваченного и государственной идеологией. Однополые браки рассматриваются в этом контексте как высшая точка разврата и отступления от заповеданных свыше и, естественно, эссенциальных, “врожденных” гендерных норм. Немалую роль играет, вероятно, и медийность этой темы: для спикеров вроде Всеволода Чаплина важно постоянно появляться в СМИ, чтоб церковные темы не сходили с повестки дня. Факт обсуждения тут важнее его темы, а в российском обществе интерес к ЛГБТК-тематике довольно велик.

Наконец, одной из важнейших причин церковной гомофобии является личный опыт священнослужителей. Хотя, конечно же, подавляющее их большинство гетеросексуально, очень многие из них имели опыт столкновения с гомосексуальностью - прежде всего в семинариях.

Вопрос о том, почему в семинариях и епископате встретить МСМ (мужчин, имеющих секс с мужчинами) можно встретить достаточно часто, чрезвычайно сложен. Одни исследователи объясняют это тем, что монашеская карьера может быть привлекательна для юноши-гомосексуала, другие - тем, что в гомогенно мужских средах гомосексуальность распространена как социальное явление. К сожалению, ввиду табуированности этой темы, пока что не представляется возможным, скажем, взять серию интервью у МСМ-духовенства и предложить какое-то универсальное объяснение, если оно вообще возможно. Но точные причины в сущности не так и принципиальны. Важнее, что даже если будущий священник или епископ сам не вступал в однополую связь и не был объектом гомосексуального интереса, он практически неизбежно сталкивался с теми, кто такой опыт имел.

Проблема эта отнюдь не новая, но в последние годы она приобрела особенную остроту в связи с, во-первых, повышенным интересом Церкви и общества к ЛГБТК-тематике и, во-вторых, резкой критикой МСМ-епископов со стороны популярного церковного публициста диакона А.Кураева на фоне бездействия церковных властей. Причины этого бездействия вполне прозрачны: в отличие от публики, священноначалие всегда знало об МСМ в своих рядах и давно перестало придавать этому какое-либо значение - в некотором смысле это можно сравнить с известной американской военной политикой “не спрашивай - не говори”. Но для публики, особенно невоцерковленной, возникающие один за другим скандалы стали откровением и вызвали резкий всплеск внутрицерковной гомофобии. Отдельные случаи злоупотреблений служебным положением или обвинения в насилии совершенно затмили при этом истинное положение вещей: большинство однополых связей в среде духовенства вполне добровольны. С точки зрения церковных канонов они предосудительны; в некоторых случаях можно упрекнуть священнослужителей-МСМ и в известном двуличии (в том случае, если они осуждают однополые связи, сами находясь в них, что случается нечасто). Но стоит помнить и о том, что большинство из них являются носителям не только внешней, но и внутренней гомофобии, рефлексируют свои связи как грех и невротизированы не только опасностью разоблачения и общественного осуждения, но и религиозными страхами.

Между тем остальное духовенство точно так же подвержено страхам, но уже конспирологического свойства. Важнейший из них - пресловутое “голубое лобби”, которое в зависимости от ситуации может приобретать и черты заговора гомосексуалов, стремящихся полностью контролировать церковь, и аморфный облик сообщества гомосексуалов, поддерживающих друг друга для достижения сиюминутых выгод, совместного времяпрепровождения и сокрытия своего образа жизни. Сам факт знакомств и общих интересов некоторых представителей МСМ-духовенства сомнений, в общем, не вызывает, однако едва ли оправдано говорить о глобальном плане. Представление о “голубом лобби” - типичная версия так называмого “гомосексуального плана” (gayagenda), концепции, чрезвычайно популярной среди протестантских фундаменталистов. Именно из их литературы прямо или косвенно черпаются многие идеи и методы православных религиозных консерваторов - от антиабортной риторики и конспирологии до страха перед ИНН и ГМО.

Хотя весомых доказательств существования разветвленного и могущественного “голубого лобби” никогда и никто не приводил, страх перед ним - вполне реальная часть жизни духовенства, и постоянная тема внутрицерковной оппозиции во всем ее многообразии. А представление о том, что гомосексуалы (уже внецерковные) составляют некий международный комплот с целью разрушения нравственности, нередко воспроизводится и официальными спикерами, о “голубом лобби” никогда не упоминающими.

Выше уже несколько раз отмечалось, что по некоторым позиция гендерная политика Церкви и государства очень близки. Это действительно так. Однако, вопреки часто высказываемому мнению, это не свидетельствует о том, что РПЦ проводит политику государственных властей. Возможно, в других сферах это отчасти и так, но в гендерно-сексуальной сфере ситуация скорее обратная: после 2012 года светские власти взяли на вооружение идеи, давным давно отработанные в РПЦ. Процесс этот начался, собственно, гораздо раньше. Так, скажем, именно в церковных документах еще в начале 2000 годов впервые в России было использовано понятие “пропаганды однополых связей”, позже перекочевавшее в законопроекты, одним из основных двигателей которых был прокламирующий свою религиозность петербургский депутат В.Милонов. Но после дела PussyRiot и начала конфликта на Украине государственная идеология в большей степени начала ориентироваться на антизападную риторику, основанную на консервативных трактовках нравственности и духовности вкупе с особой ролью России, как хранительницы морали. Эти темы культивировались и поддерживались в церковной публицистике еще с начала 2000-х годов, патриарх Кирилл обращался к ним еще в бытность митрополитом. Отработанные церковными спикерами приемы и аргументы были быстро переняты, и, скажем, уже Валдайская речь В.Путина 2013 года в частях, посвященных критике аморального Запада, до такой степени схожа с предшествующими высказываниями патриарха, что их легко спутать.

Однако не стоит и абсолютизировать влияние представлений РПЦ о гендере и сексуальности на государственные. Да, под влиянием и с использованием церковных идей власти провели свою гомофобную компанию, а православные образы активно используются в демографической политике. Но, скажем, идея запрета абортов, которую РПЦ активно проталкивает много лет, не увенчались никаким успехом, а регулярное осуждение разводов не только не привело к результативным законодательным инициативам, но и не помешало публичному объявлению о разводе президента - несмотря на декларируемую им приверженность православию. РПЦ и государство проводят совместную гендерную политику, используя при этом идеи Церкви - но только в той степени, в какой это полезно светским властям. Говорить таким образом стоит не столько о подчинении РПЦ властям или наоборот, сколько об их ситуативном, но длительном и взаимовыгодном сотрудничестве.

Сама по себе плачевная гендерная ситуация в современной РПЦ едва ли может стать для кого-то новостью. Консервативная политика вообще и в гендерной сфере в особенности - это то, что Церковью поднимается на щит. Роль гендера в церковной полемике непропорционально велика, и, конечно, главное о чем это свидетельствует, это о футуршоке, который переживает консервативная часть российского общества. Православие - не столько причина обычных в нашей стране патриархальных нравов, сколько способ их поддержки и формулировки: лишенный собственного патриархального языка россиянин, подспудно ощущающий, что общество меняется быстрее, чем он успевает к этим изменениям приспособиться, использует церковную риторику для обоснования собственных иррациональных страхов.

Религиоведение - не гадание на кофейной гуще, и не дает возможности предсказывать будущее. Внезапные политические изменения, которые всегда возможны в организации, власть в которой сосредоточена в руках узкого круга пожилых людей (а РПЦ сейчас именно такова), делают долговременные прогнозы бессмысленными. Но некоторые тренды, длительные процессы выделить можно. И, как это часто бывает в современной церковной жизни, они противоречивы.

С одной стороны в краткосрочной перспективе приходится ожидать только продолжения консервативной политики. Священноначалие РПЦ в ближайшие годы не последует примеру протестантов, и ожидать существенного улучшения роли женщины в Церкви (не говоря уже о таком новаторстве, как женское духовенство или венчание однополых пар) нет никаких оснований.

С другой стороны нельзя не заметить, что в последние годы гендерная и сексуальная тематика стали обсуждаться в церковной публицистике гораздо шире и свободнее, чем раньше. Даже скандальные эскапады А.Кураева в конечном счете имеют своим следствием не только рост гомофобии, но и укоренение привычки к обсуждению сексуальных проблем и нравов епископата. Выступление PussyRiot, воспринятое большинством православных в штыки, тем не менее поставило Церковь перед рядом новых вопросов. Да, реакция на эти вопросы пока что сугубо негативная, их пытаются проигнорировать. Но вопросы от этого никуда не исчезают, и к ним придется возвращаться вновь и вновь.

Православие в современной России консервативно, и с этим не приходится спорить. Однако консерватизм, в том числе и религиозный, не неизменен. Он приспосабливается к обстоятельствам, и если тридцать лет назад консервативный американский республиканец мог позволить себе откровенно гомофобные заявления, то сегодня он не только не сможет их высказывать, но зачастую не будет и разделять. Едва ли есть поводы сомневаться в том, что аналогичные процессы будут происходить и в России. А значит и позиции Русской православной церкви, оставаясь консервативными на фоне общества в целом, претерпят существенные изменения.