Поиск по сайту

Современная социальная реальность формирует информационный тип общества, в котором, по мнению А.М. Багаутдинова, открываются новые возможности и возникают новые риски [2, с. 8-9]. В информационном обществе, перспективным трендом которого является цифровая культура, происходит трансформация коммуникативного кода. На смену традиции диалога приходят модели многомодальной коммуникации, основанные на обработке цифровой информации, что в свою очередь, приводит к разрыву поколений - информационной культуры «детей» (digital native), которые являются коренными жителями цифровой эпохи и информационной культуры «отцов» (digital immigrant), иммигрировавших из предыдущего в цифровой век [14, с. 775-786 ; 15, с. XVIII; 20]. Более того, информационно-цифровое пространство всё чаще нарушает человеко-средовой метаболизм (Т.М. Дридзе, 2000), что неминуемо приводит личность к утере контакта со своей средой, мутации идентичности (социальной, национальной, культурной, религиозной) и забвению корневых ценностей. Мы согласны с точкой зрения Т.С. Прониной, согласно которой: «В религиозной идентичности современных россиян наличествует ценностно-поведенческий диссонанс, проявляющийся в сочетании высоких показателей формальной религиозной самоидентификации в качестве последователей традиционных религий и незначительного влияния религии на оценки, мотивацию поступков и выбор жизненных практик россиян» [11, с.9]. По нашему убеждению, на сегодняшний день, как формализованная ортодоксия, так и отсутствующая ортопраксия, во многом обусловлены влиянием информационно-цифровой среды на личность. Полагаем, что указанные обстоятельства создают условия для «развода» религии и общества в будущем [1, с. 61]. В статье мы рассмотрим три основные вызова, которые, на наш взгляд, содержит в себе современная информационно-цифровая культура, представляющие угрозу для христианской традиции. Первый вызов – провокация. Информационно-цифровая среда обладает огромным потенциалом провоцирующих и ответных конфликтогенов, имеющих многоуровневую структуру. Мы полагаем, что сеть, как часть информационно-цифрового среды, содержит три основных уровня напряжения: «бытовой», «коммуникационно-средовой» и «ценностный». На каждом из указанных уровней сети возможно возникновение внутриличностных, межличностных и личностно-средовых конфликтов. Первый уровень – «бытовой». Возьмем, к примеру, феномен «Социальные сети» (в смысле платформы, онлайн сервиса или сайта). Опции, которые делают интерфейс сети комфортным для диалога, в то же самое время провоцируют пользователя: «Я лайкнул фотографию, а меня не оценили», «Я поздравил с днем рождения, а мне поздравление на стену не повесили», «Меня забанили», «Меня удалили из друзей», «Меня не приняли в закрытую группу» и т.п. Отсюда разочарование, раздражение и обида. Причём, негативная реакция в таком случае направлена как на других, так и на себя. Второй уровень – «коммуникационно-средовой». Пользователь отождествляет себя с предложенными сетью успешными проектами (событиями, людьми, компаниями, религиозными организациями и др.), вступая в «группы» и подписываясь на их «публичные страницы». Тем самым пользователь, овладевая необходимым инструментарием (лайк, смайлик, репост, решение кейса, опрос и т.п.), по умолчанию становится соавтором проекта и начинает активно проживать чужую жизнь. Отказ от реальности, равно как и последующее неожиданное соприкосновение с реальностью, создают необходимые условия для возникновения длительно и последовательно протекающего дисфункционального состояния стресс-невроз-депрессия. Одновременно с указанным непродуктивным состоянием у активного пользователя сети происходит постепенное формирование аддиктивного поведения (об этом ниже). Третий уровень – «ценностный». В информационно-цифровом пространстве исторически привычное этно-культурное и этно-религиозное противостояние переходит совершенно в иную плоскость. Теперь речь идёт не о конфликте государств, культур и наций. На повестке дня – глобальное форматирование системы традиционных ценностей с одновременной инсталляцией новых. Идеологи и проводники последних осознанно вступают в конфликт уже не только с чужими, но и со своими. Их цель – унификация всего того, что является уникальными традиционными ценностями (в т.ч. своей культуры, нации, группы (семьи)). Подобный поведенческий паттерн мировоззренческо-экономической экспансии в своих различных модификациях востребован hr-службами транснациональных финансово-промышленных корпораций. Следствием такого форматирования системы традиционных ценностей становится развитие «нормальной аномии» (С.А. Кравченко, 2015), т.е. «погружение членов социума в условия изначально ненормальные для индивидуумов в виде не-мест, не-людей, не-вещей, не-еды, не-услуг, не-знания и не-событий, что выражается в отсутствии их социальной и культурной специфики» [8, с. 17]. Заданный тренд на глобальный конфликт ценностей неминуемо затрагивает и религиозную сферу, в которой наблюдается процесс как переосмысления, так и переформатирования традиционных религиозных ценностей. Переосмысление ведет к конструированию новых смыслов. Сегодня, по мнению Т.С. Прониной, религиозность россиян «становится более многообразной даже при констатации формальной принадлежности к традиционным конфессиям. Данный процесс напрямую связан с ростом личностного фактора в религии и при этом выступает своеобразным способом сохранения религиозности в новых формах» [11, с.9]. В научных кругах возникают, осмысливаются и усваиваются понятия, фиксирующие латентные и одновременно привычные процессы в российской религиозной среде. Исследователи описывают новые феномены для российского религиозного контекста: «неконфессиональные верующие» [10, с.213], «диффузность религии» [9; 16], «этнодоксия» (В. Карпов, Е. Лисовская, Д. Барри, 2007, 2008, 2012) [19, с. 638-655] , «синтезированная религиозная идентичность», «замершая религиозная идентичность» и др. Переформатирование предполагает отказ от мира многообразия религиозных идентичностей, агрессивную замену прежних смыслов и форм существования традиционных религиозных ценностей, физическое устранение их носителей. Такое видение доминирует в среде миссионеров, в том числе и в системе сетевой вербовки новых членов для экстремистских и террористических организаций. Экономические, социальные, психологические и духовные предпосылки сегодняшнего дня создают благоприятные условия для успешного развития террористическо-религиозных миссий. В основе локальных и глобальных террористических проектов лежат переформатированные религиозные ценности, получившие новые смыслы и формы выражения, которые, по справедливому замечанию В.Н. Чайкина, «оказывают негативное воздействие на социальное, духовное, а во многих случаях и физическое здоровье личности» [13, с. 277-278]. Подобные тенденции представляют угрозу как для существования традиционных религиозных систем, так и для безопасности общества и государства. Второй вызов – формирование аддиктивного поведения. Погружение в сеть предполагает последовательное выполнение двух условий: необходимо отвлечься от враждебной реальности и развлечься в дружелюбной виртуальности. Таким образом происходит смешение реального и виртуального (информационного-цифрового, сетевого), что является характерной чертой наступившей эпохи спектакля (Г. Дебор, 1967)[1], в которой «действительность времени оказалась замещенной рекламой времени» [3, с. 57]. Более того, спектакль, являясь мировоззрением, «подчиняет себе живых людей в той мере, в какой их уже всецело подчинила экономика» [3, с. 13-15]. Человек становится зависим от бесконечно повторяющегося спектакля, и уже не представляет себе жизни без него. Информационно-цифровая среда содержит в себе мощный аддитивный потенциал. Интернет-аддикция (I. Goldberg, 1996) является нехимической, технологической (M.D.Griffiths, 1998), поведенческой формой зависимости, в которой «объектом зависимости выступает поведенческий паттерн, а не психоактивное вещество» [5, c. 65]. Однако сам механизм как химических, так и нехимических (поведенческих) аддикций, по мнению исследователей, одинаков. Более того, интернет-аддикция представляет собой не единичное диагностируемое расстройство, а целый комплекс клинических проявлений (K.S.Young, 1998), включающий в себя разнообразные поведенческие аддикции (компьютерная аддикция, киберсексульная аддикция, киберкоммуникативная аддикция и др.) [21, с.237-244], где компьютер, гаджет или даже сама сеть являются «лишь средством их реализации, а не объектом» [6, с.7]. По этой причине даже непродолжительное отсутствие в информационно-цифровом поле вызывает у аддикта абстинентный синдром («ломку»). В результате, для того, чтобы избежать состояние неудовольствия, аддикт вновь ищет удовлетворения в сети. Третий вызов – вседозволенность. Информационно-цифровая среда, предлагая многообразие смыслов вне подлинного Смысла, ломает границы христианской идентичности изнутри, создавая благоприятные возможности для возникновения, легализации и реализации страсти. С точки зрения христианской аскетической традиции, страсть (греч. πάθος) стремится овладеть умом и телом человека и стать его единственным хозяином (господином). Таким образом, обычная потребность, плененная страстью, очень быстро становится больше всего остального в жизни человека, подчиняя его себе и делая его зависимым от себя. Человек оказывается в ситуации, точно описанной ап. Павлом: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Римл. 7:15,19-20). С.Л. Рубинштейн даёт подробное описание страсти, которое отчасти созвучно с христианской аскетической традицией: «Страсть – это сильное, стойкое, длительное чувство, которое пустив корни в человеке, захватывает его и владеет им… страсть может давать вспышки, но сама не является вспышкой. Страсть всегда выражается в сосредоточенности, собранности помыслов и сил, их направленности на единую цель» [12, с. 580]. Вместе с тем, христианская традиция настаивает на том, что человек не должен быть рабом потребности, а тем более рабом греховной страсти: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1-Кор. 6:12). Основная аскетическая задача христианина, по мнению прп. Исаака Сирина, «иметь попечение о чистоте души своей» [7, с. 693]. Безусловно, что человек не в силах избежать духовной атаки своих потребностей со стороны страстей. Однако, он способен не открыть этой двери, «которая суть страсти» [7, с. 693], и не пустить страсть в свою потребность [7, с. 680]. Если же страсть инфицировала потребность, христианин, прилагая собственные усилия и получая помощь свыше, в силах преодолеть и искоренить пришедшую страсть [7, с. 691]. Каким образом современный христианин может противостоять вызовам информационно-цифровой среды? Ответ: он должен быть всегда занят. «Делай постоянно что-нибудь доброе, - говорил блаж. Иероним Стридонский, - чтобы дьявол всегда находил тебя занятым». Чем же должен быть занят христиан? Во-первых, ежедневным разумным самоограничением посредством духовного, интеллектуального и физического усилия. Во-вторых, ежедневной самозанятостью богомыслием и доброделанием (ora et labora). В-третьих, трансляцией в сети ценностей своей религиозной идентичности. Игорь Малин Список литературы Аброчнов, А.М. В «разводе» религии и общества виноваты обе стороны // Христианское сообщество в России критический самоанализ на фоне духовной ситуации времени. Материалы круглого стола (27 апреля 2007 года). – М.: «Новая Европа», Асс. «Духовное возрождение», 2007. – С. 61-68. Багаутдинов, А.М. Амбивалентность духовности в информационном обществе : Автореф. диссертации ... доктора философских наук : 09.00.11. – Уфа, 2015. – 41 с. Дебор, Г. Общество спектакля. – М.: Логос, 1999. – 224 с. Дридзе, Т.М. Экоантропоцентрическая модель социального познания как путь к преодолению парадигмального кризиса в социологии // Социс. – 2000. – №2. – С. 20-28. Егоров А.Ю., Голенков А.В. Поведенческие аддикции // Вестник Чувашского университета. 2005. №2. - С. 56-69. Егоров, А.Ю., Современные представления об интернет-аддикциях и подходах к их коррекции // Электронный журнал «Медицинская психология в России». – 2015. – №4 (33) – С.1-17. [Электронный ресурс] // URL: http://mprj.ru/archiv_global/2015_4_33/nomer01.php(дата обращения: 02.08.2016). Исаак Сирин, преп. Подвижнические наставления // Добротолюбие в 5- тт.:Т 2. – М.: Свято-Троицкая Сергеева Лавра, 1993.– С. 645-760. Кравченко С.А. «Нормальная аномия» : производство «ничто» // Социологическая наука и социологическая практика. М: ИС РАН. – 2015. – № 3 (11). – С. 17-33. Матецкая, А.В. Диффузная религиозность в современном обществе // Свеча – 2013 : Религия, religio и религиозность в региональном и глобальном измерении. Международная конференция «Религия и религиозность в локальном и глобальном измерении» (30-31.10.2013, Владимир, ВлГУ). – Владимир, 2013. – С. 6-14. Петров, Д.Б. Неконфессиональные верующие : Историко-философский анализ // Известия Сочинского государственного университета. – 2015. – № 1 (34). – С. 213-217. Пронина, Т.С. Типология религиозной идентичности: аналитика религиозности современного российского общества : Автореф. диссертации ... доктора философских наук : 09.00.14. Санкт-Петербург, 2015. – 39 с. Рубинштейн, С.Л. Основы общей психологии. – СПб.: Питер, 2008. – 713 с. Чайкин, В.Н. Противодействие правоохранительных органов общественно опасным формам религиозных объединений. Проблемы и поиск решений // Роль религии в жизни современного общества. Сб. ст. Междунар. науч.-практ. конф. - Н. Новгород: Изд-во НИЦ Поволжья «Нижегородское религиоведческое общество», 2010. – С. 275-284. Bennett S., Maton K., Kervin L. The «digital natives» debate: A critical review of the evidence // British Journal of Educational Technology. 2008. Vol. 39 (5). P. 775–786. Castells, М. The Rise of the Network Society. Wiley-Blackwell, 2010. 656 p. Chipriani, R. «Diffused Religion» and New Values in Italy // The Changing Face of Religion / J. A. Beckford, T. Luckmann, ed. L.; New Delhi, 1988. P. 28-48. Goldberg, I. (1996, July). Internet addiction disorder [Electronic mailing list message]. Retrieved from http://users.rider.edu/~suler/psycyber/supportgp.html(accessed: 03.08.2016). Griffiths M.D. Internet addiction: does it really exist? // Psychology and the Internet: Intrapersonal, interpersonal, and transpersonal implications / Ed. by J. Gackenbach. – San Diego, CA: Academic Press. – 1998. – P. 61–75. Karpov V., Lisovskaya E., Barry D. Ethnodoxy: How Popular Ideologies Fuse Religious and Ethnic Identities // Journal for the Scientific Study of Religion. 2012. Vol. 51. № 4. P. 638-655. Prensky M. Digital Natives, Digital Immigrants From On the Horizon / MCB University Press, Vol. 9. No 5, October 2001. [Electronic mailing list message]. Retrieved from URL: http://www.marcprensky.com/writing/Prensky%20-%20Digital%20Natives,%20Digital%20Immigrants%20-%20Part1.pdf(accessed: 04.08.2016). Young K.S. Internet addiction: The emergence of a new clinical disorder // Cyberpsychology and Behavior. 1998. V. 1. P. 237-244. [1] Или «тотальной симуляции» (Ж. Бодрийяр, 1972). - See more at: http://baznica.info/article/hristianstvo-pered-licom-vyzovov-cifrovoj-kultury/#sthash.5H1HrKEs.dpuf http://baznica.info/article/hristianstvo-pered-licom-vyzovov-cifrovoj-kultury/