Поиск по сайту

Мифы о взаимоотношениях науки и религии Просто не учи физику в школе, и вся твоя жизнь будет наполнена чудесами и волшебством. (Неизвестный автор) Путь Твой в море, и стезя Твоя в водах великих, и следы Твои неведомы. (Пс. 76:20) Введение В настоящее время существует целый ряд предубеждений и, не побоимся этого слова, мифов, характеризующих взаимоотношения между наукой и религией. Указанные предубеждения опасны тем, что затрудняют взаимодействие между указанными сферами человеческой деятельности. По причине именно этих предубеждений многие учёные считают религиозную веру результатом обскурантизма. Особенно сложной проблемой для многих учёных является проблема чудес. Они нередко рассуждают так, что если чудеса имеют место быть, то это значит, что в мире нет никаких законов и закономерностей, и тем самым рассматривают веру в чудеса как явление, угрожающее научному поиску. В действительности идея чудес и научное представление о мире, существующем в соответствии с некоторыми интеллигибельными законами, не противоречат друг другу. В настоящей работе мы предпринимаем попытку развенчания этих мифов. На наш взгляд, результатом будет улучшение взаимоотношений между религией и наукой. Цель работы состоит также и в том, чтобы показать, что религиозная картина мира не противоречит науке в целом, и даже такие постулаты религии, как вера в чудеса, не противоречат научному методу в целом. Речь идёт о следующих предубеждениях: - миф о вере в чудеса как следствии недостатка знания; - "проблема вагонетки": хотя её принято понимать как довод в пользу атеизма и против религиозной этики, в действительности это довод в пользу бытия Божия; - миф о религии как противнице прогресса; Также в работе будут рассмотрены различные религиозные взгляды на исторический процесс. P.S.: Автор этого сочинения является Православным христианином, и по этой причине анализ рассматриваемых в работе проблем будет проведён именно с позиции Православия. Несмотря на то, что автор частично обращается к интеллектуальному опыту буддийской философии для решения некоторой узконаправленной философской задачи, в целом он строго стоит на позициях Православия и в полной мере признаёт Никео-Цареградский Символ Веры. Чудо и закон В настоящее время существует специфический взгляд, в соответствии с которым вера в чудеса является заблуждением, обусловленным невежеством. К примеру, в Интернете широко распространено такое высказывание: «Просто не учи физику в школе, и вся твоя жизнь будет наполнена чудесами и волшебством». Такой взгляд на чудеса является одной из основ атеизма. В действительности же дело обстоит с точностью наоборот. Чудо есть плод не неведения, а знания. Дело в том, что осознание человеком чудесности некоторого события является результатом когнитивного диссонанса между знанием о действительном мире и опытом взаимодействия с ним; и некоторой сложившейся ситуацией. Проще говоря, чудо нужно увидеть, а для того, чтобы увидеть чудо, нужно увидеть нарушение некоторых законов действительного мира. А для того, чтобы понять, что некоторое событие нарушило указанные законы, человек должен эти самые законы знать. Следовательно, не имеющий должных знаний не увидит и чудес. В целом хотелось бы отметить, что удивление есть результат когнитивного диссонанса между представлением человека о мире и феноменом действительного мира, с которым он столкнулся. Отсутствие такого представления приводит к тому, что когнитивный диссонанс становится невозможным, и, следовательно, невозможным становится и удивление. Приведём такой пример: мать с ребёнком присутствуют на Таинстве Соборования, и видят, что инвалид-колясочник внезапно исцеляется и встаёт из своей коляски. Кто будет более удивлён – мать или ребёнок? Естественно, более удивлена будет мать, потому что она, как взрослый человек, понимает, что просто так человек встать из инвалидной коляски не может; следовательно, она видит чудо. У ребёнка же ещё не сформированы представления о реальном мире, касающиеся подобных ситуаций и, следовательно, он не в состоянии отметить неординарность сложившейся ситуации. Он ещё не может понять, что удивительного в том, что человек, сидевший в инвалидной коляске, внезапно встал из неё. Нам также известен следующий, действительно имевший место быть, пример: учёный-физик Андрей Волков провёл исследование в Кувуклии храма Гроба Господня, и обнаружил аномальное изменение электромагнитного излучения во время схождения Благодатного Огня. На основе произошедшего изменения электромагнитного излучения Волков сделал вывод о том, что схождение Благодатного Огня является чудом. Для того, чтобы увидеть изменение электромагнитного излучения, требуется знание физики; отсутствие же такого знания не позволило бы увидеть чудо. Более того, расширение нашего знания способствует также и расширению возможности чуда, поскольку знание законов природы позволяет увидеть их нарушения, и таким образом видеть чудеса. «Бог идеже хощет, побеждается естества чин, творит бо елика хощет» – сказано в Великом каноне Андрея Критского. Из этих слов мы видим, что в Православии, с одной стороны, существует представление о законах мироздания; и вместе с тем существует представление о том, что Бог способен действовать вопреки им. Но возможна ситуация, когда человек не признаёт чудес, поскольку принципиально отрицает возможность чуда; событие, вызвавшее у него когнитивный диссонанс, объясняется действием иного, некоторого предположительно неизвестного закона мироздания; а то и вовсе корыстным умыслом религиозных служителей. Но это уже другая проблема, и она касается априорной веры в возможность чудес. И отсутствие подобной веры, и наличие её совместимы с наукой, поскольку наличие в мире чудес свидетельствует не об отсутствии в мироздании законов, а напротив, о наличии их; из чего следует, что вера в чудеса не противоречит научному методу, равно как и её отсутствие. Таким образом, утверждение о том, что вера в чудеса является следствием невежества, является вредоносным мифом, пагубно влияющим на взаимоотношения между наукой и религией. Да, учёный, вследствие личных априорных убеждений, может не верить в существование в мире чудес и сверхъестественных сил, но может и верить; и эта вера совместима с научным методом. «Проблема вагонетки» как довод в пользу бытия Божия В 1967 году английский философ Филиппа Фут сформулировала философскую проблему, получившую название «проблемы вагонетки». Это следующий мысленный эксперимент: «Предположим, что судья или магистрат столкнулись с разъярённой толпой, которая требует найти виновного в неком преступлении и угрожает в противном случае кровавой местью определенной части общества. Истинный виновник неизвестен, судья считает себя способным предотвратить кровопролитие, только подставив невиновного человека под обвинение и казнив его. Наряду с этим примером возьмём другой, в котором пилот, самолёт которого вот-вот потерпит крушение, решает, следует ли ему уклониться от более населённого района в менее населённый. Чтобы провести параллель как можно ближе, можно скорее предположить, что он управляет едущим трамваем, который может только свернуть с одной колеи на другую; пять человек работают на одной колее и один — на другой; любой, кто окажется на колее, по которой он поедет, будет убит. В случае беспорядков у толпы есть пять заложников, так что в обоих примерах предполагается, что обмен будет означать жизнь одного человека за жизнь пятерых.» Для того, чтобы предложить решение проблемы вагонетки, следует обратиться к опыту дзен-буддйских «коанов», т.е. загадок. «Дзэн-буддизм добивается своеобразного просветленного состояния, «пробуждения» (яп. «сатори») с помощью шока. – писал философ Григорий Померанц. – Методы шока применяются разные, но главным из них является интеллектуальный шок. Ученику дается явно неразрешимая задача, коан. Задача имеет ответ, и наставник его знает. Задача неразрешима, абсурдна с точки зрения «эвклидовского» разума. Но для какого-то высшего разума она разрешима. Ученик не обладает высшим разумом; он, собственно, и пришел в монастырь, чтобы узнать, что такое Путь. Но ему не дают никаких указаний и требуют, каждую неделю, каждый день требуют ответа на явно абсурдный вопрос («Вы висите над пропастью, зацепившись зубами за куст; в это время вас спрашивают: «В чем истина дзэн?» Что бы вы сказали?»). Требуют день, неделю, месяц, год, иногда 3-4 года подряд. В конце концов ученика охватывает «великое сомненье». В отчаянье, как бы над действительной пропастью, он наконец срывается, падает – и в самый страшный миг осознает, что разум и поставленный вопрос взаимно абсурдны, и если вопрос (вопреки очевидности) имеет ответ, то абсурден (в каких-то отношениях) эвклидовский разум. Возникает вспышка сверхсознания, парящего над неразрешимыми вопросами. Для этого сознания мир внезапно становится освобожденным от всех проблем, единым и цельным. Вслед за чувством блаженства, как при встрече с любимым, приходят в голову нужные ассоциации для ответа на контрольные вопросы учителя. Задача решена, ученик понял умонастроение, выраженное в абсурдном афоризме...». К проблеме вагонетки следует подходить как к «коану». Для атеистического сознания проблема вагонетки действительно неразрешима, поскольку имеет только два решения. Но для религиозного (по крайней мере, теистического) сознания есть и третье решение этой проблемы: обратиться к высшим силам (проще говоря, помолиться Богу), дабы они остановили вагонетку, вследствие чего все участники этой ситуации остаются в живых. Если говорить о проблеме судьи, столкнувшимся с разъярённой толпой, он также может обратиться к высшим силам, чтобы они помогли ему принять мудрое решение. Общим решением для всех ситуаций, аналогичных «проблеме вагонетки», является обращение к трансцендентному миру, поскольку средствами мира имманентного они принципиально неразрешимы. Проблема вагонетки важна тем, что, подобно «коанам», расширяет сознание и побуждает обратиться к религии. Столкновение с проблемой вагонетки способно расширить сознание, вследствие чего человек понимает проблематичность («абсурдность») самой постановки вопроса. В нерелигиозной, натуралистической картине мира проблема вагонетки действительно неразрешима. Но в религиозной картине мира человеку открывается возможность обращения к сверхъестественным силам, и таким образом проблема вагонетки, по сути, снимается. Ситуации, подобные «проблеме вагонетки», вполне правдоподобны. И они способны иметь место быть. Однако, если бы не Бог, то такие ситуации были бы принципиально неразрешимы; а поскольку они нередко встречаются в реальном мире, то, возможно, человечество бы погибло, если бы выхода из подобных ситуаций не существовало. Следовательно, это является доводом в пользу бытия Божия, а также того, что Бог промышляет о человеке (в пользу теизма в противовес деизму). Таким образом, проблема вагонетки, которую в философии принято рассматривать как довод против религиозной этики, при более глубоком рассмотрении оказывается «коаном»; загадкой для расширения сознания; и, по сути, доказательством существования Бога. Завершить эту главу нашего сочинения нам бы хотелось стихотворением Зинаиды Миркиной: Мир только чудом не исчез. Удерживает мирозданье Невидимый противовес, Немое противостоянье Души с ее крылатым «нет» Растущей тяжести в ответ. Души, поставившей предел Могуществу и власти тел, Предел всем волнам и ветрам, Души, противящейся нам Проблема прогресса В некоторых кругах научной и технической интеллигенции существует представление о религии как о противнице научного и технического прогресса. Религиозных людей обвиняют в препятствовании прогрессу. Мы считаем, что такое обвинение несправедливо по целому ряду причин. Прежде всего, нам хотелось бы обратить внимание на то, что представители большинства религий используют плоды науки и технические средства для своих нужд, а также об отсутствии какого-либо категорического запрета на науку и технику в целом. Да, некоторые научные и технические решения осуждаются, как противные принципам той или иной религии, но за этим не следует осуждение технического прогресса в целом. Новые технологии широко используются для самых разных нужд. Более того, информационные технологии широко используются для проповедей и миссионерской деятельности, они обеспечивают значительную поддержку их. В действительности проблема в другом. Технический прогресс является социальным процессом, конституируемым людьми на основе своих ценностных ориентиров. С одной стороны, автор технического изделия стремится воплотить в изделии свои ценностные ориентиры. С другой стороны, пользователи технических изделий желают, чтобы изделий позволяли им актуализировать их ценностные ориентиры; следовательно, автор технического изделия ориентируется на некоторого идеально-типического пользователя, дабы изделие способствовало актуализации ценностей такого идеально-типического пользователя. Если автор изделия и/или его пользователи придерживаются проблематичных с нравственной точки зрения ценностей, то такими же проблематичными будут и технические изделия, которые формируются. Если же ценности автора изделия и/или его пользователей не носят проблематичного характера, то и техника, которую они производят, будет вполне нравственно оправданной. Зло не в прогрессе как таковом, а в ложных ценностях, ведущих прогресс не в том направлении. В доказательство нашего тезиса мы приводим примеры: храмов (зодчество), икон и иных материальных предметов церковного обихода. Изготовление указанных предметов также является определённой технологией, выполненной в соответствии с ценностной парадигмой Православия. Предметы церковного обихода являются произведением технического гения человечества в той же мере, в которой таковыми являются, к примеру, компьютеры, смартфоны или космические корабли. Ещё в древности Моисей получал повеления от Бога относительно того, каким образом должны быть технически реализованы материальные предметы, используемые в качестве средств религиозного культа (Исход, гл.25:10-40, также гл. 26-27). Это говорит о том, что технология может быть направленной и на служение Богу. Анализ религиозных взглядов на исторический процесс Атеистический взгляд в настоящее время часто присутствует и во взглядах на человека, общество и культуру. Провиденциальные взгляды на жизнь как отдельного человека, так и общества в целом, в официальной науке практически не встречаются. Более того, в исторической и социологической науке, а также в философии, не было предпринято анализа провиденциалистских взглядов на историю и общество. В действительности единого провиденциалистского взгляда на мир не существует, поскольку в различных религиях взгляды на взаимоотношения между человеком и сверхъестественными силами заметно различаются. Мы предлагаем следующую классификацию провиденциалистских учений: - провиденциальный детерминизм – учение, согласно которому ход истории в полной мере детерминирован сверхъестественными силами и не может быть изменён человеком. - провиденциальный субконструктивизм – учение, согласно которому ход истории обусловлен продолжающейся совокупностью взаимодействий между сверхъестественными силами и человеком - провиденциальный конструктивизм – учение, в соответствии с которым человеку отведена единственная либо преимущественная роль в конституировании исторического процесса, сопряжённая с признанием существования сверхъестественных сил. Провиденциальный детерминизм предполагает полную детерминированность исторического процесса сверхъестественными силами. Человек не в состоянии ничего изменить, все его действия предопределены свыше. Примером такого взгляда на историю является исламское вероучение, в рамках которого есть концепция «предопределения». Провиденциальный субконструктивизм предполагает исторический процесс как результат взаимоотношений между человеком и сверхъестественными силами. Человек имеет свободу выбора, но все зависит не только от него, но и от сверхъестественных сил. В качества примера такого взгляда на историю можно привести Православное учение. Провиденциальный конструктивизм предполагает, что человеку отводится роль единственного творца исторического процесса при признании сверхъестественных сил, либо отводится преимущественная по сравнению с трансцендентными силами роль в конституировании исторического процесса. Примерами такого взгляда на историю являются деизм Р.Декарта, в некоторой степени – буддийское учение. Все указанные провиденциальные взгляды в той или иной мере совместимы с наукой. Провиденциальный детерминизм может быть совместим с идеями натурализма и социологизма; остальные провиденциальные взгляды совместимы с субъективной социологией. Ни идея «законов истории», ни идея человека как творца истории не противоречат религиозному мировосприятию как таковому. Заключение В настоящей работе были рассмотрены наиболее распространённые и вредоносные мифы об отношениях религии и науки. Указанные мифы затрудняют диалог между научной и религиозной общественностью, а в вульгарных формах приводят к конфликтам. Указанные мифы были одной из важных составных частей т.н. «научного коммунизма» и были в составе интеллектуальной базы дискриминации верующих в СССР. Развенчание этих мифов приводит к тому, что учёные начнут более благосклонно относиться к религии, и противопоставление религии науке исчезнет либо значительно нивелируется. Одним из опасных и вредоносных мифов является миф о том, что идея чуда противоречит идее научного метода; о том, что вера в чудеса является плодом невежества. В действительности чудо – это плод знания о мире, поскольку чудесность события определяется противоречием между знанием человека о мире и некоторым наличным фактом. Если нет знания, то такое противоречие становится невозможным; вследствие чего невозможным становится и чудо. Чем больше мы знаем о мире, тем большей становится и возможность чуда; поскольку именно знание даёт способность к видению чуда. «Проблема вагонетки», которая изначально была поставлена как довод в пользу критики религии, при ближайшем рассмотрении, напротив, оказывается доводом в пользу религии. В действительности это «коан», призывающий к расширению сознания, и принятию религиозного мировоззрения. Именно в религиозной плоскости достигается решение «проблемы вагонетки» – обратиться к Богу, дабы Он вмешался и остановил вагонетку. А поскольку проблемы, подобные «проблеме вагонетки», нередко встречаются в жизни человека, мы делаем следующий вывод: существование человека и человеческого общества является чудом, поскольку иначе очень многие люди бы просто не смогли жить. В свете этого вполне можно сделать вывод о чудесности жизни в целом. Прогресс сам по себе не противен религии. Противны лишь те технические и научные решения, которые прямо противоречат религиозной этике. Но некоторые технические решения отнюдь не противоречит религии. Более того, материальные предметы религиозного культа также являются произведением технического гения человечества. Проблема состоит не в техническом прогрессе как таковом, а в ценностях, мотивирующих его развитие. Идея исторического процесса как явления частично трансцендентного характера также не противоречит науке. Провиденциальные взгляды могут быть совместимы со взглядами научными. Хотя, как было показано в работе, провиденциализм бывает разным, и некоторые виды провиденциализма могут быть несовместимыми с отдельными социологическими и социально-философскими представлениями, в целом нет непреодолимого противоречия между религиозным и научным представлением об истории как таковом. Мы выражаем надежду на то, что в будущем между значительной частью научного сообщества и религиозными сообществами не будет столь жесткой конфронтации, которая существует в настоящее время; в идеале ее вообще не должно быть, поскольку, как было показано в настоящей работе, противоречий между наукой и религией не существует.

Атеисты, скептики и агностики: 11 великих ученых отвечают на вопросы о Боге Британский нейрохирург и автор множества статей про научный атеизм Джонатан Парараджасингхем смонтировал видеозапись, в которой собрал воедино 50 интервью с признанными мыслителями в области физики, химии, философии и психологии. Они поделились своим мнением о вере в Бога и жизни после смерти. Ноам Хомский, Бертран Рассел и Гарольд Крото — «Теории и практики» публикуют подборку самых интересных высказываний о религии. Питер Аткинс профессор химии в Оксфорде «Я думаю, что теология борется с фантомами. Теологи изобрели удивительную вещь — эту практически самодостаточную дисциплину, которая никак не пересекается с физической реальностью. Они сочинили самые разные теории и мысленные конструкции, с помощью которых долгое время пытались наставлять человечество на путь истинный. Одна из таких теорий — о божественной цели. Богословы утверждают, что существует некая предопределенность, которую наука не в силах объяснить. Это типичная теологическая концепция. Они не уважают — и поэтому недооценивают — силу человеческого интеллекта. Они постоянно повторяют этот одновременно наивный и обезоруживающий «аргумент» о неисповедимых путях господних, который ни в коем случае нельзя подвергать сомнению. Это красивые слова, но они лишены всякого смысла. С какой стати, спрашивается, у всего на свете должна быть своя цель и свое назначение?» Саймон Блэкберн профессор философии в Кембридже «О нет, в религиозном плане я — безнадежный скептик. Я думаю, вся эта мифология — прекрасный материал для хорошей комедии, воистину человеческой комедии! Наука оперирует понятиями и явлениями из реального мира — чувственно постижимыми. А Богословие пытается проникнуть в потустороннее, в нечто, что находится за или над реальностью. Дэвид Хьюм говорил, что у религии ничего не получается, потому что подобные начинания просто-напросто бессмысленны. Все по-настоящему полезные идеи касаются того мира, в котором мы находимся. Поэтому лучше бы религия помалкивала!» Стивен Пинкер профессор психологии в Гарварде «Я — когнитивный психолог, и я придерживаюсь натуралистского подхода к вопросу о человеческом разуме. Иными словами, человеческий разум — следствие существования мозга, а мозг — результат эволюции. Я уверен, что нет никакой надобности придумывать некую метафизическую душу для того, чтобы объяснить работу нашего разума. Потому что существуют вполне доказуемые теории о человеческой природе — взять хотя бы нейробиологию или генетику. И если вы вдруг захотите ответить на главные вопросы бытия, вы с легкостью можете обойтись без отсылок к эзотерическим сущностям и божественному началу». Ноам Хомски профессор лингвистики в MIT «Я пытаюсь изо всех сил не верить и стараюсь исходить из того принципа, который провозгласил в свое время Бертран Рассел: необходимо держаться подальше от домыслов о жизни после смерти и верить только тому, чему можно найти подтверждение или доказательство. И единственное возможное исключение из этого правила — вера в идеалы. Например, в равенство, свободу и справедливость. Я бы даже сказал, что это не вера вовсе, это — верность». Лорд Мартин Риз королевский астроном «Наука учит нас, что даже самые простые вещи сложны для понимания. И это заставляет меня с подозрением относиться к любому, кто утверждает, что у него есть простая теория, объясняющая природу всего сущего. То есть я — в какой-то мере пессимист. Думаю, что максимум, на который мы можем рассчитывать, — это объяснять устройство окружающей действительности посредством неких условных метафор и допущений. Соответственно, я полагаю, что мы никогда не сможем похвастаться абсолютным пониманием мироздания. Тем не менее сам я точно не принадлежу к числу тех, кто мог бы принять какую бы то ни было религиозную догму». Сэр Бертран Рассел философ, лауреат Нобелевской премии по литературе «Я изучил христианские догмы и историю противостояния людей верующих и неверующих. И все доводы в пользу существования Бога выглядели настолько неубедительно с точки зрения логики, что я сделал вывод: нет никакой практической пользы в вере в недоказуемые вещи. Ведь тут налицо логическая ошибка: утверждение либо истинно, либо — нет. Если оно истинно — верю, если нет — не верю. И если вы не в силах доказать истинность утверждения, то вы обязаны воздержаться от всяких домыслов и суждений по этому вопросу». Риккардо Джаккони лауреат Нобелевской премии по физике «Каждое иррациональное убеждение несет в себе настоящую угрозу. Оглянитесь вокруг — главная причина проблем в обществе заключается в том, что люди действуют иррационально, потакают своей невежественности. Мне бы хотелось, чтобы с помощью науки можно было добиться сознательности человека. К сожалению, нам пока что не удалось достичь этой цели. Сегодня мы не более рациональны, чем в свое время были древние греки». Брайан Кокс физик, исследователь в CERN «Можно сказать, что я чувствую себя более комфортно благодаря моей вере в Неизвестное. В этом — весь смысл науки, не так ли? Где-то там есть вещи, миллиарды явлений, о которых мы ничего не можем знать. И то, что мы о них ничего не знаем, восхищает меня и пробуждает во мне желание отправиться туда и все разузнать. Это и есть цель науки. Поэтому мне кажется, что если мысль о существовании Неизвестного заставляет вас чувствовать себя неуверенно, то вам лучше не заниматься наукой. Мне не нужен готовый ответ — точнее, готовые ответы — на все вопросы. Для меня самое важное — возможность самому найти и сформулировать их». Сэр Гарольд Крото нобелевский лауреат по химии «Я атеист, и мне кажется, что большая часть ученых разделяют мое отношение к религии. Есть некоторые, которые верят в Бога, но все-таки более 90% всех крупных исследователей — не религиозны. Мы применяем научные методы в своей повседневной жизни — я считаю, что это моя главная интеллектуальная задача. Не то чтобы я не нуждался в некоторой мистической составляющей — я просто-напросто ее не признаю. К тому же, верующие люди — крайне уязвимые создания. Они неразборчивы в своих убеждениях, такие люди могут добровольно принять за чистую монету древние убаюкивающие сказочки, о достоверности которых даже не приходится говорить. Они меня беспокоят, потому что многие из них — влиятельные люди, от их решений зависят судьбы миллионов. Отвечают ли они за свои дела? Сомнительно. Если они готовы поверить в такие небылицы, то возникает вполне резонный вопрос: как далеко они могут зайти в своей легкомысленной иррациональности? Не отразится ли эта прихоть на моей жизни?» Леонард Сасскинд профессор теоретической физики в Стэнфорде «Я не верю в то, что Вселенная была целенаправленно создана неким абсолютом. Я верю, что она появилась в силу тех же причин, что и человек. Разумеется, до Дарвина все выглядело так, как будто человека создал творец. Это вполне естественная мысль: только сущность еще большей сложности — нечто непостижимое и совершенно прекрасное — может сконструировать столь непростой организм и головной мозг. Однако потом этому нашлось намного более прозаичное объяснение — человек, как выяснилось, появился в результате случайной мутации, произошедшей всего лишь из-за перемены в химическом составе атмосферы. Какие-то виды оказались более успешными, какие-то — не очень, кто-то выжил, кто-то — нет. Так что, по справедливости говоря, человека создала другая троица — случайность, статистика и законы физики. Думаю, что примерно то же самое можно сказать о Вселенной». Роберт Колман Ричардсон лауреат Нобелевской премии по физике «Я не верю в какого-то антропоморфного Бога, который каким-то чудесным образом сотворил Вселенную. Что касается жизни после смерти, то все, что я могу сказать по этому поводу: «Было бы здорово!» Но у меня нет ни малейшего основания думать, что она существует». Olga Steb Источник: https://theoryandpractice.ru/posts/4990-ateisty-skeptiki-i-agnostiki-11-velikikh-uchenykh-otvechayut-na-voprosy-o-boge

Катасонов В.Ю. Катасонов Валентин Юрьевич — профессор кафедры международных финансов МГИМО, доктор экономических наук, член-корреспондент Академии экономических наук и предпринимательства. Окончил МГИМО в 1972 г. В 2001-2011 гг.— заведующий кафедрой международных валютно-кредитных отношений МГИМО (У) МИД России. В 1991-1993 гг.— консультант ООН (департамент международных экономических и социальных проблем). В 1993-1996 гг.— член Консультативного совета при президенте Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР). В 1995-2000 гг.— заместитель директора Российской программы организации инвестиций в оздоровление окружающей среды (проект Всемирного банка по управлению окружающей средой). Специалист в области экономики природопользования, международного движения капитала, проектного финансирования, управления инвестициями. Автор десяти монографий, в том числе: «Великая держава или экологическая держава?» (1991), «Проектное финансирование как новый метод организации инвестиции в реальном секторе экономики» (1999), «Бегство капитала из России» (2002), «Бегство капитала из России: макроэкономический и валютно-финансовые аспекты» (2002) и другие. С января 2012 г. возглавляет Русское экономическое общество им. С.Ф.Шарапова, является главным редактором печатного органа РЭО — журнала «Наше дело». Лжепророки последних времён. Дарвинизм и наука как религия Многие уверены в том, что в мире имеет место «прогресс», т. е. процесс обретения человеком и человечеством всё более полного знания. Однако есть знание и «знание». Одно знание приближает человека к тому, что философы называют абсолютной истиной, а другое «знание» его может от этой истины уводить. Мы живём в такое время, когда человек и человечество двигаются семимильными шагами по той дороге, которая всё дальше уводит человека от истины. И тем поводырём, который ведёт за собой человечество по этой дороге, оказывается, как это ни странным может показаться многим, наука. Наука, как многие полагают, представляет собой общественный институт, на который возложена миссия познания природы, общества, человека. Однако сегодня имеется много признаков того, что она превратилась в секту. Причем секту, имеющую откровенно антихристианскую направленность. Яркое тому доказательство — лженаучная теория под названием «дарвинизм». Источник: http://www.koob.ru/katasonov/lzheproroki Катасонов В.Ю. Лжепророки последних времён. Дарвинизм и наука как религия.doc

Соединится ли наука с религией, а человек с машиной Сергей Переслегин о том, почему футурологические прогнозы стали посмешищем Дмитрий Перетолчин Сергей Переслегин Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Сергей Борисович, вы - единственный «правильный» футуролог на сегодняшний день. Прогнозы – дело неблагодарное, и уметь их делать дорогого стоит. Но для того, чтобы заниматься футурологией, нужно хорошо знать современные технологические площадки, потому что они обуславливают, как мы будем жить. Поговорить сегодня хотелось бы именно об этом. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Начнём с того, что я не футуролог, ведь это предполагает научно обусловленное представление картины мира в будущем. А работать с будущим, находясь в научной логике познания мира, очень трудно. Поэтому большинство футурологических прогнозов давно являются посмешищем. Верно было сказано: прогностика действительно занимается технологическими площадками. А как они связаны с развитием науки? Ещё в 60-е годы считалось, что прямо и непосредственно, уже в 90-е это подвергалось сомнению, а сейчас считается, что связи нет. Возникает вопрос: если развитие технологий оторвалось от развития науки, то чем же наука занимается? Многие сейчас говорят о кризисе науки и научного познания мира. Попробуем сравнить с чем-то уже известным; на ум сразу приходит кризис схоластики, христианской, религиозной картины мира, построенной на изучении Священного Писания. Схоластика позволила строить великолепные соборы, создать в Европе дорожную сеть, обеспечить нормальное общение между государствами, вернуть торговлю после кризиса тёмных веков. Более того, схоластика, будучи включенной в жизнь каждого отдельного человека, придавала от рождения до смерти этой жизни смысл. Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Готов подтвердить. Когда в Бельгии не так давно разрешили эвтаназию, записалось очень много людей, не имеющих тяжелых заболеваний, – у них просто не было смысла жизни. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. А схоластика наполняла каждое действие в жизни человека смыслом. Она же создавала университеты, люди учились и развивались, общество двигалось вперед. Потом началась эпоха Великих географических открытий и стали появляться проблемы. Была создана первая трансконтинентальная империя – Испания, которая имела власть и территорию практически по всему миру. Так вот, схоластика утверждала, что идеологической, онтологической и вообще любой основой такой империи является католицизм, истинная вера. Но оказалось, что этого мало, чтобы удержать единство империи. Второй удар по схоластике нанес Лютер. Он спрашивал, как умение читать Библию, анализировать её на трех уровнях поможет определить, будет ли человек спасен или осужден в загробной жизни, и как схоластика вообще отвечает на вопросы о смерти. А ответов этих у схоластики не было. Третий негативный момент. Начиналось все с изучения Писания, но потом пошли его толкования, комментарии к толкованиям и комментарии к комментариям. Говоря современным языком, мощный дериватив. И было невозможно понять, как та или иная очередная диссертация относилась к конкретным проблемам человеческой жизни. Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Мне кажется, до какого-то момента церковный язык вполне хорошо описывал окружающий мир. С появлением науки и открытием новых фактов языка этого стало не хватать. Сейчас же (по данным журнала Nature) каждый день выпускается 3850 научных статей, их так много, что даже названия прочитать невозможно. Соответственно, это похожая ситуация («комментарии к комментариям») и никто не может отследить, стоит ли на них опираться, – отсюда тупик научного знания. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Познание, то есть обнаружение или присвоение информации, является одним из социосистемных процессов. Любое общество в любой ситуации тратит часть своих ресурсов на познание и не может без этого обойтись. Логика схоластического познания – изучение Творца через откровения (с помощью языка). А в момент появления «комментариев к комментариям» познание исчезло, люди стали ходить по пройденному пути. Тогда Бэкон предложил изучать Творца через творения. Это нуждалось в ином подходе: вместо логики и грамматики активизировались наблюдение и измерение (ведь «творения» – это окружающий мир). Важно понимать, что Бэкон изначально рассматривал науку как изучение Творца, базовая цель осталась той же самой. Его позиция: почему мир познаваем? – потому что и мы, и мир созданы одним и тем же Творцом по образу и подобию, и поэтому у нас есть основания считать, что мы в состоянии понять творения. В этом русле наука развивалась очень хорошо, пока не началась очистка науки от теологии. С одной стороны, все хорошо было в логике гуманизма, человек стал центром всего. С другой стороны, возник вопрос, почему мы вообще считаем мир познаваемым. Бэкон, будучи довольно язвительным человеком, спрашивал, на каком основании считается, что английский язык, подходящий для рыночно-площадной торговли, способен описывать природу или Создателя. Может, в языке нет нужных конструкций и слов. Сейчас мы понимаем, что ни один из языков мира не описывает, но есть мнение, что это можно сделать законами математики. А почему? Экспериментами скорее не подтверждается, более того, мы ведь и результаты эксперимента обрабатываем через математику. Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Можем ли мы на конкретных примерах объяснить, где наука теряется? Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Сперва ответим на другой вопрос: почему перестала работать схоластика? Она не ответила на два вопроса: как обеспечить человеческое спасение и как обеспечить единство трансконтинентальной империи. А наука не отвечает принципиально на вопрос о том, что такое человечество. Мы ведь ощущаем переход от конкретных государств к общечеловеческой картине (то, что Вернадский называл ноосферой), а термин «глобализация» подчеркивает, что нам буквально приходится это ощущать. Оказывается, нам нужны организационные формы для понятия, которое мы не можем определить. Киевский Майдан продемонстрировал, что в некоторых случаях на непродолжительное время в человеческих сообществах возможна самоорганизация – а наука не может объяснить, что это такое и как она работает, как соотносятся само- и внешняя организация (попытки Пригожина это объяснить не получили никакого развития). Не так давно президентом США выбрали Трампа. При 100 выборах в 99-ти победила бы Клинтон, но выборы были одни. Получается, возможность, случайность и вероятность не коррелируют между собой. Наука плохо, но умеет работать с вероятностями, но абсолютно не работает с возможностями. А мы живем в возможностном мире: то, что вероятность попасть под машину для человека низкая, не облегчает его участи, если он под нее попал (а это возможно). Хуже другое. С вероятностями наука работает на уровне математики, не понимая, как они происходят. Простой пример. Сегодня наука не может объяснить происхождение магнитного поля Земли. Мы его можем точно нарисовать, понимаем его значение. Но механизмы его происхождения не выдерживают никакой проверки. Стандартное объяснение – мантийные потоки, но они слишком медленные и температура их слишком высока, а потому магнитное поле должно быть на несколько порядков слабее. Не буду подробно говорить о магнитных полях спутников и планет-гигантов, у которых нет твердого ядра и отсутствует возможность существования мантийных потоков. Не так давно были обнаружены очаги геологической активности на Плутоне. Откуда? Далекая планета, радиоактивных атомов быть не должно. Энергии от Солнца Плутон получает мало, так где же источник энергии для геологических процессов? Но важны не сами по себе подобные проблемы, а то, что их нерешение не позволяет заниматься вопросами практическими. Например, наука до сих пор не создала теорию города, а в городах живет больше половины населения мира. Мы понимаем, что это какая-то сложная конструкция - не объект и не система. А что именно – сказать не можем. Было бы хорошо, если бы, осознав эти проблемы, наука начала их последовательно решать своими методами. Тогда было бы сразу понятно, решаемы эти проблемы или методы не работают. Когда создавалась квантовая механика, была возможность попытаться понять, почему мир оказался принципиально «неклассичен», почему он вероятностный, почему в нем важна позиция квантового наблюдателя. Эти вопросы ставили большие ученые вроде Эйнштейна, но ответа на них дано не было. Беру примеры из физики неслучайно, ведь она наука наук, однако и она не занимается исследованием собственных оснований. На данный момент времени общество в познании не заинтересовано. А с учетом глобализации при всех ее кризисных состояниях и мультидержавного стандарта вооруженных сил США нет даже стандартной логики военной опасности. В итоге правящая элита не заинтересована в быстром развитии науки, потому что любое развитие меняет существующий порядок и правила игры, а это значит риск для верхов: они не могут выиграть, но могут проиграть. С другой стороны, уровень жизни достаточно высок, а сама наука организована по жесткому цеховому принципу, где сам цех принимает решение об успешности или неспешности своих действий, и первое решение принять гораздо проще. Яркий пример тому – Нобелевская премия за бозон Хиггса, где они, по сути, сами себя назначили. Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Поясним: Нобелевские премии не дают за неповторенный эксперимент, а повторить его могут только они сами. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. В итоге мы считаем научными данные, которые не только не проверены, но и в принципе перекрестно проверены быть не могут. Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. В одной книге я читал интересное мнение: по сути, у нас все сконцентрировано в монополиях, которые не заинтересованы в изменении рынка. Им лучше заморозить ситуацию, при которой они остаются монополией. И если и открывается новый рынок, то только при условии, что в нем уже обеспечено монопольное положение. И любая технологическая площадка упирается в интересы монополий. А предположим, что модель общества изменилась, капитализм изжил себя полностью. Какие вопросы тогда общество должно поставить науке, чтобы они были решены в первую очередь? Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Три основных вопроса я уже назвал. Во-первых, это вопрос о целом (Бог или Вселенная) и представление о том, как с ним работать при условии, что человек является частью целого (невозможность отделиться снимает моментально вопросы о правах человека, кстати). Во-вторых, это работа с возможностями, траекторный возможностный мир, представление о вероятностях, случайностях, неизбежности. В-третьих, развитие квантовой механики в одном интересном направлении - макроскопический квантовый эффект. Если предположить, что именно этим и объясняется магнитное поле Земли, то мы сталкиваемся с новым представлением о мире и веществе. Одним из важнейших принципов квантовой механики является принцип неопределенности: вы не можете с точностью одновременно определять координату и импульс частицы. Проводим мысленный эксперимент: есть частица, делим ее на две. У одной можно точно определить координату, но не измерить импульс, а у другой – импульс. Квантовая механика не отменяет закон сохранения импульса, поэтому у первой частицы вы будете точно знать и координату, и импульс, что невозможно. К этому парадоксу пришли очень быстро, и пришло понимание, что, чтобы сохранить картину мира, надо, чтобы одна частица оказывала влияние на другую, хотя бы даже между ними не было возможно никакое взаимодействие. Это доказывает связанность всего во Вселенной и открывает пути к изучению, скажем, квантовой телепортации. Больших результатов ждать не стоит, но на микроуровне, скажем, в работе компьютеров, эффект точно будет ощутим. Еще о тех задачах, которые современная наука не хочет решать. Как провести границу между живым и неживым? Появляются новые технологии, наверное, скоро сможем и геном собрать. Будет он относиться к живому? Сколько наноустройств надо вставить в человека, чтобы он перестал быть живым и стал киборгом? Если сказать, что такого момента нет и процесс этот непрерывен, приходится согласиться, что между живым и неживым нет принципиальной границы. А это опасно и для человека, и для истории наук, которая начиналась с акцентирования принципиальности этого различия. А как разделить разумное и неразумное? Ведь искусственный интеллект уже может генерировать философские статьи по заданным понятиям. А когда он станет способен к творчеству – признаем ли мы его разумным? А как происходит (и происходит ли) переход от искусственного разума к искусственному сознанию? Американцы, надо отдать должное, не решают эту проблему с помощью науки, что невозможно, а снимают сериал «Дикий Запад», где только это и обсуждается. Вся мировая элита сходится во мнении, что шестой технологический уклад делать придется. Это робототехника в широком смысле, и к ней есть два пути: европейский и китайский. Европейцы хотят создать умную машину по типу беспилотных автомобилей. А китайцы хотят «глупую» машину с интеллектом не шофера, а лошади. Они будут создавать много дешевых и малоразумных роботов, которые, тем не менее, лучше китайских рабочих: не устают и не допускают брака. В перспективе это ведет к тотальной безработице. Из 7 миллиардов потеряют работу 6.9, а наука делает вид, что не слышит этих вопросов и не замечает проблему. Но пока у человека есть два преимущества перед роботом: мы умеем отличать важное от неважного и работающее от неработающего. С другой стороны, для нас невероятно сложна работа с большими базами данных, а для робота она не представляет трудности. Однако современный капиталистический мир организован так, что легко заявить: «Если машина этого делать не может, то это и не надо делать вообще» Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Получается, в тех рамках экономической системы, которую мы условно называем капитализмом, мы конкурировать с машиной не сможем. Илон Маск, например, предлагает сливаться с машинами. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. В этот момент мы снова возвращаемся к онтологии. Есть два пути: слияние с машинами, по Маску, и позиция трансгуманистов (изменение генома). Но обе позиции сходятся в том, что в ходе долгой эволюции человек сделан был плохо, его нужно делать лучше, а с этим человеком нет никакой надежды. Если вы приверженец теистической картины мира и считаете человека созданным (не очень важно, создан человек Богом или Вселенная просто решила обрести самосознание), то понимаете, что человек – лучшее из творений и в любой социальной ситуации будет иметь перед роботом преимущество. И нельзя сказать, какая из картин мира лучше. Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Один из Вселенских соборов рассматривал вопрос о том, сколько ангелов умещается на кончике иглы. В физическом – ни одного, в метафизическом – сонм. А недавно я увидел программу, которую вел Морган Фриман, где он задавался вопросом, один ли он в этой комнате или нет – с тех же самых позиций! Получается, наука сделала огромную петлю и должна вернуться к теологии? Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Все гораздо сложнее. До схоластического познания было философское, и многие до сих пор считают работу ученых связанной с «треугольником СПА (Сократ, Платон, Аристотель)». Вообще греки и философское мышление дали нам представление о развитии, сформулировали греческий парадокс: каждый следующий шаг развития рождает иное не только по отношению к предыдущему шагу, но и ко всем предыдущим. Удивительно, но даже сверхчеловек Ницше – одно из следствий этого парадокса. Схоластика определила, почему логика работает, определив для нее причину в виде Бога, и сделала мир одушевленным, имеющим потому цель и смысл. Наука начала с этим миром работать и дала принципиально новые инструменты для этого. Это продлило нам жизнь, сделало доступной энергию, определило три глобальности - связи, навигации и информации. Наука создала комфортный мир, в котором интересно мыслить и легко получить практически любую информацию. Но не находимся ли мы сейчас в начале нового этапа познания, для которого научное познание будет важно и значимо, но также будет и лишь частью истории? Схоластика изучала откровения, натурфилософия – творения, сейчас, возможно, надо изучать переходы, то есть процесс творения. Что меняется, когда создается новое и иное? Но тогда становится понятно, что к процессу творения научные методы с наблюдением и измерением так же неприменимы, как методы анализа Откровения к планетам и звездам. Нам придется ответить на вопрос о том, каков реальный статус законов природы, где они работают, а где нет. Да и все ли может быть описано в форме закона? Ведь любой закон принципиально дискурсивен. Еще Аристотель говорил, что человеческое мышление стремится к простоте. Мы всегда пытаемся найти главный принцип, из которого следуют вспомогательные, и строим схему по типу ветвей дерева, распространяя её на что угодно. Но кто нам сказал, что природа создана по принципу экономии мышления? Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Мы исходим из того, что не может быть избыточности. Приведу пример. Считается, что изменения обуславливают приспосабливаемость к среде. Рыбки гуппи очень быстро меняют свои поколения, и над ними провели эксперимент: их помещали в разные водоёмы (с хищными рыбами и без). А изменения происходили наоборот, эксперимент противоречил модели. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. А что такое эволюция? Начнём с Дарвина, который, как известно, был теологом. Создавая теорию эволюции, он полностью использовал позиции классического менеджмента: Господь – главный менеджер, он ставит задачу эволюции – более мелкому менеджеру. То есть, по Дарвину, эволюция имеет цель. И это истинная проблема: случайна эволюция или целенаправленна? Уже в XX веке появляется серьезное непонимание. Во-первых, идея мутаций явно здесь работать не должна. Далее: не важно, рассматриваете ли вы эволюцию жизни на Земле, эволюцию разума или техноэволюцию, - всегда не хватает времени. С учетом того, что вам нужно, чтобы два организма с одинаковой мутацией встретились, мутационный ген стал доминантным, и при этом сами существа еще выжили и, грубо говоря, не были съедены. Другой пример. Мы с вами состоим из тяжелых элементов, а во Вселенной есть водород и гелий, остальное должно синтезироваться. Нужно получить из водорода первое поколение звезд, которое должно пройти свою эволюцию, в них должны пройти реакции на создание более тяжелых элементов (что для легких водородных звезд довольно проблематично). Потом эти элементы нужно свести в одно место и создать, например, Солнечную систему, где будут планеты с тяжелыми элементами. С учетом вероятности этих процессов, посчитайте время, которое для этого необходимо, и вы обнаружите, что времени не хватает на много порядков. С другой стороны, эволюция чрезвычайно медленно стартует, зато потом ускоряется и её последние шаги занимают нулевое время – эволюционная сингулярность. Но в природе этого нет. Значит, и сама модель логически внутренне противоречива, а у Дарвина это не так. Господь в сложные моменты «поправляет» младшего менеджера. А мы эту схему используем без Бога, а потому работает она у нас странно. Если Земле 4.5 млрд лет, то жизни на ней никак не меньше 4.2 млрд. Значит, на вопрос случайного зарождения жизни времени не остается вообще. Это к вопросу о живом и неживом. И тогда либо мы видим разумного человека, либо неразумную обезьяну. И мы не можем провести границу между экосистемой и социосистемой – когда произошел переход? А с точки зрения экосистемы человек – нежизнеспособный вид. А в социосистеме все хорошо, а значит, она должна была возникнуть сразу со всеми своими процессами. И как это сделать с помощью случайных мутаций? Это, боюсь, даже не фантастика… Дмитрий ПЕРЕТОЛЧИН. Мы появились на этой планете как завтрак. Нет ни когтей, ни зубов острых… И выжили только за счет социосистемы. А сейчас говорим, что человек сам себя из этой ниши выталкивает. Значит, мы сами – главная для себя опасность. А выход из этого – новое знание, возможно, «постнаучное», которое было бы связано с религией. Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Скажу как христианин, что самый большой грешник – это часть, возомнившая себя целым. Так и наука в какой-то момент стала считать себя единственной формой познания, забывая, что были и другие и, определенно, будут новые. Источник: http://zavtra.ru/blogs/budushee

Геннадий Горелик “Другому как понять тебя?“, или Основы научного паратеизма Что такое «паратеизм»? Два нобелевских лауреата: атеист и теист Паратеизм сегодня, вчера и позавчера Два академика: атеист и теист «…другому как понять тебя?» К столетию Виталия Лазаревича Гинзбурга, с любовью к его живой душе атеиста Виталий Лазаревич Гинзбург, физик-теоретик, нобелевский лауреат, ушел из жизни семь лет назад. Но из моей жизни никуда он не уходил. И не только потому, что за тридцать лет нашего знакомства мне довелось много беседовать с ним на разные острые темы науки и жизни, а недавно подготовить к публикации его "Письма к любимой" из самого драматично-плодотворного семилетия его биографии – 1946-1953. В.Л. сейчас для меня олицетворяет вопрос, не отпускающий с середины 1990-х, когда я занялся исследованием жизни Андрея Сахарова: КАК ПОНЯТЬ ТО, ЧТО СРЕДИ ЛУЧШИХ И УМНЕЙШИХ ЛЮДЕЙ ИМЕЮТСЯ И ТЕИСТЫ И АТЕИСТЫ? С этим вопросом связан второй: Почему редко кто из хороших умных людей принимает этот вопрос всерьез? В.Л. принимал, и потому-то наиболее широкую известность он получил не своими научными достижениями, а выступая на темы религии. Некоторые в его “неуемных и неумных” высказываниях видели миссионерский зуд – желание всех обратить в свою веру, то бишь в неверие. Я же видел прежде всего защиту свободы совести, что он и сам говорил. Однако сейчас, больше всего вижу страсть исследователя решить казалось бы чисто интеллектуальную проблему – “живо трепещущую”, но не поддающуюся: Как могут разумные образованные люди (включая физиков!), верить в бога??!! ЧТО ТАКОЕ «ПАРАТЕИЗМ»? Поскольку речь идет о физиках-теоретиках, уточним основные понятия. Из текстов Гинзбурга видно, как трудно атеисту пользоваться обычными словарными определениями, где “несуществующему” богу приписываются разные свойства, и, соответственно, возникают теизм, деизм, пантеизм и прочие разные -измы. Чёрт ногу сломит (хоть и он не существует). В.Л., например, цитировал определение:“Теизм – религиозное мировоззрение, исходящее из понимания Бога как абсолютной личности, пребывающей вне мира, свободно создавшей его и действующей в нем”и дал свое само-определение: “Атеист полностью отрицает существование Бога, чего-то сверхъестественного, чего-то помимо природы, считает мир существующим независимо от сознания и первичным по отношению к этому сознанию”. Но если нет ничего сверх-естественного, вне-природного, то на нет и суда нет, как нет и реальных оснований для суждений о личности Бога, о его местопребывании и деятельности. Поэтому атеист Гинзбург в пантеизме и деизме видел лишь “стыдливый атеизм”, а об Эйнштейне писал, что тот “был атеистом и пользовался религиозной терминологией лишь в условном смысле”. При этом цитировал письмо Эйнштейна 1951 года своему другу-атеисту (М. Соловину): “Вполне могу понять Ваше нежелание применять слово “религия”, когда имеется в виду некий эмоциональный или психологический настрой, наиболее очевидный у Спинозы. Но я не нашел лучшего выражения, чем “религиозная”, для уверенности в рациональной природе реальности, насколько она доступна человеческому разуму. Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бескрылый эмпиризм. Какого черта мне беспокоиться, наживут ли попы на этом капитал? От этого все равно нет лекарства”. Эйнштейн знал на собственном опыте, что такое религиозное чувство. В детстве он был им охвачен, к изумлению своих просвещенных и “совсем нерелигиозных”, по его собственным словам, родителей. К религиозному совершеннолетию (в иудаизме – 13 лет), ему стало тесно в рамках традиционной религии и на смену пришло “прямо-таки фанатическое свободомыслие”. Однако он прекрасно помнил “религиозный рай юности” и сохранил любовно-уважительное отношение к текстам Библии. Он не раз объяснял свое религиозное чувство, иронизируя о “профессиональных атеистах, гордых тем, что не только избавили этот мир от богов, но и ’разоблачили все чудеса’”. Познаваемость мира он называл “вечной тайной”, “чудом, которое лишь усиливается при расширении наших знаний”. Но если Эйнштейн, с его несомненным литературным даром, не нашел более точного слова, чем “религиозное”, чтобы выразить свое мировосприятие, не значит ли это, что иного слова попросту нет? Этот вопрос подсказывает простое, общее и легко проверяемое отличие (оно же и определение) теиста и атеиста: Если человеку для выражения самых глубоких своих представлений о смысле жизни, о своем восприятии мира и других людей, необходимо понятие Бога (или богов, духов и т.п.), он – теист (или политеист), в ином случае – атеист. Конечно, самые глубокие свои представления о жизни люди раскрывают не каждому, а некоторые и не заглядывает в себя настолько глубоко, чтобы такие представления как-то выразить. Указанное простое определением, однако, по меньшей мере может помочь в этом. ДВА НОБЕЛЕВСКИХ ЛАУРЕАТА: АТЕИСТ И ТЕИСТ Рядом с Виталием Гинзбургом начинал свой путь в науке Андрей Сахаров. По решению правительства, их оторвали от теоретической физики для работы над изобретением термоядерной бомбы под руководством их общего учителя – И.Е.Тамма (первого в России физика-теоретика, получившего Нобелевскую премию). Сахаров назвал Гинзбурга одним “из самых талантливых и любимых учеников Игоря Евгеньевича [Тамма]”. А Гинзбург говорил, что Сахаров “был сделан из материала, из которого делаются великие физики”, “обладал редчайшим научным талантом и оригинальностью” и что “такая гигантская и многогранная фигура неизбежно в чем-то таинственна и для обыкновенных людей загадочна”. Частью этой загадки для Гинзбурга было отношение Сахарова к атеизму. Они оба стали народными депутатами в результате первых (и последних) почти-свободных выборов в СССР в 1989 году, и на встречах с избирателями Сахаров, отвечая на вопросы, вполне определено говорил, что он не атеист. В книге “Воспоминаний” Сахаров рассказал о своей религиозной эволюции. Приобщенный к православию мамой и бабушкой, он “лет в 13”, подобно Эйнштейну, осознал, что вырос из прежней картины мира, “перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий”. Сразу после этих слов Сахаров лаконично изложил свое зрелое кредо: “Я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются, главным образом, обрядовостью или фанатизмом и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной “теплоты”, лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным”. Гинзбург же уверенно писал, что наука “совершенно несовместима с теизмом”. Когда в беседах с вдовой Сахарова, Еленой Боннэр, я первый раз заговорил о религии, она, решительно заявив: "Я – полная атеистка!”, добавила, что и “Андрей не верил в бога". Тогда я процитировал приведенное его кредо. И, поразмыслив, она неожиданно сказала: "Какая я дура была! Я же печатала эти его слова! И не растрясла его, -- что он, собственно, имел в виду?…” Впоследствии Елена Георгиевна помогла мне вникнуть в религиозное чувство Сахарова, дав страницы из его дневника, где он пытался выразить свою позицию, используя уже слово “Бог”. И предоставила аудиозапись выступления Сахарова перед французскими физиками в сентябре 1989 года. Это выступление он озаглавил “Наука и свобода“, говорил “без бумажек” (не было даже никаких тезисов) и сделал прогноз, озадачивший многих: “Эйнштейн, и это не случайно, стал как бы воплощением духа и новой физики, и нового от ношения физики к обществу. У Эйнштейна в его высказываниях, в его письмах очень часто встречается такая параллель: Бог – природа. Это отражение его мышления и мышления очень многих людей науки. В период Возрождения, в 18-м, в 19-м веках казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение – слово “убеждение” тут, наверно, неправильно) – существования в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо. И это ощущение, может быть, больше всего питается той картиной мира, которая открылась перед людьми в 20-м веке” [звуковой фрагмент]. Не буду поправлять Андрея Дмитриевича в том, насколько часто у Эйнштейна встречается параллель “Бог – природа” и насколько универсальным было противопоставление науки и религии в 16-19 веках. Сахаров жил в стране, где такое противопоставление было самым обычным делом. Тем необычнее его предвидение и тем яснее глубокая связь его религиозного чувства с научным мышлением. В одной из последних его статей Гинзбурга читаем: “Я многих спрашивал: “Верите ли Вы в Бога?”. Ответы такие: 1) “не верю, я атеист”; 2) “не знаю, есть ли Бог или его нет, я агностик”; 3) “да, верю. Я исповедую, скажем, христианскую религию или, конкретно, православие”; 4) “не религиозен, и все известные мне религии считаю несостоятельными, но “что-то есть”. Вот это “что-то есть” ДОРОГОГО СТОИТ. В самом деле, атеизм, опирающийся на науку, на научное мировоззрение, да и другие аргументы, упомянутые выше, по моему убеждению, достаточны для того, чтобы решительно отбросить религию. Но все это еще не отвечает на мучающих многих вопросы “о смысле жизни”, о происхождении жизни и о ее неизбежном конце, о происхождении человеческого сознания и так называемой духовной жизни человека. … Я не испытываю, К СОЖАЛЕНИЮ, “космического [религиозного] чувства” [Эйнштейна], и мне чужды пантеистические представления Спинозы. Аргументы, уже упомянутые в статье “У религии – судьба астрологии” [“Новая газета” 23.08. 2007] и выше, достаточны для отрицания религии и убежденности в торжестве атеизма. Замечание же о возможности веры в существование КАКОГО-ТО Бога в результате неудовлетворенности отсутствием ясности в отношении происхождения жизни и сознания (мышления), ничего здесь не меняет. При этом я пишу о “вере в существование Бога”, имея в виду, конечно, не Бога существующих религий. Не уверен, что такая терминология удачна, но, надеюсь, это не приведет к недоразумениям.” Заглавными буквами я выделил слова, которые можно было бы трактовать “примирительно”, но на мой вопрос, считает ли он, что религия останется лет через сто-двести, В.Л. ответил без колебаний: “Только в музеях”. Религией он обычно именовал традиционные церковно-догматические системы, отличая их все от неопределенной веры, следов которой у себя тоже не находил. Итак, перед нами два выдающихся физика почти одного поколения и одной и той же научной школы, теист и атеист, глубоко верующий и глубоко неверующий. “Глубоко” здесь означает, что каждый из них продумал заданный себе вопрос и ответил на него с полной ясностью, не взирая на внешние обстоятельства – преобладающие общественные настроения – советско-атеистические в одном случае и антисоветско-теистические в другом. Один осознал, что не может даже “представить себе Вселенную и человеческую жизнь”, не используя понятий о сверх-природном, а другой осознал, что не видит ничего “помимо природы”. Различие в том, что Сахаров задавал себе вопрос по внутренним причинам, а Гинзбурга задуматься побудили резко изменившиеся настроения в обществе. Он рассказал об этом в первой своей статье на темы религии, написанной совместно с близким другом Е.Л.Фейнбергом (“Об атеизме, материализме и религии”, Литературная газета, 3.6.1998): “В "Литгазете" от 8 апреля с. г. опубликована беседа православного богослова А.Кураева с обозревателем ЛГ О. Морозом. Тема беседы — "Человек и Бог: вчера, сегодня, завтра" — в условиях сегодняшней России весьма актуальна, и мы приветствуем открытый и откровенный обмен мнениями по этому кругу вопросов. Тем не менее, мы вряд ли взялись бы за перо, если бы А.Кураев не выступил с таким утверждением: "Сегодня атеист — крайне редко встречающееся существо, занесенное в Красную книгу. Лично я уже давно с настоящими атеистами не встречался". Между тем мы — убежденные атеисты, такими были все наши учителя (упомянем здесь лишь И.Е.Тамма), такими мы были при советской власти и остались сегодня. Вполне вероятно, что в православном богословском институте, где преподает А.Кураев, он с атеистами не сталкивается. Но в институтах Российской Академии наук, на естественных факультетах университетов, в различных НИИ ситуация совсем иная. К сожалению, мы не располагаем данными социологических опросов (а они нужны, хотя в отношении атеизма и религии это дело очень деликатное), но все, что мы знаем, свидетельствует о прочности материалистических и атеистических воззрений и в сегодняшнем российском обществе. Кстати сказать, оказаться в Красной книге отнюдь не стыдно, об ее исчезающих обитателях принято заботиться. Поэтому, помещенные волею А.Кураева в эту книгу, мы отнюдь не обиделись, а лишь поразились той чудовищной аберрации, которая, по-видимому, присуща некоторым представителям религиозных и близких к ним кругов. Речь, по сути дела, идет о важном социальном явлении, и на нем необходимо остановиться. Мы имеем в виду вспышку религиозности и чаще псевдорелигиозности как реакцию на наше недавнее советское прошлое. Преступный коммунистический (большевистский, ленинско-сталинский) режим преследовал религию. …” Впоследствии дьякон Кураев познакомился с В.Гинзбургом, дарил ему свои книги, они соучаствовали в дискуссиях, во время одной из которых Кураев сказал: “Виталий Лазаревич, мне очень радостно было видеть ваше ясное лицо, ясные глаза, ум. Я хотел бы, чтобы на самом деле таких людей было бы больше, как вы. Лучше для меня, православного человека, мне легче жить рядом с умным атеистом, нежели в обществе полуобразованных суеверов-оккультистов, почитающих Анастасию под кедрами или чистящих свои кармы, чакры с помощью диагностики кармы. Так что с атеистами научными церковь всегда была в союзе против суеверий”. На смерть В.Л.Гинзбурга откликнулся Кураев так: “Вчера скончался выдающийся русский ученый, лауреат Нобелевской премии Виталий Лазаревич Гинзбург. Хороший и честный человек. Мне очень горько, что его уже нет на земле. Я виноват перед ним и за него пред Богом, в которого Виталий Лазаревич не верил. Наши редкие и короткие личные встречи убедили меня в том, что Виталий Лазаревич может слушать и понимать собеседника. Когда в последние годы жизни в его круг интересов вошли религиозные вопросы, рядом с ним оказались хищники, которые свою ненависть к Церкви попробовали передать великому ученому. Я убежден, что она для него была все же совсем неорганична. И я полагал, что если бы мы сошлись поближе, если бы у нас мог быть долгий разговор без телекамер, на что-то он смог бы посмотреть иначе. Потому что столь ясный и великий ум не мог бы остаться заложником школьно-безбожных штампов сталинской поры, если бы в его кругозор включили другую информацию”. Тут, думаю, дьякон Кураев глубоко неправ, и школьно-безбожные штампы сталинизма тут не при чем. Мои долгие – без телекамер – разговоры с В.Л. убедили меня, что его атеизм никто не сумел бы пошатнуть. Такое же впечатление осталось у меня от общения еще с несколькими незурядными людьми, физиками и нефизиками – атеистами, широко мыслящими и глубоко нравственными. Мой лично-профессиональный опыт историка-экспериментатора подкрепляется фактом истории культуры: во все времена – испокон веков до наших дней – среди лучших образованных умов были и теисты и атеисты. Соответственно, теизм и атеизм сосуществуют как способы мировосприятия, равноправные в том, что свободно выбираются, а точнее, осознаются мыслящим человеком. Признание этого факта в качестве устойчивой характеристики человеческого общества, назовем ПАРАТЕИЗМОМ, имея в виду смысл греческой приставки “пара-”, означающей “рядом”, а также допуская простое русское объяснение: паратеизм – это признание парности теизма и атеизма. При этом не имеет значения религиозное самоопределение самого паратеиста. Вводя это понятие, я опираюсь на Андрея Сахарова, который считал “религиозную веру чисто внутренним, интимным и свободным делом каждого, так же как и атеизм”, и знал, что “люди находят моральные и душевные силы и в религии, а также и не будучи верующими”. В его близком окружении преобладали атеисты: отец, открывший ему мир науки, И.Е.Тамм, руководивший первыми самостоятельными шагами в науке, жена, большинство друзей и коллег. Среди правозащитников рядом с Сахаровым были и теисты и атеисты. Показательный пример – переписка 1974-75 годов между двумя правозащитниками – православным священником Сергеем Желудковым (1909-84) и находящимся тогда в лагере Кронидом Любарским (1934-96) – физиком и безоговорочным атеистом. Из писем ясна глубокая взаимная симпатия, моральное единство во всех земных делах и… невозможность взаимопонимания в вопросах “неземных”. Чтобы не искать причину в наследии советского госатеизма, приведу несколько примеров из несоветской и досоветской истории. ПАРАТЕИЗМ СЕГОДНЯ, ВЧЕРА И ПОЗАВЧЕРА Американский физик и нобелевский лауреат Стивен Вайнберг в своей книге о физике ранней Вселенной заявил в философско-лирическом отступлении: “Людям очень трудно удержаться от веры в то, что мы имеем какое-то особое отношение к вселенной, что человеческая жизнь – это не просто некий смехотворный результат цепочки случайностей, начавшейся в первые три минуты существования вселенной, а что наше существование было каким-то образом предопределено с самого начала. Случилось так, что я пишу это в самолете на высоте 10 км над Вайомингом, по дороге из Сан-Франциско домой в Бостон. Земля подо мной выглядит очень уютной — пушистые облачка здесь и там, снег, ставший розовым на закате, дороги, протянувшиеся от одного города к другому. Очень трудно осознать, что все это – лишь крошечная частичка подавляюще враждебной вселенной. Еще труднее осознать, что эта вселенная произошла из неописуемо странного начального состояния и что в будущем ее ожидает смерть от бесконечного холода или невыносимого жара. Чем более постижимой кажется Вселенная, тем бессмысленней она выглядит”. Возможно, именно это заявление побудило Сахарова вдуматься в собственные представления и выразить их. Дело в том, что процитированная фраза содержится в книге, опубликованной в США в 1977 году, а в русском переводе в 1981-м, во второй год ссылки Сахарова. Для русского издания его редактор Я. Зельдович написал (и “пробил”) специальное дополнение, посвященное одной из самых ярких работ Сахарова по космологии, сделанной еще в 1967 году, но не оцененной тогда ни Зельдовичем, ни Вайнбергом. Поэтому у Сахарова были причины внимательно читать эту книгу. Прекрасно понимая все научные соображения, которые подразумевал американский физик, он, тем не менее, ощущал и смысл своей личной судьбы и смысл истории Вселенной. Шагнем на полвека в прошлое. В 1927 году, во время Сольвеевского конгресса, в котором участвовали самые выдающиеся физики того времени, по воспоминаниям одного из них, кто-то задал вопрос: “Эйнштейн продолжает говорить о Боге, что это значит? Очень трудно представить, что такой ученый, как он, столь сильно привязан к религиозной традиции”. Свои философско-психологические объяснения предложили В.Гейзенберг и В.Паули, выслушав которых, в разговор включился 25-летний Поль Дирак: “Я не понимаю, почему мы здесь говорим о религии. Если мы честны – а это долг ученых – мы должны признать, что религия – это куча ложных утверждений, не имеющих никакого основания в реальности. Сама идея Бога – продукт человеческого воображения. Можно понять, почему перво­бытные люди, гораздо более зависимые, чем мы, от могущественных сил природ­ы, трепеща от страха, обожествляли эти силы”…. И продолжил вполне в духе того “научного атеизма”, который преподавали в советских университетах и в котором религию называли “опиумом для народа”. В том же 1927 году Жорж Леметр (которого Дирак знал с времен их аспирантуры в Кембридже) открыл астрономический факт расширения Вселенной и предложил его физическое понимание на основе теории гравитации Эйнштейна. Согласно этому пониманию расширение началось с взрывообразного начала. Леметр, прежде чем стать астрофизиком, принял сан католического священника, и впоследствии легко сочетал обе свои профессии. Дирак вспоминал, что “как-то раз беседовал с Леметром о космологической эволюции и о чувстве, вызываемом грандиозностью картины, которую он нам дал. И сказал ему, что, вероятно, космология – та ветвь науки, которая находится ближе всего к религии. Однако Леметр не согласился и, подумав, сказал, что ближе всего к религии находится психология”. В конце 1950-х годов Леметр, выступая на конференции по астрофизике (в своей непременной сутане), счел нужным уточнить, что теория Большого Взрыва “находится вне всяких метафизических или религиозных вопросов. Материалисту она оставляет свободу отрицать всякое сверхъестественное существо. Верующему она не дает возможности ближе познакомиться с Богом. Она созвучна словам Исайи, говорившего о “скрытом Боге”, скрытом даже в начале творения…. Для силы разума нет естественного предела. Вселенная не составляет исключения, – она не выходит за пределы способности понимания”. Два года спустя Леметр стал президентом Папской академии наук. Шагнем в 19-й век, когда Максвелл (величайший физик, если смотреть с “народно-хозяйственной” точки зрения) написал в письме другу: “Христианство – то есть религия Библии – это единственная форма веры, открывающая все для исследования. Только здесь все свободно. …Можешь обыскать всю Библию и не найдешь текст, который остановит тебя в твоих исследованиях”. После смерти Максвелла среди его бумаг нашли текст молитвы, который начинался так: “Боже Всемогущий, создавший человека по образу Твоему и сделавший его душой живой, чтобы мог он стремиться к Тебе и властвовать над Твоими творениями, научи нас исследовать дела рук Твоих, чтобы мы могли осваивать землю нам на пользу и укреплять наш разум на службу Тебе…”. А продолжатель работ Максвелла и его почитатель, Л. Больцман, выразивший свой восторг словами Гете: «Не Бог ли эти знаки начертал?», был тем не менее атеистом. В 17 веке у Ньютона, посвятившего Библии больше страниц чем физике, был коллега и почитатель астроном Э. Хэли (Галлей), который не скрывал своего атеизма. Один из первых биографов Ньютона (и физик) так описал их отношения: “Ньютон слишком глубоко знал Библию и слишком впитал ее дух, чтобы строго осуждать других, имеющих взгляды, отличные от его собственных. Он придерживался великих принципов религиозной терпимости и питал отвращение к преследованиям, даже в самой умеренной форме. … Когда др. Хэли говорил неуважительно о религии, Ньютон останавливал его, говоря лишь: “Я изучил эти вещи, а Вы – нет”. Если шагнуть еще на пару тысячелетий в прошлое, в Древнюю Грецию, где физика родилась, то обнаружим, что среди тогдашних физиков/натурфилософов преобладали атеисты, начиная с самого первого – Фалеса. Самые известные – Демокрит и Эпикур. И, наконец, древнейшее, вероятно, свидетельство о существовании атеизма дает Библия. Два псалма начинаются фразой: “Сказал безумец [глупец] в сердце своем: Нет Бога” . Негативная оценка тут связана, конечно, с верой псалмопевца, но тем весомее свидетельство столь давнего и совершенно ненаучного атеизма. Такие доводы история дает в пользу паратеистическогой точки зрения на человека и на разнообразие точек зрения. Добавляет доводы и философия науки. Друг В.Л.Гинзбурга, академик Евгений Львович Фейнберг (1912-2005) самое важное свое открытие, на мой взгляд, сделал не в физике, а в философии науки. Он обнаружил неустранимую роль совершенно субъективной интуиции в самой основе жизнедеятельности физики – в принятии решения о достаточности опытной проверки данного теоретического утверждения. Никаким объективным образом нельзя обосновать, когда некую теорию можно считать экспериментально проверенной. Сколько бы экспериментов ни проводить при различных значениях параметров, всегда останутся еще не проверенные значения. Тем не менее, и отдельный физик и научное сообщество в целом в какой-то момент приходят к выводу: "Все! Закон проверен. Можно идти дальше". Это не логический вывод. Это – интуитивное суждение. Оно не дает стопроцентной гарантии, но без него физики до сих пор проверяли бы закон Архимеда -- для все новых жидкостей и новых тел, погруженных в жидкость. Этот парадоксально простой вывод о том, что физика не сводится к логике и экспериментам, произвел сильнейшее впечатление на Гинзбурга. Мне довелось быть свидетелем, как он, “используя служебное положение в личных целях”, рассказал об этом выводе на большом семинаре, которым руководил. Семинар назывался “Общемосковским”, хотя фактически был “Общесоюзным”, и проходил в большом зале ФИАНа. Собиралось обычно несколько сот человек. В начале семинара Гинзбург обычно рассказывал о научных новостях по страницам главных мировых журналов по физике. Аудитория была физико-математическая и настроена по-деловому. Но в тот день руководитель семинара рассказал о неопубликованных “гуманитарных” соображениях Фейнберга. Из этих соображений выросла книга Фейнберга “Интуиция и логика в искусстве и науке”. А одним из плодов его размышлений стал вывод о том, что суждение человека о бытии или небытии Бога – тоже интуитивное, логически недоказуемое, и, значит, оба взгляда – теизм и атеизм – имеют право на жизнь. Наконец, несколько лет назад появилось экспериментальное исследование гарвардских психологов, которое, на мой взгляд, дает психологическое обоснование паратеизма. Исследователи искали и не нашли связи между склонностью к религиозному взгляду на мир и социально-культурными характеристиками человека – образованием, интеллектом, доходом, (не)религиозностью семейного окружения, политическими предпочтениями и т.д. Нашли, однако, связь с типом мышления человека. Люди используют в своем мышлении два способа – интуитивный и аналитический, а различаются тем, какой из способов преобладает, что можно определить с помощью специального теста. В итоге оказалось, что интуитивный тип мышления способствует вере в Бога, аналитический – препятствует. А поскольку тип мышления формируется в раннем детстве или еще раньше, то и (не)способность человека к религиозному мировосприятию осознается им как нечто данное. Помимо преобладания одного из способов мышления, важны, разумеется, и силы каждого способа мышления и сила характера. Добавив к этому реально живущие в культуре религиозные представления, получим реальное паратеистическое многообразие. Установленная психологами предрасположенность “интуитов” к религии помогает, в частности, отвечать на обсуждавшийся ранее вопрос Нидэма. Проясняется тот исторический факт, что практически все физики, которым удалось изобрести новые фундаментальные понятия, были теистами. Такого рода изобретения невозможны без опоры на интуицию. При этом аналитики-атеисты – такие, как Лаплас, Больцман, Дирак, Ландау – имели достаточный простор для творчества, чтобы строить теории на основе фундаментальных понятий, изобретенных “интуитами”-теистами. ДВА АКАДЕМИКА: АТЕИСТ И ТЕИСТ Даже если считать паратеизм – сосуществование теистов и атеистов в самой просвещенной части общества – обоснованным научно, исторически и философски, никуда не денется проблема взаимо(не)понимания между ними. Эта проблема обнаруживается в самых разных обсуждениях, даже если они начинаются с вопросов, далеких от религии. И доводы легко переходят от академической вежливости к ехидным подковыркам и к возмущенной обороне, не отличимой от нападения. Все, похоже, согласны на минимальный такт, состоящий в том, что каждый имеет право на своих тараканов в голове и может некоторое время потерпеть, пока инакомыслящий гонит свою пургу. Терпение, однако, быстро кончается, потому что… уж больно трудно терпеть. И это не отсутствие хвалено-разруганной толерантности. Даже мощные интеллектуалы высшей моральной пробы нередко с глубоким недоумением воспринимают противоположную духовную ориентацию. Приведу пример двух таких интеллектуалов – двух академиков – Е.Л.Фейнберга и С.С.Аверинцева. Среди рукописей Фейнберга сохранились две попытки изложить свое кредо атеиста. Первую он начал так: “Уже много последних десятилетий я пытаюсь понять почему, зачем и как люди верят [в Бога]”. Объяснив различие этих вопросов, он выразил и свое отношение к религии: “Будучи естественным, органическим и полным атеистом (я избегаю слова “убежденным”, потому что меня никто не убеждал, и самого себя мне не нужно было убеждать), я сам считаю теизм любой формы излишним, нелепым, унижающим (человека). В то же время это не значит, что я не уважаю религиозного человека только потому, что он религиозен. И его вера, и мои написанные жесткие три характеристики являются подлинными интуитивными суждениями, правоту которых невозможно ни убедительно доказать, ни убедительно опровергнуть. О них можно размышлять, в результате чего можно изменить свое “интуитивное суждение” на противоположное, или наоборот укрепиться в нем. Я уважал и уважаю многих очень хороших религиозных людей, как определенные личности, считаюсь с их религиозными воззрениями, но мое уважение относится к тем сторонам их личности, которые отнюдь не обязательно связаны с их религиозностью (хотя часто и подкрепляется ею). Ближе всего мне слова Чехова: «Я с удивлением посматриваю на всякого интеллигентного религиозного человека».” Точная фраза Чехова: “…я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего” (из письма С. П. Дягилеву, 12.07.1903)], но и “удивление” и “недоумение” слишком слабые слова, если физик поставил перед собой такую неслабую задачу: “Сначала я попытаюсь пояснить и даже обосновать (доказать здесь, конечно, ничего нельзя) свое мнение о том, что религиозность излишня, нелепа и унижает достоинство человека. Для того чтобы мотивировать утверждение о ненужности религии для современного образованного человека нужно показать, что основные функции религии могут (и даже должны) быть выполнены (и фактически выполняются) другими средствами, в других сферах жизни человека”. На этом первый вариант Credo обрывается. Быть может, задача оказалась слишком трудной или же Е.Л. понял, что, вопреки позитивному заглавию, означающему “Во что я верю”, речь пошла о том, во что он не верит сам и не советует верить другим. А, скорее, подействовали обе причины совместно и побудили отложить замысел. Второй вариант Credo уже почти целиком позитивный, и суть его состоит в том, что нам, людям, выпало участвовать в уникальном явлении Вселенной -- чуде жизни, развившейся до появления сознания и цивилизации. Наш долг -- сберечь это чудо. А сделать это люди могут лишь совместными усилиями в духе любви к жизни и любви к ближнему. Отсюда следуют принципы общественного устройства и морали. В трехстраничном тексте атеиста пять раз встречается слово “чудо”. И первое чудо – возникновение жизни – означает “невероятное событие”. Фейнберг не обосновывает это редкое, хоть и не уникальное среди атеистов, представление о происхождении жизни на Земле (невероятность возникновения жизни на Земле утверждал также знаменитый биолог, нобелевский лауреат и атеист Ф.Крик). Не обсуждая здесь сам этот интригующий вопрос, замечу лишь, что представление физика Фейнберга о происхождении жизни было основано на его (интуитивной!) оценке доводов “оптимистов”, считающих возникновение жизни вполне вероятным событием (одним из таких оптимистов был его первый аспирант, работавший в соседней комнате теоротдела ФИАНа -- Д.С. Чернавский). “Чудо жизни” стало для Фейнберга основой, на которой он укрепил свои гуманитарные представления -- вполне традиционные для библейской цивилизации, начиная с заповеди любить ближнего. Он и сам это понимал, как следует из последнего краткого раздела, состоящего всего из одной фразы: ”Все сказанное о назначении человека, вероятно, примет и религиозно верующий человек. Только слово “чудо”, употребленное выше, он примет в прямом смысле, как сотворение жизни Богом, высшим духом и т.п. Я не понимаю, зачем это нужно”. Рукопись кончается точкой. Быть может, стоило заменить ее на вопросительный знак с многоточием, показав, что это лишь конец наброска, а не размышлений? Вопрос “зачем это нужно” порожден сильным недоумением. Атеисту, пожалуй, представить себе религиозную картину мира еще труднее, чем верующему -- удаление Бога из мировосприятия. Попытка смоделировать в себе иную интуицию обычно оборачивается карикатурой, которая лишь “подтверждает ее неправильность”. Если же интуиция действительно свободна в своем религиозно-атеистическом самоопределении, то эта свобода должна воплощаться в реальной жизни. И воплощалась. С субъективной ясностью, не меньшей, чем у физика Фейнберга, выразил свое теистическое мировоззрение филолог Аверинцев. Если первый лишь высказал намерение (и лишь для себя) обосновать преимущество атеистического мировоззрения, то второй публично заявил, что для него “не убедительно никакое мировоззрение, кроме [религиозной] веры”. И обосновал это. По мнению Аверинцева, выражение “целостное мировоззрение” — избыточно, как масло масляное: какое же это мировоззрение, если оно не целостно? А главный кандидат в конкуренты, “научное мировоззрение” – внутренне противоречивое словосочетание, поскольку нет одной общей Науки, а есть лишь отдельные научные дисциплины, каждая из которых изучает свою отдельную проекцию Большого мира. На такой малой опоре невозможно основать мировоззрение – общее воззрение на мир, можно лишь затемнить свое зрение “идеологическими фантомами, паразитирующими на реальности науки”. В начале 21 века академик Аверинцев признал древность своего мировоззрения: “Любая точка зрения в сравнении с традиционным вероучением, как оно выражено в Символе Веры, в центральных догматических определениях Вселенских Соборов и в творчестве таких Отцов Церкви, как, скажем, Григорий Богослов, Максим Исповедник или Августин, представляется мне непозволительным и прямо-таки невыносимым упрощением, которого не должна принимать совесть моего ума. Как странно думать, что в христианской вере умники усматривали и усматривают что-то простенькое, “веру угольщиков”, как сказано у Гейне, утешающую этих самых угольщиков, но стесняющую мысль образованного человека! Чувствуем ли мы нашу мысль стесненной, например, знаменитым догматом IV Вселенского Собора, согласно которому соединение Божественной и человеческой природ в Богочеловечестве Христа “неслиянно, непревращенно, неразделимо и неразлучимо”? Я лично ощущаю не стеснение, а скорее уж испуг от простора... ” Трудно не верить Сергею Аверинцеву, зная, с какой отважной честностью он жил. Но еще труднее историку науки забыть, что идея «неслиянной нераздельности» не умещалась в голове верующего Ньютона. Великий физик стал филологом, расследуя происхождение двух фраз в Новом завете, подкрепляющих вроде бы догмат Троицы. Опираясь на древние рукописи, он пришел к (ныне общепринятому) выводу, что это – позднейшие вставки. И отверг догмат Троицы, признавая в Иисусе лишь человеческую природу. Это и другие догматические разногласия среди христиан могли лишь усилить недоумение Фейнберга, с которым он смотрел на религиозных интеллигентов. В науке действует, скорее, догмат уважения к еретикам-новаторам, которые не раз меняли научную картину мира, развивая – расширяя и углубляя – ее. Академик Фейнберг, вероятно, еще больше удивился бы словам академика Аверинцева: “все мы, разумеется, видели людей, почему-то считающих себя неверующими, у которых мы можем с пользой поучиться любви”. Значит, хороший человек просто не может не верить в Бога?! Но в какого именно, спросил бы, физик Фейнберг, «почему-то считавший себя неверующим»?! Непреодолимая пропасть между образованными и думающими людьми, принадлежащими одной цивилизации? Как раз с точки зрения истории цивилизаций, ситуация не столь отчаянна. Оба академика верили в неотъемлемое право человека на свободу и в жизненную важность любви к ближнему. Для одного это были священные истины, открытые Библейскими пророками в далеком прошлом. Для другого – самоочевидные истины, необходимые для надежного познания мира и для самосохранения чуда человечества. Но для обоих – важнейшие принципы практической жизни. Оба теоретические обоснования выросли из культурных традиций одной цивилизации, которую обычно называют Западной, или “иудео-христианской”, хотя точнее было бы сказать “иудео-эллинско-христианской”, а проще и еще точнее – “Библейской”. И атеизм Фейнберга и теизм Аверинцева корнями уходят в историю этой цивилизации, в которой им удивительным образом не тесно. В той же самой цивилизации и с теми же принципами жили верующий Андрей Сахаров и неверующая Лидия Чуковская, верующая пианистка Мария Юдина и неверующий композитор Дмитрий Шостакович… Все эти свободные люди понимали глубинную связь личной свободы и любви к ближнему. Ведь только считая ближнего равноправным и достойным любви, можно уважать его право на свободу и рассчитывать на уважение своей свободы. Эта связь стала в Новое время залогом мощного расцвета научной и общественно-политической мысли в Библейской цивилизации, обеспечив общественные условия для небывалого развития техники и для формирования системы свободовластия. Однако, при всем моральном родстве свободомыслящих разно-верующих людей и при всей важности права на свободный выбор, противостояние религиозного и атеистического мировоззрений – реальный факт и реальный фактор общественной жизни. А само их сосуществование – проблема для каждого из мировоззрений. Как человеку верующему понять, почему Творец неустанно рождает атеистов, и как понять атеисту, почему безбожная природа неустанно рождает верующих среди людей высшего интеллектуального уровня? «…ДРУГОМУ КАК ПОНЯТЬ ТЕБЯ?» На этот вопрос лирик Тютчев дал четкий ответ, трижды повторив: «…молчи!». Совет помалкивать о задушевном вполне благоразумен, но если, как считал Сахаров, человечеству предстоит осмысленно соединить научное мышление с религиозным чувством, молчанием не обойтись. Первым делом следует признать паратеизм – реальное сосуществование атеизма и теизма, не обзывая их пережитками социализма или капитализма. Сахаров это ясно осознавал. В свое – советское – время он защищал права религиозных людей, но предвидел совсем иную защиту в иных обстоятельствах: ”Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!” Паратеизм, на мой взгляд, фактически признавал физик-атеист Гинзбург, поскольку прикладывал большие усилия, пытаясь понять верующих, и совершенно искренне завидовал им, понимая, что им легче жить и легче умирать. Он, думаю, легко согласился бы, что это логически непоследовательно. Как-то раз он мне сказал: «Странная вещь. Поскольку я атеист, мне, казалось бы, должно быть всё равно, что будет после моей смерти. Но мне почему-то не всё равно!» Еще более вопиющую непоследовательность В.Л. проявил назавтра после сообщения о присуждении ему Нобелевской премии. В теоротделе ФИАНа он, держа пластмассовый стаканчик с шампанским, объяснял журналисту, что теоретик, в отличие от экспериментатора, может держать в поле зрения всю физику. И, не отрекаясь от своего атеизма, сотворил молитву: «Благодарю тебя, Господи, за то, что сделал меня физиком-теоретиком!» Впоследствии эту сценку продолжил один весело верующий биофизик: «… Тут, откуда-то свыше раздался негромкий голос: ‘Вот и дождался благодарности. Это ничего, Витя, что ты в меня не веришь. Зато я в тебя верю.’» C другой стороны, с совсем другой стороны, реальность паратеизма содержательно обсуждали три замечательных православных священника: Сергей Желудков, с изумлением и восхищением глядевший на праведных правозащитников-атеистов, Георгий Чистяков, видевший святой дух и в книгах тех русских писателей, которые сами отлучали себя от церкви, и Иоанн Привалов, считающий, что «есть тайна веры и тайна неверия». Ничего подобного я не нашел у академика Аверинцева. Более того, по его мнению, высказанному в 1993 году, «Атеизм старого закала, искавший для себя научных или псевдонаучных обоснований, давно уже не страшен. Он близок к смерти; будущее готово нанести ему последний удар». Такое «оскорбление чувств неверующих» можно, вероятно объяснить тем, что по складу характера и по образу жизни, Аверинцев общался лишь с теми, чьё мировосприятие было ему близко. Он, однако, внимательно разглядывал – с точки зрения своего христианства – другое противостояние, с которым люди имеют дело повседневно и преодолевают более или менее успешно. Говоря о семье, как важнейшем испытании любви к ближнему, Аверинцев сочувственно цитировал Честертона: “По мужским стандартам любая женщина — сумасшедшая, по женским стандартам любой мужчина — чудовище, мужчина и женщина психологически несовместимы — и слава Богу!”… Так почему бы не воздать славу Богу и за то, что он создает теистов и атеистов, казалось бы, несовместимых, но нередко необходимых друг другу? Дважды «несовместимы» были, например, родители Андрея Сахарова, который так описал свое первое духовное решение: «Мой папа, по-видимому, не был верующим, но я не помню, чтобы он говорил об этом. Лет в 13 я решил, что я неверующий – под воздействием общей атмосферы жизни и не без папиного воздействия, хотя и неявного. Я перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий. Мама очень огорчалась, но не настаивала, я не помню никаких разговоров на эту тему». Отсюда ясно, что разно-верующие родители Андрея Сахарова одинаково верили в право сына на свободу. И, значит, унаследовать такую веру ему было от кого. Понятие свободы, свободы выбора, отделяет мир физических явлений от мира человеческих чувств, мыслей и действий. В физической теории нет места для понятия свободы. Но главный сюжет истории науки – процесс познания мира, сам познающий человек и его свобода. Не может ли эта история пригодиться за пределами естествознания – в искусстве жизни? Аверинцев так не считал, хоть и допускал, что это «по отсутствию [у него] опыта ученого-естественника». Ему было достаточно древних текстов. А вот митрополит Антоний Сурожский, получивший биологическое и медицинское образование и работавший врачом, в древних писаниях святого Иринея Лионского с радостью почерпнул, что «Бог предоставил нам два пути к полноте знания: один – всецелое приобщение к Богу, другой – все более глубокое и более полное приобщение к тварному миру». В своих «Последних беседах» 87-летний Антоний проявил такую отвагу вопрошания в поиске истины и такую открытость к инаковерующим, что я это принял как благословение, питаясь «той картиной мира, которая открылась перед людьми в 20-м веке” предложить ответы на несовместимые, казалось бы, вопросы: «Почему Творец неустанно создает атеистов даже среди умных и образованных людей?» и «Почему безбожная Природа неустанно создает верующих даже среди умных и образованных людей?» Первый вопрос, разумеется, может возникнуть лишь у человека верующего, а второй – у атеиста. Прежде всего, физическая картина мира, открывшаяся в 20-м веке, учит кой-чему о несовместимых понятиях. В 20-м веке объектами исследования физиков стали явления, выходящие далеко за пределы обыденного опыта, потребовались новые понятия. Например, поведение электрона в одних экспериментах было похоже на поведение камешка (чего-то очень маленького-штучного), а в других – на поведение волн на воде (чего-то неопределенно большого-непрерывного). Две о-очень большие разницы, которые, однако, физикам удалось объять их, выработав новые понятия, новый математический язык описания природы и вдобавок новый философский принцип – Принцип дополнительности. Простая суть этого успеха науки 20 века состоит в том, что физики осознали зависимость наблюдаемого явления от средств наблюдения, т.е. от того, какие приборы используются для наблюдения. Невооруженный глаз – это тоже некий наблюдательный прибор, но в физике микромира он мало что способен разглядеть. Историк науки, умудренный этим достижением физики, за двумя “несовместимыми” картинами мира – теистической и атеистической – видит два разных «наблюдательно-мыслительных прибора», или два типа человеков. И тогда несовместимость их взглядов теряет некий абсолютно-объективный характер и становится субъективной. Как же историк науки может помочь субъектам, думающим о заданных выше вопросах? Верующему субъекту историк напомнил бы, что вера – это дар Божий, и посоветовал бы принять всерьез ироничную самозащиту атеиста: «Ну что я могу поделать, если Бог создал меня атеистом?!» Думая о праведных атеистах, подобных тем, которые фигурируют в данной статье, теисту естественно предположить, что их неверие – это порученье Божье, тем более трудное, что они не знают, чье оно. А цель поручения – укреплять общую веру в неотъемлемое право человека на свободу и помогать верующим оценить полученный ими дар. Научному атеисту историк предложил бы вдуматься в тот факт, что глубоко и свободно верующими были все основатели современной физики и все великие изобретатели новых фундаментальных понятий. Их взлеты изобретательного воображения обеспечивались необычно мощной интуицией, которая способствует и религиозному изобретательству. Побочный отрицательный эффект, можно сказать. Но положительный эффект, вероятно, перевешивает, раз естественный отбор сохранил соответствующие гены. Против естественного отбора не попрешь, и поэтому ничего не остается, как принимать изобретателей такими, как они есть. Оговорюсь , что два указанных рецепта не исчерпывают все типы теизма и атеизма, и адресованы лишь типам библейского теиста и научного атеиста, наиболее характерным для той цивилизации, в которой родилась и развилась современная наука. С большим интересом я бы узнал, как небиблейские теисты, а также ненаучные и анти-научные атеисты смотрят на современное состояние человечества и на роль науки в его жизнедеятельности. А теперь пришло время поблагодарить терпеливых читателей, поздравить их с окончанием длинных размышлений и с наступающими праздниками, пожелав всем заинтересованным радостного Рождества, веселой Хануки и успешного Нового года! Источник: https://snob.ru/profile/30651/blog/118412

Исследование о вере ученых провели в восьми странах мира Cоциологи американского университета Райса провели масштабное исследование, выясняя насколько верующими являются ученые. Ученым восьми стран задавали следующие вопросы: «Считаете ли вы, что научное мировоззрение и вера несовместимы? Веруете ли вы?». Всего в исследовании приняли участие 9422 респондента из Франции, Индии, Италии, Тайваня, Турции, Великобритании, США и Гонконга. Большинство из них – физики и биологи, сообщает Breaking Christian News. Более половины ученых из Индии, Италии, Тайваня и Турции назвали себя верующими. При этом в Гонконге 39% ученых – верующие, в то время как верующих среди населения там всего 20 %. В Тайване только 44% населения считают себя верующими, а процент религиозных среди тайваньских ученых – 39. В рамках исследования также был задан также вопрос – «Могут ли сосуществовать научное мировоззрение и вера?». Самыми радикально настроенными оказались ученые из Великобритании и США – соответственно 32% и 29 % ответили, что наука и вера сосуществовать не могут. В Индии же 27% ученых считают, что наука и вера не противоречат друг другу. 25% гонконгских ученых и 23% тайваньских считают так же. В исследование специально не были включены ученые из развитых стран (Германии, Японии, Канады, Швеции, Австралии и Норвегии), так как в этих странах доля приверженцев монотеистических религий составляет менее 50%. В опросе экспертов не участвовали такие развитые страны, как Япония, Германия, Швеция, Норвегия, Австралия и Канада, где доля сторонников монотеистических религий среди населения составляет менее половины. Ральф Байрон, всемирно известный хирург-онколог: «Посмотрите на устройство своего тела. У каждого из нас 30 триллионов клеток. В каждой клетке постоянно происходит 10000 химических реакций. Нужно гораздо больше веры в то, что это тело образовалось случайно, чем в то, что его создал разумный Бог. Миллионы обезьян могут ударять по клавишам миллиона пишущих машинок в течение биллиона лет, но они никогда не создадут ни одной печатной страницы книги». Бернард Вальдман, декан факультета естественных наук университета Нотр Дам в штате Индиана, США: «Самое интересное для ученого заключается в том, что он видит в природе удивительный порядок. Это больше, чем стечение обстоятельств и случая. С развитием науки мы видим все больше и больше порядка в природе. Поэтому, чем больше вы изучаете природу, тем больше вы имеете основания верить в совершенство плана Мастера, а не в стечение обстоятельств». Эльмер Энгстром, известный физик, почетный доктор наук 14 университетов: «Я не знаю, почему некоторые люди думают, что Библия ограничивает эксперименты в науке и в инженерном деле. Наоборот, все, что человек делает, что открывает, он этим только копирует Богом установленные законы. Человек ничего не изобретает. Он только открывает давно установленное Богом… В мире, мне кажется, все движется по Божьим планам, но не по нашим, не по человеческим. Да, я верю, что сила Божия совершенна и Божественному авторитету принадлежит последнее слово. Бог не только наш Создатель, но также Искупитель… Он управляет Своим творением и делами человека через Иисуса Христа». Ульрих Джелинек, известный изобретатель и конструктор приборов и систем для исследования космоса: «С точки зрения логики есть только две возможности: или вселенная произошла случайно – или была создана по определенному плану. Давайте посмотрим на образец творения. Мы знаем, что атомы космических тел такие же, как атомы земных тел. Каждый атом имеет ядро с вращающимися вокруг электронами. Солнечная система устроена как раз по такому же образцу. В центре – солнце с вращающимися вокруг него планетами. Дальше мы имеем миллионы других солнц нашей галактики. Галактика также вращается, делая полный оборот каждые 200 миллионов лет. Таким образом, начиная от микроскопического атома и до нашей галактики, мы имеем одинаковое строение. Это приводит меня к вере в Создателя. Земля не вращается по совершенному кругу. Земля в своем вращении имеет 3 орбиты в одно и то же время. Тем не менее, Земля не теряет больше одной тысячной секунды сто лет. Как конструктор точных приборов, я поражен такой точностью. Посмотрите на удивительный баланс наших планет. Если бы мы были на 10% ближе к солнцу, мы бы сгорели и превратились в порошок. Если бы мы были на 10% дальше от солнца – мы бы замерзли до смерти. Земля вращается вокруг своей оси с определенной скоростью, чтобы дать нам точную продолжительность дня и ночи. Любая и незначительная перемена моментально бы положила конец жизни на земле». http://www.pravmir.ru/issledovanie-o-vere-uchenyih-proveli-v-vosmi-stranah-mira/