Поиск по сайту

Кьеркегор говорит: – Бога нет! Это очень обидело Бога. – Ну, пошло, надоело, привет! Это как это так – меня нет? Докажи! Но, пожалуйста, строго. Кьеркегор говорит: – Посмотрю, Для начала задачку подкину. Ты верни-ка мне Ольсен Регину, Молодую невесту мою. А вокруг все народы стоят, Возле Господа и Кьеркегора, И следят за течением спора, Затаивши дыханье следят. Напрягает все силы Господь, Тьму проблем на ходу разрешает И без времени падшую плоть Поднимает со дна, воскрешает. Рукоплещут насельники кущ, Нет у свиты небесной вопросов: – Видишь, наш Господин всемогущ! Значит, Бог он, ты видишь, философ. Смотрят люди с деревьев и с гор, С перекрёстка и с крыши вокзала... – Но ещё, – говорит Кьеркегор, – Нам Регина своё не сказала. Тут Регина, восстав среди дня, Потянулась, в томленье ли, в неге ль: – Если вы воскресили меня, Где же муж мой, где добрый мой Шлегель? – Так-так-так, ты меня обманул, – Кьеркегор констатирует сухо. – Ты не Бог. Это всё показуха. Воскресив, ты её не вернул! Бог опять поднапрягся в тиши. Он на лбу собирает морщины И у женщины той из души Изымает он облик мужчины. – Где была я, мой друг, до сих пор? Как жила без тебя – неизвестно. Кьеркегор, это ты, Кьеркегор? – Говорит Кьеркегору невеста. И притихли народы вокруг. Человечество пот отирает. Овладел им ужасный испуг: Неужели мудрец проиграет? Кьеркегор говорит: – Болтовня. Это снова не хлеб, а мякина. Если любит Регина меня – То какая же это Регина? И вздохнули народы. В свой срок Их война или труд призывает. И печально задумался Бог: «Да, пожалуй, меня не бывает». Александр Аронов https://vk.com/feed

МОЛОДЕЖЬ, ЖИЗНЕННЫЙ УСПЕХ, РЕЛИГИЯ (ПО МАТЕРИАЛАМ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ) Клинецкая Н. В. В статье рассматривается вопрос о влиянии религиозности студентов вузов Санкт-Петербурга на представления ими жизненного успеха. В религиях понятие жизненного успеха имеет смысл, отличающийся от представлений о жизненном успехе в западном обществе. Опрос, проведенный в 2013 году кафедрой социологии молодежи и молодежной политики СПбГУ в вузах Санкт-Петербурга, показал, что представления верующей молодежи о жизненном успехе отличаются от представлений атеистов. В понятие жизненного успеха верующими студентами включаются духовные элементы. soc2.pdf

Современный атеизм как мировоззрение или агностицизм с атеистическим оттенком можно смело охарактеризовать как прямой продукт всей предшествующей иудео-христианской цивилизации. В некоторых моментах, прежде всего философско-этических, он может представлять собой даже высшую стадию развития этой цивилизации. Подчеркиваю - в некоторых, но далеко не во всех. Но тогда в каких?... Прежде всего, атеизм или агностицизм возражает против того образа Бога, который веками господствовал в народной среде, не просвещенной словом Евангелия. Этот образ был во многом нарисован под влиянием многочисленных суеверий или собственных психологических проекций на Бога. Еще Н.А. Бердяев остро подметил, что «Люди и целые группы людей, целые народы приспособляли христианство, как и все религии, к своему уровню и напечатлели на образ Бога свои пожелания, и наложили на этот образ свою ограниченность. Это и давало прекрасный повод для отрицания самого существования Бога" (Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого). Он же в другой своей работе пишет: "Негодование христиан против атеистов, против воинствующих безбожников часто бывает дурным. Их извращенное понятие о Боге, их безбожная жизнь вызывали это безбожие. Богу приписывали самые дурные свойства - самодовольство, самодурство, жестокость, любовь к низкопоклонству. Христианам не подобает быть самодовольными и презирать тех, кого мучит вопрос о Боге. Совсем не подобает им презирать, например, Ницше. Безбожники могут быть лучше тех, которые говорят: "Господи, Господи"" (Истина и Откровение). Пафос борьбы за справедливость и попытки преобразования этого мира у многих светских людей, включая атеистов и агностиков - вполне христианский по сути, если он не провозглашает революционное насилие. Такие люди могут быть бессознательными орудиями Божьего промысла в нашем мире. Задавая неудобные вопросы, они могут способствовать дальнейшему развитию или даже очищению христианского богословия от ненужных наслоений. Атеисты правы в том, что Бога как "объекта", подобного всем остальным, в принципе не существует. Он есть как совершенно иноприродная и трансцендентная нам личность (и одновременно внутренне присущая человеку), и Его нет как объекта или предмета, который можно фиксировать и описывать, подобно всем остальным. Но христианская мысль в своих глубоких проявлениях всегда утверждала то же самое, в апофатическом богословии. "Итак, мы утверждаем, что Причина всего, будучи выше всего, и несущностна, и нежизненна, не бессловесна, не лишена ума и не есть тело; не имеет ни образа, ни вида, ни качества, или количества, или величины; на каком-то месте не пребывает , невидима, чувственного осязания не имеет; не воспринимает и воспринимаемой не является; Ей не свойственны беспорядок, смута и беспокойство, возбуждаемые страстями материи; Она не бессильна как неподверженная чувственным болезням, не имеет недостатка в свете; ни изменения, ни тления, ни разделения, ни лишения, ни излияния не претерпевает; и ничего другого из чувственного Она не представляет Собой и не имеет... Далее восходя, говорим, что Она не душа, не ум; ни воображения, или мнения, или слова, или разумения Она не имеет ; и Она не есть ни слово, ни мысль; Она и словом не выразима и не уразумеваема; Она и не число, и не порядок, не величина и не малость, не равенство и не неравенство, не подобие и не отличие; и Она не стоит, не движется, не пребывает в покое, не имеет силы и не является ни силой, ни светом; Она не живет и не жизнь; Она не есть ни сущность, ни век, ни время; Ей не свойственно умственное восприятие; Она не знание, не истина, не царство, не премудрость; Она не единое и не единство , не божественность или благость; Она не есть дух в известном нам смысле, не сыновство, не отцовство , ни что-либо другое из доступного нашему или чьему-нибудь из сущего восприятию; Она не что-то из не-сущего и не что-то из сущего; ни сущее не знает Ее такой, какова Она есть , ни Она не знает сущего таким, каково оно есть; Ей не свойственны ни слово, ни имя, ни знание; Она не тьма и не свет, не заблуждение и не истина; к Ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание; и когда мы прилагаем к Ней или отнимаем от Нее что-то из того, что за Ее пределами, мы и не прилагаем, и не отнимаем, поскольку выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего, и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной" (Дионисий псевдо-Ареопагит, О мистическом богословии). С другой стороны, всякое библейское откровение, запечатленное в словах, - своего рода "умаление" Бога, совлечение от Его таинственной недоступности и снисхождение к людям в их временную историю. Ибо на одном апофатическом богословии невозможно пребывать всё время никому. Но любое такое умаление и снисхождение (включая личные внутренние озарения каждого верующего) неизбежно может быть связано с различными интерпретациями, противоречащими друг другу. В частности, понятие о промысле Бога, Его хранении и заботе в этом мире неизбежно будет неоднозначным и противоречивым. Поскольку на самом деле никто из нас до конца не знает, как Бог с нашим миром взаимодействует, и почему одни получают просимое по своим желаниям довольно быстро, а другие не получают. Почему в мире много страданий, прямо не связанных с человеческим злом и грехом, и многое другое. Как, например, в очередной раз задал вопрос атеист Владимир Познер: "Ведь у святого Марка сказано, что ни один волос не упадет с твоей головы без Его ведома. Значит, Ты отвечаешь за все и все Тебе известно. Как Ты мог допустить такое, что произошло? Как может быть такое, что цунами уносят жизнь 200 тысяч человек, только что родившихся детей? Как? Это Ты? Это Ты сделал? Как же Тебе не стыдно?" Вопрос этот извечный, сродни взываниям библейского Иова. Но сам по себе такой пафос по-своему примечателен и удивителен! Как справедливо заметил отвечавший Познеру о. Андрей Кордочкин, "Почему массовую гибель людей – ГУЛАГ, Холокост – вообще можно считать трагедией? Ведь ни религиозный, ни не-религиозный человек не видят трагедии, к примеру, в уничтожении насекомых – пусть и вредных. Кроме того, немногие, кроме сентиментальных веганов, сострадают забитому скоту или выловленной рыбе. То, чего я никогда не мог понять – в перспективе атеиста, что вообще делает человеческое страдание или смерть трагичной, если между человеком и животным/рыбой/насекомым нет принципиальной разницы? Перешла органическая химия в неорганическую, и что дальше? А если эта разница есть – то в чем она? Почему человек вообще представляет собой какую-то ценность?" В конечном счете мы упираемся в тайны жизни и смерти, которая недоступна не только атеистам, но и самим верующим. В тайну самой жажды жизни каждым из нас, вопреки всеобщему опыту довлеющей над нами смерти, её обыденности. Религиозное осмысление этой тайны лишь приоткрывает немного завесу над ней, но не может дать исчерпывающее её объяснение. Религиозное представление о промысле Бога в этом мире также весьма фрагментарно и отрывочно. Слова про то, что "волос с вашей головы не упадет без воли Отца Небесного" были сказаны Иисусом не кому-нибудь, а ученикам, которые были предупреждены об их будущей трудной участи, которая будет подобна тому, что суждено будет претерпеть их Учителю. Не меньше, но и не больше. С другой стороны, если в этом мире господствуют случайности, как с атеистической точки зрения вообще можно переживать о том, что кто-то вокруг нас погиб безвременно и нелепо? А для верующего, если для него есть продолжение жизни за рамками этой земной, так уж ли уместно горевать о том, что кто-то не дожил до преклонного возраста, а умер или погиб в юности или детстве? Однако, такие доводы мало кого удовлетворят и среди верующих, и неверующих. Что свидетельствует лишь об одном: человеческий дух не удовлетворяется полностью самим фактом собственной смерти и ее неизбежностью. Сознание людей ориентировано на то, что человечество будет продолжать жить дальше, если не в отдельно взятых каждый раз его представителях, то в целом. Без этого невозможна ни творческая активность людей, ни социальная, никакая вообще. Мы так устроены! Случайно ли это? Отнюдь нет. С христианской точки зрения смерть - все же еще "последний враг" (1 Кор. 15: 26), который подлежит истреблению. И даже среди неверующих то и дело возникают рассуждения о будущей возможности научными методами достичь большего долголетия или даже победить или отсрочить биологическую смерть. Возможно и до биологического оживления людей и их воскресения когда-нибудь дойдут, по имеющейся генетической информации. Но разве само по себе это не удивительно и не несет религиозный оттенок?... МЕТКИ: размышления http://pretre-philippe.livejournal.com/557597.html

Геннадий Горелик “Другому как понять тебя?“, или Основы научного паратеизма Что такое «паратеизм»? Два нобелевских лауреата: атеист и теист Паратеизм сегодня, вчера и позавчера Два академика: атеист и теист «…другому как понять тебя?» К столетию Виталия Лазаревича Гинзбурга, с любовью к его живой душе атеиста Виталий Лазаревич Гинзбург, физик-теоретик, нобелевский лауреат, ушел из жизни семь лет назад. Но из моей жизни никуда он не уходил. И не только потому, что за тридцать лет нашего знакомства мне довелось много беседовать с ним на разные острые темы науки и жизни, а недавно подготовить к публикации его "Письма к любимой" из самого драматично-плодотворного семилетия его биографии – 1946-1953. В.Л. сейчас для меня олицетворяет вопрос, не отпускающий с середины 1990-х, когда я занялся исследованием жизни Андрея Сахарова: КАК ПОНЯТЬ ТО, ЧТО СРЕДИ ЛУЧШИХ И УМНЕЙШИХ ЛЮДЕЙ ИМЕЮТСЯ И ТЕИСТЫ И АТЕИСТЫ? С этим вопросом связан второй: Почему редко кто из хороших умных людей принимает этот вопрос всерьез? В.Л. принимал, и потому-то наиболее широкую известность он получил не своими научными достижениями, а выступая на темы религии. Некоторые в его “неуемных и неумных” высказываниях видели миссионерский зуд – желание всех обратить в свою веру, то бишь в неверие. Я же видел прежде всего защиту свободы совести, что он и сам говорил. Однако сейчас, больше всего вижу страсть исследователя решить казалось бы чисто интеллектуальную проблему – “живо трепещущую”, но не поддающуюся: Как могут разумные образованные люди (включая физиков!), верить в бога??!! ЧТО ТАКОЕ «ПАРАТЕИЗМ»? Поскольку речь идет о физиках-теоретиках, уточним основные понятия. Из текстов Гинзбурга видно, как трудно атеисту пользоваться обычными словарными определениями, где “несуществующему” богу приписываются разные свойства, и, соответственно, возникают теизм, деизм, пантеизм и прочие разные -измы. Чёрт ногу сломит (хоть и он не существует). В.Л., например, цитировал определение:“Теизм – религиозное мировоззрение, исходящее из понимания Бога как абсолютной личности, пребывающей вне мира, свободно создавшей его и действующей в нем”и дал свое само-определение: “Атеист полностью отрицает существование Бога, чего-то сверхъестественного, чего-то помимо природы, считает мир существующим независимо от сознания и первичным по отношению к этому сознанию”. Но если нет ничего сверх-естественного, вне-природного, то на нет и суда нет, как нет и реальных оснований для суждений о личности Бога, о его местопребывании и деятельности. Поэтому атеист Гинзбург в пантеизме и деизме видел лишь “стыдливый атеизм”, а об Эйнштейне писал, что тот “был атеистом и пользовался религиозной терминологией лишь в условном смысле”. При этом цитировал письмо Эйнштейна 1951 года своему другу-атеисту (М. Соловину): “Вполне могу понять Ваше нежелание применять слово “религия”, когда имеется в виду некий эмоциональный или психологический настрой, наиболее очевидный у Спинозы. Но я не нашел лучшего выражения, чем “религиозная”, для уверенности в рациональной природе реальности, насколько она доступна человеческому разуму. Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бескрылый эмпиризм. Какого черта мне беспокоиться, наживут ли попы на этом капитал? От этого все равно нет лекарства”. Эйнштейн знал на собственном опыте, что такое религиозное чувство. В детстве он был им охвачен, к изумлению своих просвещенных и “совсем нерелигиозных”, по его собственным словам, родителей. К религиозному совершеннолетию (в иудаизме – 13 лет), ему стало тесно в рамках традиционной религии и на смену пришло “прямо-таки фанатическое свободомыслие”. Однако он прекрасно помнил “религиозный рай юности” и сохранил любовно-уважительное отношение к текстам Библии. Он не раз объяснял свое религиозное чувство, иронизируя о “профессиональных атеистах, гордых тем, что не только избавили этот мир от богов, но и ’разоблачили все чудеса’”. Познаваемость мира он называл “вечной тайной”, “чудом, которое лишь усиливается при расширении наших знаний”. Но если Эйнштейн, с его несомненным литературным даром, не нашел более точного слова, чем “религиозное”, чтобы выразить свое мировосприятие, не значит ли это, что иного слова попросту нет? Этот вопрос подсказывает простое, общее и легко проверяемое отличие (оно же и определение) теиста и атеиста: Если человеку для выражения самых глубоких своих представлений о смысле жизни, о своем восприятии мира и других людей, необходимо понятие Бога (или богов, духов и т.п.), он – теист (или политеист), в ином случае – атеист. Конечно, самые глубокие свои представления о жизни люди раскрывают не каждому, а некоторые и не заглядывает в себя настолько глубоко, чтобы такие представления как-то выразить. Указанное простое определением, однако, по меньшей мере может помочь в этом. ДВА НОБЕЛЕВСКИХ ЛАУРЕАТА: АТЕИСТ И ТЕИСТ Рядом с Виталием Гинзбургом начинал свой путь в науке Андрей Сахаров. По решению правительства, их оторвали от теоретической физики для работы над изобретением термоядерной бомбы под руководством их общего учителя – И.Е.Тамма (первого в России физика-теоретика, получившего Нобелевскую премию). Сахаров назвал Гинзбурга одним “из самых талантливых и любимых учеников Игоря Евгеньевича [Тамма]”. А Гинзбург говорил, что Сахаров “был сделан из материала, из которого делаются великие физики”, “обладал редчайшим научным талантом и оригинальностью” и что “такая гигантская и многогранная фигура неизбежно в чем-то таинственна и для обыкновенных людей загадочна”. Частью этой загадки для Гинзбурга было отношение Сахарова к атеизму. Они оба стали народными депутатами в результате первых (и последних) почти-свободных выборов в СССР в 1989 году, и на встречах с избирателями Сахаров, отвечая на вопросы, вполне определено говорил, что он не атеист. В книге “Воспоминаний” Сахаров рассказал о своей религиозной эволюции. Приобщенный к православию мамой и бабушкой, он “лет в 13”, подобно Эйнштейну, осознал, что вырос из прежней картины мира, “перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий”. Сразу после этих слов Сахаров лаконично изложил свое зрелое кредо: “Я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются, главным образом, обрядовостью или фанатизмом и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной “теплоты”, лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным”. Гинзбург же уверенно писал, что наука “совершенно несовместима с теизмом”. Когда в беседах с вдовой Сахарова, Еленой Боннэр, я первый раз заговорил о религии, она, решительно заявив: "Я – полная атеистка!”, добавила, что и “Андрей не верил в бога". Тогда я процитировал приведенное его кредо. И, поразмыслив, она неожиданно сказала: "Какая я дура была! Я же печатала эти его слова! И не растрясла его, -- что он, собственно, имел в виду?…” Впоследствии Елена Георгиевна помогла мне вникнуть в религиозное чувство Сахарова, дав страницы из его дневника, где он пытался выразить свою позицию, используя уже слово “Бог”. И предоставила аудиозапись выступления Сахарова перед французскими физиками в сентябре 1989 года. Это выступление он озаглавил “Наука и свобода“, говорил “без бумажек” (не было даже никаких тезисов) и сделал прогноз, озадачивший многих: “Эйнштейн, и это не случайно, стал как бы воплощением духа и новой физики, и нового от ношения физики к обществу. У Эйнштейна в его высказываниях, в его письмах очень часто встречается такая параллель: Бог – природа. Это отражение его мышления и мышления очень многих людей науки. В период Возрождения, в 18-м, в 19-м веках казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение – слово “убеждение” тут, наверно, неправильно) – существования в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо. И это ощущение, может быть, больше всего питается той картиной мира, которая открылась перед людьми в 20-м веке” [звуковой фрагмент]. Не буду поправлять Андрея Дмитриевича в том, насколько часто у Эйнштейна встречается параллель “Бог – природа” и насколько универсальным было противопоставление науки и религии в 16-19 веках. Сахаров жил в стране, где такое противопоставление было самым обычным делом. Тем необычнее его предвидение и тем яснее глубокая связь его религиозного чувства с научным мышлением. В одной из последних его статей Гинзбурга читаем: “Я многих спрашивал: “Верите ли Вы в Бога?”. Ответы такие: 1) “не верю, я атеист”; 2) “не знаю, есть ли Бог или его нет, я агностик”; 3) “да, верю. Я исповедую, скажем, христианскую религию или, конкретно, православие”; 4) “не религиозен, и все известные мне религии считаю несостоятельными, но “что-то есть”. Вот это “что-то есть” ДОРОГОГО СТОИТ. В самом деле, атеизм, опирающийся на науку, на научное мировоззрение, да и другие аргументы, упомянутые выше, по моему убеждению, достаточны для того, чтобы решительно отбросить религию. Но все это еще не отвечает на мучающих многих вопросы “о смысле жизни”, о происхождении жизни и о ее неизбежном конце, о происхождении человеческого сознания и так называемой духовной жизни человека. … Я не испытываю, К СОЖАЛЕНИЮ, “космического [религиозного] чувства” [Эйнштейна], и мне чужды пантеистические представления Спинозы. Аргументы, уже упомянутые в статье “У религии – судьба астрологии” [“Новая газета” 23.08. 2007] и выше, достаточны для отрицания религии и убежденности в торжестве атеизма. Замечание же о возможности веры в существование КАКОГО-ТО Бога в результате неудовлетворенности отсутствием ясности в отношении происхождения жизни и сознания (мышления), ничего здесь не меняет. При этом я пишу о “вере в существование Бога”, имея в виду, конечно, не Бога существующих религий. Не уверен, что такая терминология удачна, но, надеюсь, это не приведет к недоразумениям.” Заглавными буквами я выделил слова, которые можно было бы трактовать “примирительно”, но на мой вопрос, считает ли он, что религия останется лет через сто-двести, В.Л. ответил без колебаний: “Только в музеях”. Религией он обычно именовал традиционные церковно-догматические системы, отличая их все от неопределенной веры, следов которой у себя тоже не находил. Итак, перед нами два выдающихся физика почти одного поколения и одной и той же научной школы, теист и атеист, глубоко верующий и глубоко неверующий. “Глубоко” здесь означает, что каждый из них продумал заданный себе вопрос и ответил на него с полной ясностью, не взирая на внешние обстоятельства – преобладающие общественные настроения – советско-атеистические в одном случае и антисоветско-теистические в другом. Один осознал, что не может даже “представить себе Вселенную и человеческую жизнь”, не используя понятий о сверх-природном, а другой осознал, что не видит ничего “помимо природы”. Различие в том, что Сахаров задавал себе вопрос по внутренним причинам, а Гинзбурга задуматься побудили резко изменившиеся настроения в обществе. Он рассказал об этом в первой своей статье на темы религии, написанной совместно с близким другом Е.Л.Фейнбергом (“Об атеизме, материализме и религии”, Литературная газета, 3.6.1998): “В "Литгазете" от 8 апреля с. г. опубликована беседа православного богослова А.Кураева с обозревателем ЛГ О. Морозом. Тема беседы — "Человек и Бог: вчера, сегодня, завтра" — в условиях сегодняшней России весьма актуальна, и мы приветствуем открытый и откровенный обмен мнениями по этому кругу вопросов. Тем не менее, мы вряд ли взялись бы за перо, если бы А.Кураев не выступил с таким утверждением: "Сегодня атеист — крайне редко встречающееся существо, занесенное в Красную книгу. Лично я уже давно с настоящими атеистами не встречался". Между тем мы — убежденные атеисты, такими были все наши учителя (упомянем здесь лишь И.Е.Тамма), такими мы были при советской власти и остались сегодня. Вполне вероятно, что в православном богословском институте, где преподает А.Кураев, он с атеистами не сталкивается. Но в институтах Российской Академии наук, на естественных факультетах университетов, в различных НИИ ситуация совсем иная. К сожалению, мы не располагаем данными социологических опросов (а они нужны, хотя в отношении атеизма и религии это дело очень деликатное), но все, что мы знаем, свидетельствует о прочности материалистических и атеистических воззрений и в сегодняшнем российском обществе. Кстати сказать, оказаться в Красной книге отнюдь не стыдно, об ее исчезающих обитателях принято заботиться. Поэтому, помещенные волею А.Кураева в эту книгу, мы отнюдь не обиделись, а лишь поразились той чудовищной аберрации, которая, по-видимому, присуща некоторым представителям религиозных и близких к ним кругов. Речь, по сути дела, идет о важном социальном явлении, и на нем необходимо остановиться. Мы имеем в виду вспышку религиозности и чаще псевдорелигиозности как реакцию на наше недавнее советское прошлое. Преступный коммунистический (большевистский, ленинско-сталинский) режим преследовал религию. …” Впоследствии дьякон Кураев познакомился с В.Гинзбургом, дарил ему свои книги, они соучаствовали в дискуссиях, во время одной из которых Кураев сказал: “Виталий Лазаревич, мне очень радостно было видеть ваше ясное лицо, ясные глаза, ум. Я хотел бы, чтобы на самом деле таких людей было бы больше, как вы. Лучше для меня, православного человека, мне легче жить рядом с умным атеистом, нежели в обществе полуобразованных суеверов-оккультистов, почитающих Анастасию под кедрами или чистящих свои кармы, чакры с помощью диагностики кармы. Так что с атеистами научными церковь всегда была в союзе против суеверий”. На смерть В.Л.Гинзбурга откликнулся Кураев так: “Вчера скончался выдающийся русский ученый, лауреат Нобелевской премии Виталий Лазаревич Гинзбург. Хороший и честный человек. Мне очень горько, что его уже нет на земле. Я виноват перед ним и за него пред Богом, в которого Виталий Лазаревич не верил. Наши редкие и короткие личные встречи убедили меня в том, что Виталий Лазаревич может слушать и понимать собеседника. Когда в последние годы жизни в его круг интересов вошли религиозные вопросы, рядом с ним оказались хищники, которые свою ненависть к Церкви попробовали передать великому ученому. Я убежден, что она для него была все же совсем неорганична. И я полагал, что если бы мы сошлись поближе, если бы у нас мог быть долгий разговор без телекамер, на что-то он смог бы посмотреть иначе. Потому что столь ясный и великий ум не мог бы остаться заложником школьно-безбожных штампов сталинской поры, если бы в его кругозор включили другую информацию”. Тут, думаю, дьякон Кураев глубоко неправ, и школьно-безбожные штампы сталинизма тут не при чем. Мои долгие – без телекамер – разговоры с В.Л. убедили меня, что его атеизм никто не сумел бы пошатнуть. Такое же впечатление осталось у меня от общения еще с несколькими незурядными людьми, физиками и нефизиками – атеистами, широко мыслящими и глубоко нравственными. Мой лично-профессиональный опыт историка-экспериментатора подкрепляется фактом истории культуры: во все времена – испокон веков до наших дней – среди лучших образованных умов были и теисты и атеисты. Соответственно, теизм и атеизм сосуществуют как способы мировосприятия, равноправные в том, что свободно выбираются, а точнее, осознаются мыслящим человеком. Признание этого факта в качестве устойчивой характеристики человеческого общества, назовем ПАРАТЕИЗМОМ, имея в виду смысл греческой приставки “пара-”, означающей “рядом”, а также допуская простое русское объяснение: паратеизм – это признание парности теизма и атеизма. При этом не имеет значения религиозное самоопределение самого паратеиста. Вводя это понятие, я опираюсь на Андрея Сахарова, который считал “религиозную веру чисто внутренним, интимным и свободным делом каждого, так же как и атеизм”, и знал, что “люди находят моральные и душевные силы и в религии, а также и не будучи верующими”. В его близком окружении преобладали атеисты: отец, открывший ему мир науки, И.Е.Тамм, руководивший первыми самостоятельными шагами в науке, жена, большинство друзей и коллег. Среди правозащитников рядом с Сахаровым были и теисты и атеисты. Показательный пример – переписка 1974-75 годов между двумя правозащитниками – православным священником Сергеем Желудковым (1909-84) и находящимся тогда в лагере Кронидом Любарским (1934-96) – физиком и безоговорочным атеистом. Из писем ясна глубокая взаимная симпатия, моральное единство во всех земных делах и… невозможность взаимопонимания в вопросах “неземных”. Чтобы не искать причину в наследии советского госатеизма, приведу несколько примеров из несоветской и досоветской истории. ПАРАТЕИЗМ СЕГОДНЯ, ВЧЕРА И ПОЗАВЧЕРА Американский физик и нобелевский лауреат Стивен Вайнберг в своей книге о физике ранней Вселенной заявил в философско-лирическом отступлении: “Людям очень трудно удержаться от веры в то, что мы имеем какое-то особое отношение к вселенной, что человеческая жизнь – это не просто некий смехотворный результат цепочки случайностей, начавшейся в первые три минуты существования вселенной, а что наше существование было каким-то образом предопределено с самого начала. Случилось так, что я пишу это в самолете на высоте 10 км над Вайомингом, по дороге из Сан-Франциско домой в Бостон. Земля подо мной выглядит очень уютной — пушистые облачка здесь и там, снег, ставший розовым на закате, дороги, протянувшиеся от одного города к другому. Очень трудно осознать, что все это – лишь крошечная частичка подавляюще враждебной вселенной. Еще труднее осознать, что эта вселенная произошла из неописуемо странного начального состояния и что в будущем ее ожидает смерть от бесконечного холода или невыносимого жара. Чем более постижимой кажется Вселенная, тем бессмысленней она выглядит”. Возможно, именно это заявление побудило Сахарова вдуматься в собственные представления и выразить их. Дело в том, что процитированная фраза содержится в книге, опубликованной в США в 1977 году, а в русском переводе в 1981-м, во второй год ссылки Сахарова. Для русского издания его редактор Я. Зельдович написал (и “пробил”) специальное дополнение, посвященное одной из самых ярких работ Сахарова по космологии, сделанной еще в 1967 году, но не оцененной тогда ни Зельдовичем, ни Вайнбергом. Поэтому у Сахарова были причины внимательно читать эту книгу. Прекрасно понимая все научные соображения, которые подразумевал американский физик, он, тем не менее, ощущал и смысл своей личной судьбы и смысл истории Вселенной. Шагнем на полвека в прошлое. В 1927 году, во время Сольвеевского конгресса, в котором участвовали самые выдающиеся физики того времени, по воспоминаниям одного из них, кто-то задал вопрос: “Эйнштейн продолжает говорить о Боге, что это значит? Очень трудно представить, что такой ученый, как он, столь сильно привязан к религиозной традиции”. Свои философско-психологические объяснения предложили В.Гейзенберг и В.Паули, выслушав которых, в разговор включился 25-летний Поль Дирак: “Я не понимаю, почему мы здесь говорим о религии. Если мы честны – а это долг ученых – мы должны признать, что религия – это куча ложных утверждений, не имеющих никакого основания в реальности. Сама идея Бога – продукт человеческого воображения. Можно понять, почему перво­бытные люди, гораздо более зависимые, чем мы, от могущественных сил природ­ы, трепеща от страха, обожествляли эти силы”…. И продолжил вполне в духе того “научного атеизма”, который преподавали в советских университетах и в котором религию называли “опиумом для народа”. В том же 1927 году Жорж Леметр (которого Дирак знал с времен их аспирантуры в Кембридже) открыл астрономический факт расширения Вселенной и предложил его физическое понимание на основе теории гравитации Эйнштейна. Согласно этому пониманию расширение началось с взрывообразного начала. Леметр, прежде чем стать астрофизиком, принял сан католического священника, и впоследствии легко сочетал обе свои профессии. Дирак вспоминал, что “как-то раз беседовал с Леметром о космологической эволюции и о чувстве, вызываемом грандиозностью картины, которую он нам дал. И сказал ему, что, вероятно, космология – та ветвь науки, которая находится ближе всего к религии. Однако Леметр не согласился и, подумав, сказал, что ближе всего к религии находится психология”. В конце 1950-х годов Леметр, выступая на конференции по астрофизике (в своей непременной сутане), счел нужным уточнить, что теория Большого Взрыва “находится вне всяких метафизических или религиозных вопросов. Материалисту она оставляет свободу отрицать всякое сверхъестественное существо. Верующему она не дает возможности ближе познакомиться с Богом. Она созвучна словам Исайи, говорившего о “скрытом Боге”, скрытом даже в начале творения…. Для силы разума нет естественного предела. Вселенная не составляет исключения, – она не выходит за пределы способности понимания”. Два года спустя Леметр стал президентом Папской академии наук. Шагнем в 19-й век, когда Максвелл (величайший физик, если смотреть с “народно-хозяйственной” точки зрения) написал в письме другу: “Христианство – то есть религия Библии – это единственная форма веры, открывающая все для исследования. Только здесь все свободно. …Можешь обыскать всю Библию и не найдешь текст, который остановит тебя в твоих исследованиях”. После смерти Максвелла среди его бумаг нашли текст молитвы, который начинался так: “Боже Всемогущий, создавший человека по образу Твоему и сделавший его душой живой, чтобы мог он стремиться к Тебе и властвовать над Твоими творениями, научи нас исследовать дела рук Твоих, чтобы мы могли осваивать землю нам на пользу и укреплять наш разум на службу Тебе…”. А продолжатель работ Максвелла и его почитатель, Л. Больцман, выразивший свой восторг словами Гете: «Не Бог ли эти знаки начертал?», был тем не менее атеистом. В 17 веке у Ньютона, посвятившего Библии больше страниц чем физике, был коллега и почитатель астроном Э. Хэли (Галлей), который не скрывал своего атеизма. Один из первых биографов Ньютона (и физик) так описал их отношения: “Ньютон слишком глубоко знал Библию и слишком впитал ее дух, чтобы строго осуждать других, имеющих взгляды, отличные от его собственных. Он придерживался великих принципов религиозной терпимости и питал отвращение к преследованиям, даже в самой умеренной форме. … Когда др. Хэли говорил неуважительно о религии, Ньютон останавливал его, говоря лишь: “Я изучил эти вещи, а Вы – нет”. Если шагнуть еще на пару тысячелетий в прошлое, в Древнюю Грецию, где физика родилась, то обнаружим, что среди тогдашних физиков/натурфилософов преобладали атеисты, начиная с самого первого – Фалеса. Самые известные – Демокрит и Эпикур. И, наконец, древнейшее, вероятно, свидетельство о существовании атеизма дает Библия. Два псалма начинаются фразой: “Сказал безумец [глупец] в сердце своем: Нет Бога” . Негативная оценка тут связана, конечно, с верой псалмопевца, но тем весомее свидетельство столь давнего и совершенно ненаучного атеизма. Такие доводы история дает в пользу паратеистическогой точки зрения на человека и на разнообразие точек зрения. Добавляет доводы и философия науки. Друг В.Л.Гинзбурга, академик Евгений Львович Фейнберг (1912-2005) самое важное свое открытие, на мой взгляд, сделал не в физике, а в философии науки. Он обнаружил неустранимую роль совершенно субъективной интуиции в самой основе жизнедеятельности физики – в принятии решения о достаточности опытной проверки данного теоретического утверждения. Никаким объективным образом нельзя обосновать, когда некую теорию можно считать экспериментально проверенной. Сколько бы экспериментов ни проводить при различных значениях параметров, всегда останутся еще не проверенные значения. Тем не менее, и отдельный физик и научное сообщество в целом в какой-то момент приходят к выводу: "Все! Закон проверен. Можно идти дальше". Это не логический вывод. Это – интуитивное суждение. Оно не дает стопроцентной гарантии, но без него физики до сих пор проверяли бы закон Архимеда -- для все новых жидкостей и новых тел, погруженных в жидкость. Этот парадоксально простой вывод о том, что физика не сводится к логике и экспериментам, произвел сильнейшее впечатление на Гинзбурга. Мне довелось быть свидетелем, как он, “используя служебное положение в личных целях”, рассказал об этом выводе на большом семинаре, которым руководил. Семинар назывался “Общемосковским”, хотя фактически был “Общесоюзным”, и проходил в большом зале ФИАНа. Собиралось обычно несколько сот человек. В начале семинара Гинзбург обычно рассказывал о научных новостях по страницам главных мировых журналов по физике. Аудитория была физико-математическая и настроена по-деловому. Но в тот день руководитель семинара рассказал о неопубликованных “гуманитарных” соображениях Фейнберга. Из этих соображений выросла книга Фейнберга “Интуиция и логика в искусстве и науке”. А одним из плодов его размышлений стал вывод о том, что суждение человека о бытии или небытии Бога – тоже интуитивное, логически недоказуемое, и, значит, оба взгляда – теизм и атеизм – имеют право на жизнь. Наконец, несколько лет назад появилось экспериментальное исследование гарвардских психологов, которое, на мой взгляд, дает психологическое обоснование паратеизма. Исследователи искали и не нашли связи между склонностью к религиозному взгляду на мир и социально-культурными характеристиками человека – образованием, интеллектом, доходом, (не)религиозностью семейного окружения, политическими предпочтениями и т.д. Нашли, однако, связь с типом мышления человека. Люди используют в своем мышлении два способа – интуитивный и аналитический, а различаются тем, какой из способов преобладает, что можно определить с помощью специального теста. В итоге оказалось, что интуитивный тип мышления способствует вере в Бога, аналитический – препятствует. А поскольку тип мышления формируется в раннем детстве или еще раньше, то и (не)способность человека к религиозному мировосприятию осознается им как нечто данное. Помимо преобладания одного из способов мышления, важны, разумеется, и силы каждого способа мышления и сила характера. Добавив к этому реально живущие в культуре религиозные представления, получим реальное паратеистическое многообразие. Установленная психологами предрасположенность “интуитов” к религии помогает, в частности, отвечать на обсуждавшийся ранее вопрос Нидэма. Проясняется тот исторический факт, что практически все физики, которым удалось изобрести новые фундаментальные понятия, были теистами. Такого рода изобретения невозможны без опоры на интуицию. При этом аналитики-атеисты – такие, как Лаплас, Больцман, Дирак, Ландау – имели достаточный простор для творчества, чтобы строить теории на основе фундаментальных понятий, изобретенных “интуитами”-теистами. ДВА АКАДЕМИКА: АТЕИСТ И ТЕИСТ Даже если считать паратеизм – сосуществование теистов и атеистов в самой просвещенной части общества – обоснованным научно, исторически и философски, никуда не денется проблема взаимо(не)понимания между ними. Эта проблема обнаруживается в самых разных обсуждениях, даже если они начинаются с вопросов, далеких от религии. И доводы легко переходят от академической вежливости к ехидным подковыркам и к возмущенной обороне, не отличимой от нападения. Все, похоже, согласны на минимальный такт, состоящий в том, что каждый имеет право на своих тараканов в голове и может некоторое время потерпеть, пока инакомыслящий гонит свою пургу. Терпение, однако, быстро кончается, потому что… уж больно трудно терпеть. И это не отсутствие хвалено-разруганной толерантности. Даже мощные интеллектуалы высшей моральной пробы нередко с глубоким недоумением воспринимают противоположную духовную ориентацию. Приведу пример двух таких интеллектуалов – двух академиков – Е.Л.Фейнберга и С.С.Аверинцева. Среди рукописей Фейнберга сохранились две попытки изложить свое кредо атеиста. Первую он начал так: “Уже много последних десятилетий я пытаюсь понять почему, зачем и как люди верят [в Бога]”. Объяснив различие этих вопросов, он выразил и свое отношение к религии: “Будучи естественным, органическим и полным атеистом (я избегаю слова “убежденным”, потому что меня никто не убеждал, и самого себя мне не нужно было убеждать), я сам считаю теизм любой формы излишним, нелепым, унижающим (человека). В то же время это не значит, что я не уважаю религиозного человека только потому, что он религиозен. И его вера, и мои написанные жесткие три характеристики являются подлинными интуитивными суждениями, правоту которых невозможно ни убедительно доказать, ни убедительно опровергнуть. О них можно размышлять, в результате чего можно изменить свое “интуитивное суждение” на противоположное, или наоборот укрепиться в нем. Я уважал и уважаю многих очень хороших религиозных людей, как определенные личности, считаюсь с их религиозными воззрениями, но мое уважение относится к тем сторонам их личности, которые отнюдь не обязательно связаны с их религиозностью (хотя часто и подкрепляется ею). Ближе всего мне слова Чехова: «Я с удивлением посматриваю на всякого интеллигентного религиозного человека».” Точная фраза Чехова: “…я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего” (из письма С. П. Дягилеву, 12.07.1903)], но и “удивление” и “недоумение” слишком слабые слова, если физик поставил перед собой такую неслабую задачу: “Сначала я попытаюсь пояснить и даже обосновать (доказать здесь, конечно, ничего нельзя) свое мнение о том, что религиозность излишня, нелепа и унижает достоинство человека. Для того чтобы мотивировать утверждение о ненужности религии для современного образованного человека нужно показать, что основные функции религии могут (и даже должны) быть выполнены (и фактически выполняются) другими средствами, в других сферах жизни человека”. На этом первый вариант Credo обрывается. Быть может, задача оказалась слишком трудной или же Е.Л. понял, что, вопреки позитивному заглавию, означающему “Во что я верю”, речь пошла о том, во что он не верит сам и не советует верить другим. А, скорее, подействовали обе причины совместно и побудили отложить замысел. Второй вариант Credo уже почти целиком позитивный, и суть его состоит в том, что нам, людям, выпало участвовать в уникальном явлении Вселенной -- чуде жизни, развившейся до появления сознания и цивилизации. Наш долг -- сберечь это чудо. А сделать это люди могут лишь совместными усилиями в духе любви к жизни и любви к ближнему. Отсюда следуют принципы общественного устройства и морали. В трехстраничном тексте атеиста пять раз встречается слово “чудо”. И первое чудо – возникновение жизни – означает “невероятное событие”. Фейнберг не обосновывает это редкое, хоть и не уникальное среди атеистов, представление о происхождении жизни на Земле (невероятность возникновения жизни на Земле утверждал также знаменитый биолог, нобелевский лауреат и атеист Ф.Крик). Не обсуждая здесь сам этот интригующий вопрос, замечу лишь, что представление физика Фейнберга о происхождении жизни было основано на его (интуитивной!) оценке доводов “оптимистов”, считающих возникновение жизни вполне вероятным событием (одним из таких оптимистов был его первый аспирант, работавший в соседней комнате теоротдела ФИАНа -- Д.С. Чернавский). “Чудо жизни” стало для Фейнберга основой, на которой он укрепил свои гуманитарные представления -- вполне традиционные для библейской цивилизации, начиная с заповеди любить ближнего. Он и сам это понимал, как следует из последнего краткого раздела, состоящего всего из одной фразы: ”Все сказанное о назначении человека, вероятно, примет и религиозно верующий человек. Только слово “чудо”, употребленное выше, он примет в прямом смысле, как сотворение жизни Богом, высшим духом и т.п. Я не понимаю, зачем это нужно”. Рукопись кончается точкой. Быть может, стоило заменить ее на вопросительный знак с многоточием, показав, что это лишь конец наброска, а не размышлений? Вопрос “зачем это нужно” порожден сильным недоумением. Атеисту, пожалуй, представить себе религиозную картину мира еще труднее, чем верующему -- удаление Бога из мировосприятия. Попытка смоделировать в себе иную интуицию обычно оборачивается карикатурой, которая лишь “подтверждает ее неправильность”. Если же интуиция действительно свободна в своем религиозно-атеистическом самоопределении, то эта свобода должна воплощаться в реальной жизни. И воплощалась. С субъективной ясностью, не меньшей, чем у физика Фейнберга, выразил свое теистическое мировоззрение филолог Аверинцев. Если первый лишь высказал намерение (и лишь для себя) обосновать преимущество атеистического мировоззрения, то второй публично заявил, что для него “не убедительно никакое мировоззрение, кроме [религиозной] веры”. И обосновал это. По мнению Аверинцева, выражение “целостное мировоззрение” — избыточно, как масло масляное: какое же это мировоззрение, если оно не целостно? А главный кандидат в конкуренты, “научное мировоззрение” – внутренне противоречивое словосочетание, поскольку нет одной общей Науки, а есть лишь отдельные научные дисциплины, каждая из которых изучает свою отдельную проекцию Большого мира. На такой малой опоре невозможно основать мировоззрение – общее воззрение на мир, можно лишь затемнить свое зрение “идеологическими фантомами, паразитирующими на реальности науки”. В начале 21 века академик Аверинцев признал древность своего мировоззрения: “Любая точка зрения в сравнении с традиционным вероучением, как оно выражено в Символе Веры, в центральных догматических определениях Вселенских Соборов и в творчестве таких Отцов Церкви, как, скажем, Григорий Богослов, Максим Исповедник или Августин, представляется мне непозволительным и прямо-таки невыносимым упрощением, которого не должна принимать совесть моего ума. Как странно думать, что в христианской вере умники усматривали и усматривают что-то простенькое, “веру угольщиков”, как сказано у Гейне, утешающую этих самых угольщиков, но стесняющую мысль образованного человека! Чувствуем ли мы нашу мысль стесненной, например, знаменитым догматом IV Вселенского Собора, согласно которому соединение Божественной и человеческой природ в Богочеловечестве Христа “неслиянно, непревращенно, неразделимо и неразлучимо”? Я лично ощущаю не стеснение, а скорее уж испуг от простора... ” Трудно не верить Сергею Аверинцеву, зная, с какой отважной честностью он жил. Но еще труднее историку науки забыть, что идея «неслиянной нераздельности» не умещалась в голове верующего Ньютона. Великий физик стал филологом, расследуя происхождение двух фраз в Новом завете, подкрепляющих вроде бы догмат Троицы. Опираясь на древние рукописи, он пришел к (ныне общепринятому) выводу, что это – позднейшие вставки. И отверг догмат Троицы, признавая в Иисусе лишь человеческую природу. Это и другие догматические разногласия среди христиан могли лишь усилить недоумение Фейнберга, с которым он смотрел на религиозных интеллигентов. В науке действует, скорее, догмат уважения к еретикам-новаторам, которые не раз меняли научную картину мира, развивая – расширяя и углубляя – ее. Академик Фейнберг, вероятно, еще больше удивился бы словам академика Аверинцева: “все мы, разумеется, видели людей, почему-то считающих себя неверующими, у которых мы можем с пользой поучиться любви”. Значит, хороший человек просто не может не верить в Бога?! Но в какого именно, спросил бы, физик Фейнберг, «почему-то считавший себя неверующим»?! Непреодолимая пропасть между образованными и думающими людьми, принадлежащими одной цивилизации? Как раз с точки зрения истории цивилизаций, ситуация не столь отчаянна. Оба академика верили в неотъемлемое право человека на свободу и в жизненную важность любви к ближнему. Для одного это были священные истины, открытые Библейскими пророками в далеком прошлом. Для другого – самоочевидные истины, необходимые для надежного познания мира и для самосохранения чуда человечества. Но для обоих – важнейшие принципы практической жизни. Оба теоретические обоснования выросли из культурных традиций одной цивилизации, которую обычно называют Западной, или “иудео-христианской”, хотя точнее было бы сказать “иудео-эллинско-христианской”, а проще и еще точнее – “Библейской”. И атеизм Фейнберга и теизм Аверинцева корнями уходят в историю этой цивилизации, в которой им удивительным образом не тесно. В той же самой цивилизации и с теми же принципами жили верующий Андрей Сахаров и неверующая Лидия Чуковская, верующая пианистка Мария Юдина и неверующий композитор Дмитрий Шостакович… Все эти свободные люди понимали глубинную связь личной свободы и любви к ближнему. Ведь только считая ближнего равноправным и достойным любви, можно уважать его право на свободу и рассчитывать на уважение своей свободы. Эта связь стала в Новое время залогом мощного расцвета научной и общественно-политической мысли в Библейской цивилизации, обеспечив общественные условия для небывалого развития техники и для формирования системы свободовластия. Однако, при всем моральном родстве свободомыслящих разно-верующих людей и при всей важности права на свободный выбор, противостояние религиозного и атеистического мировоззрений – реальный факт и реальный фактор общественной жизни. А само их сосуществование – проблема для каждого из мировоззрений. Как человеку верующему понять, почему Творец неустанно рождает атеистов, и как понять атеисту, почему безбожная природа неустанно рождает верующих среди людей высшего интеллектуального уровня? «…ДРУГОМУ КАК ПОНЯТЬ ТЕБЯ?» На этот вопрос лирик Тютчев дал четкий ответ, трижды повторив: «…молчи!». Совет помалкивать о задушевном вполне благоразумен, но если, как считал Сахаров, человечеству предстоит осмысленно соединить научное мышление с религиозным чувством, молчанием не обойтись. Первым делом следует признать паратеизм – реальное сосуществование атеизма и теизма, не обзывая их пережитками социализма или капитализма. Сахаров это ясно осознавал. В свое – советское – время он защищал права религиозных людей, но предвидел совсем иную защиту в иных обстоятельствах: ”Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!” Паратеизм, на мой взгляд, фактически признавал физик-атеист Гинзбург, поскольку прикладывал большие усилия, пытаясь понять верующих, и совершенно искренне завидовал им, понимая, что им легче жить и легче умирать. Он, думаю, легко согласился бы, что это логически непоследовательно. Как-то раз он мне сказал: «Странная вещь. Поскольку я атеист, мне, казалось бы, должно быть всё равно, что будет после моей смерти. Но мне почему-то не всё равно!» Еще более вопиющую непоследовательность В.Л. проявил назавтра после сообщения о присуждении ему Нобелевской премии. В теоротделе ФИАНа он, держа пластмассовый стаканчик с шампанским, объяснял журналисту, что теоретик, в отличие от экспериментатора, может держать в поле зрения всю физику. И, не отрекаясь от своего атеизма, сотворил молитву: «Благодарю тебя, Господи, за то, что сделал меня физиком-теоретиком!» Впоследствии эту сценку продолжил один весело верующий биофизик: «… Тут, откуда-то свыше раздался негромкий голос: ‘Вот и дождался благодарности. Это ничего, Витя, что ты в меня не веришь. Зато я в тебя верю.’» C другой стороны, с совсем другой стороны, реальность паратеизма содержательно обсуждали три замечательных православных священника: Сергей Желудков, с изумлением и восхищением глядевший на праведных правозащитников-атеистов, Георгий Чистяков, видевший святой дух и в книгах тех русских писателей, которые сами отлучали себя от церкви, и Иоанн Привалов, считающий, что «есть тайна веры и тайна неверия». Ничего подобного я не нашел у академика Аверинцева. Более того, по его мнению, высказанному в 1993 году, «Атеизм старого закала, искавший для себя научных или псевдонаучных обоснований, давно уже не страшен. Он близок к смерти; будущее готово нанести ему последний удар». Такое «оскорбление чувств неверующих» можно, вероятно объяснить тем, что по складу характера и по образу жизни, Аверинцев общался лишь с теми, чьё мировосприятие было ему близко. Он, однако, внимательно разглядывал – с точки зрения своего христианства – другое противостояние, с которым люди имеют дело повседневно и преодолевают более или менее успешно. Говоря о семье, как важнейшем испытании любви к ближнему, Аверинцев сочувственно цитировал Честертона: “По мужским стандартам любая женщина — сумасшедшая, по женским стандартам любой мужчина — чудовище, мужчина и женщина психологически несовместимы — и слава Богу!”… Так почему бы не воздать славу Богу и за то, что он создает теистов и атеистов, казалось бы, несовместимых, но нередко необходимых друг другу? Дважды «несовместимы» были, например, родители Андрея Сахарова, который так описал свое первое духовное решение: «Мой папа, по-видимому, не был верующим, но я не помню, чтобы он говорил об этом. Лет в 13 я решил, что я неверующий – под воздействием общей атмосферы жизни и не без папиного воздействия, хотя и неявного. Я перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий. Мама очень огорчалась, но не настаивала, я не помню никаких разговоров на эту тему». Отсюда ясно, что разно-верующие родители Андрея Сахарова одинаково верили в право сына на свободу. И, значит, унаследовать такую веру ему было от кого. Понятие свободы, свободы выбора, отделяет мир физических явлений от мира человеческих чувств, мыслей и действий. В физической теории нет места для понятия свободы. Но главный сюжет истории науки – процесс познания мира, сам познающий человек и его свобода. Не может ли эта история пригодиться за пределами естествознания – в искусстве жизни? Аверинцев так не считал, хоть и допускал, что это «по отсутствию [у него] опыта ученого-естественника». Ему было достаточно древних текстов. А вот митрополит Антоний Сурожский, получивший биологическое и медицинское образование и работавший врачом, в древних писаниях святого Иринея Лионского с радостью почерпнул, что «Бог предоставил нам два пути к полноте знания: один – всецелое приобщение к Богу, другой – все более глубокое и более полное приобщение к тварному миру». В своих «Последних беседах» 87-летний Антоний проявил такую отвагу вопрошания в поиске истины и такую открытость к инаковерующим, что я это принял как благословение, питаясь «той картиной мира, которая открылась перед людьми в 20-м веке” предложить ответы на несовместимые, казалось бы, вопросы: «Почему Творец неустанно создает атеистов даже среди умных и образованных людей?» и «Почему безбожная Природа неустанно создает верующих даже среди умных и образованных людей?» Первый вопрос, разумеется, может возникнуть лишь у человека верующего, а второй – у атеиста. Прежде всего, физическая картина мира, открывшаяся в 20-м веке, учит кой-чему о несовместимых понятиях. В 20-м веке объектами исследования физиков стали явления, выходящие далеко за пределы обыденного опыта, потребовались новые понятия. Например, поведение электрона в одних экспериментах было похоже на поведение камешка (чего-то очень маленького-штучного), а в других – на поведение волн на воде (чего-то неопределенно большого-непрерывного). Две о-очень большие разницы, которые, однако, физикам удалось объять их, выработав новые понятия, новый математический язык описания природы и вдобавок новый философский принцип – Принцип дополнительности. Простая суть этого успеха науки 20 века состоит в том, что физики осознали зависимость наблюдаемого явления от средств наблюдения, т.е. от того, какие приборы используются для наблюдения. Невооруженный глаз – это тоже некий наблюдательный прибор, но в физике микромира он мало что способен разглядеть. Историк науки, умудренный этим достижением физики, за двумя “несовместимыми” картинами мира – теистической и атеистической – видит два разных «наблюдательно-мыслительных прибора», или два типа человеков. И тогда несовместимость их взглядов теряет некий абсолютно-объективный характер и становится субъективной. Как же историк науки может помочь субъектам, думающим о заданных выше вопросах? Верующему субъекту историк напомнил бы, что вера – это дар Божий, и посоветовал бы принять всерьез ироничную самозащиту атеиста: «Ну что я могу поделать, если Бог создал меня атеистом?!» Думая о праведных атеистах, подобных тем, которые фигурируют в данной статье, теисту естественно предположить, что их неверие – это порученье Божье, тем более трудное, что они не знают, чье оно. А цель поручения – укреплять общую веру в неотъемлемое право человека на свободу и помогать верующим оценить полученный ими дар. Научному атеисту историк предложил бы вдуматься в тот факт, что глубоко и свободно верующими были все основатели современной физики и все великие изобретатели новых фундаментальных понятий. Их взлеты изобретательного воображения обеспечивались необычно мощной интуицией, которая способствует и религиозному изобретательству. Побочный отрицательный эффект, можно сказать. Но положительный эффект, вероятно, перевешивает, раз естественный отбор сохранил соответствующие гены. Против естественного отбора не попрешь, и поэтому ничего не остается, как принимать изобретателей такими, как они есть. Оговорюсь , что два указанных рецепта не исчерпывают все типы теизма и атеизма, и адресованы лишь типам библейского теиста и научного атеиста, наиболее характерным для той цивилизации, в которой родилась и развилась современная наука. С большим интересом я бы узнал, как небиблейские теисты, а также ненаучные и анти-научные атеисты смотрят на современное состояние человечества и на роль науки в его жизнедеятельности. А теперь пришло время поблагодарить терпеливых читателей, поздравить их с окончанием длинных размышлений и с наступающими праздниками, пожелав всем заинтересованным радостного Рождества, веселой Хануки и успешного Нового года! Источник: https://snob.ru/profile/30651/blog/118412

В гостях у нас – советский философ, религиовед, доктор философских наук, профессор Зульфия Абдулхаковна Тажуризина. – Сегодня в СМИ и в литературе можно услышать много обвинений в адрес советской власти, которая якобы боролась с религией взрывами храмов, убийствами священников и запретами веры в бога. Зульфия Абдулхаковна, Вы, как очевидец событий этой эпохи, можете подтвердить или опровергнуть это? – Была ли я очевидцем эпохи, когда советская власть якобы боролась с религией взрывами храмов, убийствами священников и запретами веры в бога? Несколько лет тому назад мне кто-то сообщил, что в ЖЖ есть такие сведения: «Говорят, что Тажуризина сжигала книги в монастырских библиотеках». Я тогда нашла это место, жаль, что не обратила внимание на сайт. Итак, «была ли очевидцем»… Если вы имеете в виду 20-30-е годы, которым наши оппоненты обычно приписывают сказанное выше, то я очевидцем не могла быть. События жизни вокруг я помню, наверное, лет с семи, когда наша семья переехала в г. Стерлитамак, а я поступила в 1-ый класс. Это был 1939 год. Здесь же закончила школу и уехала учиться в Москву. С тех пор и до сего времени я не была очевидцем ни взрывов, ни убийств, ни запретов веры в бога. Но в центре Стерлитамака был прекрасный городской парк, говорили, что в нем до революции стояла церковь. Не знаю, взорвали её или просто разобрали. На ее месте был летний театр. Мы знали, что нынешняя стерлитамакская церковь находится в большом обычном доме на одной из улиц недалеко от парка. Не припомню, чтобы кто-то из нас испытывал неприязнь к посетителям этого дома, нам это просто было неинтересно. Город тогда был небольшой, почти все друг друга знали, общались и с обаятельной веселой дочкой священника, класса на 2-3 моложе нас. В начальной школе (во время войны) среди учеников нашего класса были верующие – медсестры, а может, это были врачи – устраивали осмотры, – мы все раздевались до пояса. Я помню, что у нескольких учеников были крестики на шее, но это воспринималось как обычное явление. Никакой специальной атеистической работы в школе не велось. Никто из учителей или просто из взрослых не глумился над верующими, не смеялся над верой. Атеизм воспитывался всей светской, научной, системой образования. В 5-ом или 6-ом классе заболевшую учительницу литературы однажды заменил пожилой учитель физики и астрономии. Он рассказывал о Вселенной, о белых карликах, красных гигантах, планетах, – до астрономии в 10 классе еще было далеко, но уже это было ненавязчивым уроком материализма и атеизма. Но о христианстве мы, видимо, кое-что всё же знали – по урокам истории и литературы. Католицизм, наверное, излагался критически. А как излагалось православие – не помню, но, думаю, что в соответствии с «Антирелигиозным учебником» (ОГИЗ-1940-ГАИЗ): «Переход к христианству, несомненно, был прогрессивным явлением для того времени», и далее: способствовало отмиранию пережитков родового строя, «крещение помогло усилить государственную организацию», «принятие христианства способствовало сближению славянских народов с народами более высокой культуры», развитию архитектуры, литературы, изобразительного искусства. А в дальнейшем оно стало опорой самодержавия, на службе капитализма и т.д. «Жил-был поп, толоконный лоб…» – и это знали, «Войну и мир» читали. «По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел…», – и это нечто романтическое я переписывала в специальную тетрадь, предназначенную для полюбившихся стихов. Недалеко от нашего дома находилась детская библиотека. Естественно, Библии и религиозных книг там не было. Но благодаря ей мы знакомились с мировой гуманистической культурой. Именно здесь я брала такие книги, как «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле, «Овод» Войнич, «Сага о Форсайтах» Голсуорси, «Герои и мученики науки» Гурева, сочинения Джека Лондона, Гейне, Гёте, Шекспира, и, конечно, русских и советских писателей и поэтов. И это была библиотека в захолустном тогда городе, где самыми высокими были два или три четырехэтажных дома, – гордо именовавшиеся «домáми Башнефти»! Помню, стою утром на крыльце, ко мне подходит мальчик-шестиклассник из соседнего дома (я – в четвертом в это время, значит, 1943 год). Разговор о том, кто что читал. И вот я слышу: «А ты три мышки Тёра» читала?» – «Не-ет. А что это за мышки?» – «Три мушкетёра», дурочка», смеётся он и рассказывает о мушкетёрах. А нужны ли советским детям мушкетеры? Нас воспитывали замечательные советские писатели – А. Гайдар, Н. Островский, В. Маяковский, В Катаев, и многие другие. В условиях войны и послевоенного времени мушкетеры с их верностью долгу, отвагой, бесстрашием, чувством достоинства и чести, тоже не были лишними – и они тоже накладывают печать на наши души. А Джордано Бруно? В четвертом классе мы вступаем в пионеры, хором даем клятву быть верными делу Ленина-Сталина, и если понадобится, отдать жизнь за нашу социалистическую Родину (к сожалению, дословно текста клятвы не помню). Потребность в религии в этой атмосфере, испытывали, вероятно, немногие. Во время войны приходили письма религиозного характера, в которых содержалось требование переписать их в нескольких экземплярах и отправить по адресам знакомых; удивляясь наглости и глупости их авторов, мы их выбрасывали. Родители были, кстати, неверующими. Отец наш погиб на фронте, нас у матери – учительницы начальных классов – было трое, я старшая. Во время войны и после нее мама ни Аллаху, и вообще никакому богу не молилась (стала о нем вспоминать уже в 60-е годы, одобряя при этом мою атеистическую деятельность). Пытаюсь вспомнить, были ли среди учащихся старших классов (уже после войны) верующие, – нет, не помню. Возможно, были, но тема веры в бога в общении между учениками вообще не возникала. Я увлекалась астрономией, поехала в Москву, оказалась в геодезическом институте, но поняла, что теодолиты, нивелиры, начертательная геометрия – не для меня, и в 1950 году поступила на философский факультет МГУ. Все 6 лет я жила в общежитии, в разных комнатах, с разными девочками. Сейчас мне кажется странным, что вопроса о вере в бога никто не касался, разве что, если речь шла о необходимости изучения диалектического материализма и борьбы с религиозной и идеалистической философией. Об этом вы можете судить уже читая роман Володи Бараева «Альма Матер». – Как известно, сейчас руководство многих компартий бывших союзных республик не только не ведёт борьбу с распространением религиозного сознания, но и открыто поддерживает церковь. На Ваш взгляд, почему отдельные руководители некоторых компартий демонстрируют приверженность религиозным ценностям, и есть ли у современных коммунистов в этом потребность? – Вопрос не простой. Прежде всего, надо иметь в виду ситуацию в постсоветских странах: шел процесс возвращения к порядкам дореволюционного периода, при котором господствовали антагонистические отношения, менялся социальный строй; и этому соответствовало возрождение религиозной психологии и идеологии. А последнее началось еще чуть ли не за два десятилетия до падения советской власти. Часть интеллигенции поддалась новым веяниям, усматривая в возрождении традиционной преобладающей религии «возвращение к истокам», подлинный патриотизм. Все ли члены компартий, в том числе руководители, могли устоять перед набирающей силу тенденцией религиозного возрождения? В психологическом плане это проявление конформизма, которое присуще обывательскому сознанию: расширяющийся поток захватывает все новых людей, и члены партии здесь – не исключение. При этом, возможно, кто-то из постсоветских коммунистов и впрямь начинает себя ощущать верующим, может даже принять крещение, демонстративно выражать благоговение перед религиозными реликвиями, например, перед «поясом богородицы», публично – перед патриархом. О том, насколько всё это искренне, могут сказать только сами эти товарищи. Возможно, здесь учитывается увеличение числа верующих в обществе, отсюда стремление не упустить их из-под влияния компартии, так сказать, «приобщить» себя к народу, который представляется товарищам уже чуть ли не как целиком религиозный. И еще один момент (возможно, я не права в своем суждении): сказывается подсознательная (может быть, и сознательная) зависимость от идеологии, предлагаемой существующей властью, которая связывает патриотизм как национальную идею с религией. Но самое главное, на мой взгляд, – это неважное знание (или сознательное игнорирование) коммунистического учения, то есть, марксизма-ленинизма, в основе мировоззрения которого – материализм, причем диалектический, а также атеизм как сторона этого мировоззрения. Я не буду сейчас повторять то, что достаточно ясно отразила в статье «Религия и революционная идеология» (см. с.20-23). – А можно ли вообще совмещать религиозное мировоззрение с коммунистическими взглядами? Но я еще не все сказала по заданному вопросу. Допустим, что партия негласно приняла установку на «сближение» с «верующим» народом посредством демонстрации своей приверженности вере. Но что получается практически? Увы, эта ниша уже занята «специалистом», профессионалом – патриархом Православной церкви, безмерным количеством богословов, священников, монахов, которые ведь тоже профессионалы. В отношении влияния на верующих авторитет профессионала несоизмерим с авторитетом дилетанта. Напротив, дилетанты в данном случае выглядят весьма невыгодно, как жалкие подражатели, а это подрывает восприятие коммунистов в качестве некоей самостоятельной силы, способной своими средствами помочь народу. Кроме того, конфессий в стране достаточно много, но ориентация руководителя на наиболее распространенную, господствующую религию раскалывает единство партии, в которой ведь есть и последователи иных религий, не говоря уже о неверующих. Компартии – это организации трудящихся, выражающие интересы всех трудящихся, верующих или неверующих. Религия их не объединит. Безусловно, коммунисты с уважением относятся и к верующим трудящимся, – ведь они едины в основном: в стремлении сделать земную жизнь счастливой. Духовной основой для объединения трудящихся является идея социальной справедливости, свободного совместного труда на благо общества. Для воплощения в жизнь этой идеи необходимо знание реальной жизни, политики, науки, истории борьбы народных масс за освобождение от угнетения, как социального, так и духовного. Последнее требует распространения компартией научных знаний о религии и ее месте в обществе. – В последнее время на Западе происходят очевидные процессы секуляризации, массового отхода, отмежевания людей от религии. Чем они обусловлены на Ваш взгляд? И почему на постсоветском пространстве, которое еще недавно было наиболее атеистическим, активно возрождается религия? – Если брать религиозную ситуацию в мире в целом, то вопрос не так прост, как представляется. Ислам, например, туго поддается процессу секуляризации. Кроме того, в последние десятилетия появилась теория постсекулярного мира, в котором происходит возрождение религий. Это, действительно, имеет место, но не везде, а там, где сильнее всего проявляются социальные антагонизмы, экономические кризисы, войны, природные катаклизмы. Но, с другой стороны, в благополучных в социальном отношении странах религия отступает – в Дании, Голландии, Швеции, Норвегии, Германии, Франции, Англии, Италии, до недавнего времени – в Бразилии (правда, там сейчас кризис, еще неизвестно, как дело повернется). А в постсоветских республиках, где устанавливается дикий капитализм, религия не сдается, как и в РФ. Далее, значительную роль в современном отходе населения западных стран от религии играет многовековая традиция борьбы с религией. Эта традиция накапливалась, оседала в сознании и подсознании людей, и, будучи подкрепленной нынешним материальным благополучием, относительной социальной защитой и возможностью реализовать свои способности, содействовала распространению светской культуры взамен религии. – Сегодня для общества очень важным рупором являются средства массовой информации, которые в своём большинстве почему-то замалчивают тему атеизма, а если и касаются её, то выдают атеизм только в негативном ключе. Как пробиться сквозь стену цензуры и донести свои идеи свободомыслящим людям? – Вот «как пробиться сквозь стену цензуры» и донести свободомыслие, – не знаю даже. Это важная проблема. Надо нам как-то разработать методы атеистической пропаганды. Один из методов – популяризация научных знаний, в том числе о религии, пропаганда вообще светской культуры, её преимуществ в каждом конкретном случае, идет ли речь о морали, искусстве, мировоззрении; очень важно раскрывать историю свободомыслия на примере ее ярких представителей. Тон должен быть не издевательский в отношении верующих и религии, а спокойный, изложение – носить объективный характер. Между прочим, есть чему поучиться на канале «Спас». Там бывают передачи вполне приемлемые для неверующего человека: история искусства, жизнь не обязательно верующих знаменитых людей, передачи на моральные темы, в которых не утрируется идея сверхъестественного. Доброжелательный тон, отсутствие развязности, современной «попсы», сопровождение передач классической музыкой. Кстати, однажды мне удалось послушать диалог между аспиранткой кафедры культурологии МГУ и В. Чаплином, когда он еще не попал в опалу. Речь шла о классической и современной философии, о различных направлениях последней. Оба прекрасно разбирались в истории философии, в деталях различных философских учений – от Канта до постмодернистов. Такой тип передачи поднимает культурный уровень канала и поневоле вызывает уважение к нему. Разумеется, «Спас» – канал религиозный, и специфически религиозное здесь преобладает, да и тенденциозности хватает, особенно при ярых обличениях «богоборчества», советской власти (между прочим, власти народа) – здесь уровень культуры заметно снижается. Нам же всем вместе надо подумать, как быть. – Зульфия Абдулхаковна, а как Вы можете оценить деятельность современных атеистических организаций? – К сожалению, я не очень осведомлена об атеистических организациях в РФ. Кроме Вашей украинской (значит, родственной) организации, почти никакой другой не знаю, – просто нет времени отслеживать атеистические сайты, а жизнь уже заканчивается. Но мои аспирантки скоро (в марте и в мае) будут защищать диссертации «Организации свободомыслящих в современной Германии» и «Новый атеизм» как феномен современного западного свободомыслия». Могу прислать вам их авторефераты. – Что бы Вы могли пожелать молодым атеистам Украины и других стран? – Молодым атеистам желаю быть отважными защитниками научного мировоззрения, достоинства человека, его права на счастливую жизнь на Земле. Ваша организация вполне соответствует моим представлениям о современной боевой, бескомпромиссной, творчески одаренной атеистической молодежи. Успехов вам в вашей благородной деятельности! Беседовал Максим Светляченко http://opium.at.ua/news/z_a_tazhurizina_ateizm_vospityvalsja_vsej_svetskoj_nauchnoj_sistemoj_obrazovanija/2016-03-07-506 _______________________________

Доклад доктора философских наук, руководителя сектора философии религии Института философии Российской академии наук - В. К. Шохина. Cектор философии религии Института философии РАН, 30.05.2015 ч. 1: ч. 2:

Дмитрий Узланер: «Новые атеисты — это фундаменталисты» Главный редактор журнала «Государство, религия, церковь», доцент РАНХиГС Дмитрий Узланер рассказал «Метрополю» о деле «Тангейзера», православном поисковике, новых атеистах и Боге после ГУЛАГа. Дмитрий, давайте начнем с основ: как сегодня надо говорить о религии? И заслуживает ли она, чтобы о ней говорили серьезно? Когда имеешь дело с религией, надо учиться называть вещи своими именами. Как бы приземленно, цинично и, может быть, даже оскорбительно это ни звучало. Был такой Эдвард Саид (профессор Колумбийского университета, культуролог и активист палестинского движения. — Ред.), он написал критическую работу, посвященную феномену «ориентализма», то есть тенденции мистифицировать Восток, представлять его как загадочного, волшебного, иррационального Другого. Эта мистификация затем используется для всевозможных политических манипуляций как со стороны западных держав, так и со стороны местных элит. Ошибка ориентализма в том, что люди везде одинаковы — с теми же проблемами, с теми же чаяниями, с тем же нехитрым набором кнопок для их управления. Точно такой же ориентализм существует и в отношении религии, то есть происходит ее мистификация и формируется представление о ней как о чем-то потустороннем, запредельном, иррациональном, а потому и говорить о религии в этой логике нужно с придыханием и закатыванием глаз. Очень выгодная позиция: светские рациональные люди могут не принимать ее всерьез («это всего лишь религия!»), политики — использовать как инструмент сакрализации собственной власти, а религиозные предприниматели — обделывать любые дела, пребывая в тумане потусторонности. В ответ на этот религиозный ориентализм надо однозначно заявить: глупость, сказанная верующим, будь то священник или мирянин, — это именно глупость, а не особый вид религиозной «гибридной» мудрости. То же самое с лицемерием. То же самое с невежеством. То же самое с подлостью. Без сюсюканья, подмигиваний и снисходительных реверансов. Верующие — это совершеннолетние, разумные люди, и вести с ними диалог нужно исходя из этого. Никакая критика не способна поколебать убеждений человека, если эти убеждения чего-то стоят. Не так давно Юрий Грымов запустил первый в России поисковик для православных пользователей интернета. Это как сеть TOR — интернет в интернете. Что вы об этом думаете? Есть такой жанр в кинематографе — эксплуатационное кино. Это когда фильм пытаются пропихнуть за счет «эксплуатирования» того или иного культурного тренда, единственного стопроцентно работающего приемчика (например, много «крови и мяса») или же за счет ориентации на конкретное достаточно многочисленное сообщество. Такая же эксплуатация успешно применяется и в иных сферах. Например, есть православная литература. Там много ангелов, чудес и прочего субкультурного сленга, но мало собственно литературы — иначе приставка «православная» не требовалась бы. Есть пресловутый христианский рок, про который была снята одна из серий «Южного парка». Записываются альбомы, некоторые из них становятся «золотыми», «вдохновенными» и даже «снизошедшими». Но по большому счету это вторичная музыка. Православный поисковик — что-то из этого же ряда. А что вы думаете о недавнем инциденте, связанном с постановкой «Тангейзера»(имеется в виду дело в отношении режиссера постановки оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер» и директора Новосибирского театра оперы и балета, которое было открыто по жалобе митрополита Новосибирского и Бердского Тихона, посчитавшего, что спектакль оскорбляет чувства верующих. — Ред.) и прямом вмешательстве Церкви в искусство? Это интересный кейс, который выводит нас на более фундаментальную проблему. Одним из следствий секуляризации Нового времени стало общество с достаточно жестким отграничением религии от нерелигиозных сфер: политики, экономики, культуры, искусства и т. д. В постсекулярном постсовременном (и особенно постсоветском) обществе эти границы начинают размываться — возникают так называемые постсекулярные гибриды, то есть всевозможные причудливые переплетения ранее отграниченных друг от друга сфер. Соответственно, борьба идет за то, какие именно очертания примут эти постсекулярные гибриды, где и как будет пересечена граница, например, между религией и искусством или религией и политикой. Ключевой вопрос: кто имеет право определять формат подобной гибридизации? Возьмем кейс панк-молебна Pussy Riot: политика и современное искусство вторглись в религиозную сферу, покусились на сакральное пространство. Это вторжение было объявлено церковными и светскими властями нелегитимным, кощунственным нарушением границ: на чистый пол, грязными ногами… Но мы знаем многочисленные примеры, когда гибридизация политики и религии, религии и искусства не просто не осуждается этими же властями, но, наоборот, всячески поддерживается. Я думаю, примеры тут каждый приведет самостоятельно. То есть дело не в пересечении границ, но в борьбе за то, какая именно гибридизация будет принята обществом как безальтернативная. «Тангейзер», равно как и целый ряд аналогичных кейсов, — это попытка со стороны ряда акторов — возможно, вполне искренняя (та самая «святая простота») — навязать определенный формат гибридизации религии и искусства. Естественно, другие акторы пытаются этой гибридизации сопротивляться. Что такое теология и зачем она нужна? Самое важное в теологии — это рефлексия над тем, что значит твоя вера в условиях вызовов сегодняшнего дня. Где, например, место христианства в мире новых технологий, современного искусства и войны на Донбассе? Я даже сказал бы, что это все в большей степени прикладная наука: к примеру, от теологического ответа, который последует в качестве реакции на «оскорбленные религиозные чувства», зависит количество и динамика дел, подобных уже упомянутому «Тангейзеру». Например, полуофициальная государственная теология сегодня выглядит примерно следующим образом: религия, если это, конечно, не какие-то сектанты, представляет собой набор сакральных, неприкасаемых, дорогих сердцу каждого россиянина символов и артефактов. Одна религия отличается от другой внешними формами символов (крест, полумесяц и т. д.) и ритуальными действиями, которые необходимо с ними совершать. Эти символы, если они намолены, могут исцелять и вообще обладают магическим потенциалом. Значат все они примерно одно и то же: патриотизм, нравственность, традиционные семейные ценности, ну и, может быть, что-то еще в зависимости от региональной и конфессиональной специфики. Если проводить параллель с компьютерными технологиями, то такая теология в истории богословской рефлексии примерно соответствует ручным счетам. Чтобы, условно говоря, проделать путь от ручных счетов до последних моделей макбуков, нужно пройти достаточно долгую интеллектуальную и духовную эволюцию. Не кажется ли вам, что верующие в последнее время невероятно активизировались на почве защиты традиционных ценностей и борьбы с геями, а могли бы заниматься спасением собственной души? Боюсь, это нервическое. Кипучая активность призвана скрыть одно обстоятельство: христианская традиция скукожилась на крохотном пятачке семейно-интимной сферы. То есть мы так заняты разными спектаклями, концертами и парадами, что нам просто некогда обращать внимание на по-настоящему важные вещи. Нужно очень стараться, чтобы не замечать тот ядовитый антихристианский бульон из лжи и ненависти, приправленный самым настоящим культом личности, который уже давно разлит по всем сосудам общества. Социальная этика — это слепое пятно русского православия. Естественно, оно вполне себе рукотворное. А как обстоят дела с плеядой «новых атеистов», вроде того же Ричарда Докинза? Есть ли от их сотрясания воздуха хоть какая-то ощутимая польза? Новые атеисты — это структурный аналог религиозных фундаменталистов. Это антирелигиозные фундаменталисты. Вообще, фундаментализм можно понимать и вне религиозного контекста. Он возникает как ответная реакция со стороны сообщества, чье спокойное, комфортное, размеренное существование было поколеблено радикальными социальными трансформациями. В основе фундаментализма стремление вернуть утраченную стабильность, восстановить поехавшую систему координат, с этим связана бескомпромиссность, любовь к простым решениям, поиск твердых, непоколебимых оснований и т. д. Но сегодня сама современность трансформируется таким образом, что внезапно религии и представляющие их сообщества выходят на первый план (по целому ряду причин). В этой связи говорят о постсекулярной современности. Неверующие чувствуют, как почва уходит у них из-под ног. Отсюда радикальность новых атеистов, безапелляционность их позиции, сочетающаяся с невежеством и удивительной глухотой по отношению ко всему, что связано со сферой «культуры». Одна «теория мемов» Ричарда Докинза чего стоит! Согласно этой теории, христианство — это просто полумеханическое нагромождение разрозненных бессмысленных идей, своеобразная колония мемов, паразитирующая на сознании ее носителя. Если незамутненными глазами прочитать книги того же Докинза, Кристофера Хитченса, Сэма Харриса, если послушать выступления Александра Невзорова, то нельзя не обратить внимания на крайнюю поверхностность аргументов, когда речь заходит о чуть более фундаментальных вещах, чем очередной церковный скандал. Обилие штампов и стереотипов, связанных с религиозными войнами, Средневековьем, охотой на ведьм. Представление о религии как об ущербном способе познания мира, как о некоей недонауке (характерное высказывание Невзорова: «Человек или знает теорию эволюции, или является верующим») — все это несерьезно даже по меркам научных представлений о религии начала XX века. Работы Докинза о религии — это аналог «новой хронологии» Фоменко и Носовского: видный представитель естественных наук пробует себя в гуманитарном пространстве, при этом высокомерно игнорируя уже имеющиеся в этом пространстве наработки. Надо сказать, что с медийной точки зрения оба проекта чрезвычайно успешны. Кстати, посмотрите ради интереса фильм «Неверующие» про Докинза и его коллегу Лоуренса Краусса — это же история странствующих проповедников, обращающих заблудшие души в свою веру! Впрочем, антирелигиозный фундаментализм полезен хотя бы тем, что он схлестывается с религиозным фундаментализмом, уменьшая тем самым вред, который наносится последним. У послевоенных философов существует пресловутая этическая проблема «нацизма Хайдеггера», которую пытался решить ряд авторитетных персонажей от Лиотара до Бодрийя­ра, и она до сих пор, что называется, «горяча». Существует ли в такой академической среде, как религиоведение, подобная проблема? Конечно. Самый известный религиовед XX века — румын Мирча Элиаде. Лет десять назад вышла книга о нем с характерным названием «Забытый фашизм». Но есть более серьезная проблема, масштабы которой философии и не снились, — нацизм Бога или Бог после нацизма. Ведь Бог был в Освенциме, он все видел — так почему же Он не вмешался? И как можно после этого верить в благого всемогущего Бога? Эти простые вопросы трансформировали теологию второй половины XX века. Много авторитетных людей сломали себе голову, размышляя над этим. Из таких размышлений возник, в частности, образ совсем другого Бога — слабого, обессиленного, опустошившего себя в мир и отныне присутствующего в нем в роли бессильного сострадающего свидетеля. После фактически ГУЛАГа, устроенного коммунистами на территории древней святыни? Монахов расстреливали прямо в монастырских стенах. Зная это, очень странно смотреть на огромную каменную плиту, установленную в соловецком лесу веке эдак в XIX. На этом камне высечен трогательно-поучительный рассказ о том, как на святой остров проникли рыбаки со своими женщинами. Они смеялись и предавались разврату. Тогда по молитве монахов явился ангел и прогнал рыбаков. На этом лубочная история заканчивается, но мы-то знаем продолжение: потом на остров высадились большевики, монахов убили, а монастырь превратили в концлагерь. И где, интересно, был ангел в тот момент? Чем он был занят? Вероятно, прогонял женщин с Афона. Как вы считаете, Церковь уже ассимилировалась в современной интернет-культуре? Нет. И для общественного спокойствия это благо. Представляете, какое количество сайтов оскорбляет религиозные чувства? А сколько людей в интернете сильно неправы? Интернет как революционное средство коммуникации оказывается чрезвычайно опасен. Это как машина времени, которая сводит воедино людей из разных культур, разных эпох, буквально с разных этажей эволюционного развития. Не готовы еще условные хипстеры и условные бородачи к соприкосновению друг с другом. Вот здесь не соглашусь: такие персоналии, как Дмитрий Смирнов или Андрей Кураев, давно стали культовыми мем-иконами среди условных хипстеров (можно уже стильные футболки с ними выпускать по 20 долларов и прочий православный мерч), а меж тем ни один тролльнутый утырок не вспомнит хотя бы одного религиоведа или социолога. Почему так? Элементы православия заметно украсили постмодернистский пейзаж. Маршалл Маклюэн отчеканил замечательный тезис: medium is the message, то есть средство передачи сообщения и есть само сообщение. Интернет подчиняет любое попавшее в него содержание своей логике. И Кураев, и Димитрий Смирнов, попав в мировую паутину, превращаются в виртуальных персонажей, а их слова и жесты — в мемы и демотиваторы. Интернет перемалывает любые интеллектуальные или образовательные иерархии, перестраивая их под свои приоритеты: мемы ранжируются по степени ржачности, а персонажи — по степени эпичности. В логике интернет-культуры это две равнозначные и одинаково «доставляющие» мем-иконы, изображения которых можно хоть помещать на футболки, хоть вытатуировать на ягодицах. Религиоведы и социологи не хотят быть вытатуированными на чьей-то заднице, поэтому и не светятся. Хотел бы затронуть немного заезженную, но важную тему: педофилия американских католиков — это проблема чисто христианско-рефлексивная? Снимите розовые очки-велосипед и прочитайте священные тексты мировых религий, изу­чите историю великих пророков и святых. Вы найдете там массу интересного — от полигамии до того, для чего я даже слова подобрать не могу. Сколько лет было Айше, когда она обрела мужа? По некоторым источникам — девять. А дальше невежественный человек рассуждает так: если великие отмеченные Богом люди делали так, то почему нам нельзя? Многие сомнительные ближневосточные традиции, регламентирующие взаимоотношения полов, сохранились до наших дней и по этой причине тоже. Был такой Дэвид Кореш из Америки, лидер злополучной «Ветви Давидовой», трагически уничтоженной в 1993 году. Он открыто заявлял, что берет пример с библейских царей (само его имя Дэвид — от царя Давида, а Кореш — от персидского царя Кира, или Куруша) и по этой причине имел много жен, в том числе и самого юного возраста. Тексты, написанные много сотен и даже тысяч лет назад, — не самые лучшие пособия по нравственному воспитанию. Особенно если их понимать буквально, не включая голову. Недавно Стивен Фрай выдал неполиткорректную проповедь о злобном маньяке и кровожадном отморозке Боге, наблюдающем за страдающими африканскими детишками. Помогите необразованным религиозным фундаменталистам, которые тоже имеются среди читателей «Метрополя», рационально ответить на столь суровые обвинения. Не переживайте за религиозных фундаменталистов: они найдут что ответить. Не сказал ли апостол Павел в Послании к Римлянам: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: „зачем ты меня так сделал?“ Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?» (Рим. 9: 20–21). Просто африканские дети в этой логике — это горшки для низкого употребления. Вообще, Бог фундаменталистов величествен и солиден. Он ездит на небесном лимузине, подставляет под поцелуи свои толстые пальцы, украшенные драгоценными камнями, и не забывает периодически насылать на людей всевозможные кары. И плевал он на нас с нашими неполиткорректными проповедями. В беседе с Иовом, пытавшимся призвать Его к ответу, Бог метко заметил: «Такая ли у тебя мышца, как у Бога?» (Иов 40: 4). За такого Бога не жалко и голову отрезать. И почему вообще Бог должен вам нравиться? Кто кого будет судить, в конце концов? Сделали из Бога что-то типа Деда Мороза, а потом удивляетесь: а чего это он подарки не приносит? Скажите спасибо, что еще ножичком не полоснул.