Поиск по сайту

Дискутируя о будущем в отсутствие настоящего: полемические заметки Дебаты20.01.2016 // 260 © Flickr / Georgie Pauwels Мы растеряны и подавлены — мы, христианская интеллигенция, те, кто пришел в Церковь на закате советской власти или сразу после нее. Четверть века с лишним длится «церковное возрождение», внешние результаты впечатляют: построено … храмов и монастырей… рукоположено священников… проведено богослужений… То ли это, о чем мы мечтали? Да, есть маленькие тихие уголки, где живут по-христиански, их довольно много. А еще есть гражданская религия, «победославное русмирианство», ее все больше, и подмена не всем очевидна. И нынешнее положение дел мало кого устраивает, оно кажется довольно шатким, и любое административное «закручивание гаек» свидетельствует лишь о том, насколько непрочны сами по себе «духовные скрепы». Перемены неизбежны, как в нашей стране, так и в Церкви. Она есть часть нашего общества и разделяет его судьбу. Никто не знает, какие это будут перемены, и мало кто ждет от них хорошего, но многие их предчувствуют. Мы, конечно, опять окажемся к ним неготовыми… или не надо заранее обрекать себя на поражение? Или можно хоть чему-то научиться на собственных ошибках? Уже давно и много говорилось о том, что происходило в 90-е. У тех, кто определял развитие страны, возникла иллюзия, что «рынок все расставит по местам», в том числе и рынок идей: демократия и либерализм ведут к экономическому прогрессу и потому победят во всех странах. Соответственно адаптируется и православие — для тех, конечно, кому оно вообще интересно. А в глазах остальных оно выглядело чем-то вроде коллекционирования марок или вышивания крестиком — безобидное увлечение, даже отчасти полезное. Но материал имеет свойство сопротивляться, в особенности человеческий. Правителям и властителям дум в очередной раз достался «не тот народ», и в какой-то момент как бы из ниоткуда появились и новая идеология, и властное православие, и многое иное. Но ведь у этого «ниоткуда» были имена и адреса. Пока условные «либералы» почивали на лаврах и делили советское наследие, тихие, неприметные люди, всем казавшиеся лузерами и фриками, писали и обсуждали тексты и создавали некую новую идеологию. И когда на определенном этапе государство и, в меньшей степени, общество задали в пространство вопрос: «так, у нас тут где-то была идеология и куда-то делась — где бы новую взять?» — они предложили свой конструкт, и он был с успехом принят. Мы можем сегодня каждый «возделывать свой маленький сад», мы можем встречаться за рюмкой чая и ужасаться происходящему. Нас из поколения в поколение приучали именно к этому, и с какой-то горькой радостью мы впадаем в привычное и уютное состояние «мы всему знаем цену, но от нас опять ничего не зависит». В текущей политике, в том числе и церковной — да, ничего. Но контуры будущего развития никогда не определялись ни административными директивами, ни голосованием большинства. Сейчас очень неплохое время для спокойных дискуссий: пока мы не покушаемся на телеаудиторию и не выходим на митинги, никто не мешает нам обсуждать в любом формате любые насущные вопросы. Все это, кстати, прекрасно совмещается с возделыванием собственных садиков и с частными чаепитиями. Правда, христианская вера и церковная жизнь мало кому интересны: светские СМИ следят лишь за скандалами, церковные в основном транслируют официоз, а независимых православных почти нет, можно назвать разве что портал «Православие и мир», да и то он вынужден соблюдать определенные ограничения. Кроме того, он ориентирован скорее на массового читателя, которого занимают в большей степени текущие новости и «вечные ценности», может быть, именно поэтому моя попытка инициировать подобную дискуссию на этом портале осталась практически незамеченной. А может быть, местом для такого разговора станет «Гефтер». О чем я предлагаю говорить? О русском православии XXI века. Мейнстрим последних десятилетий состоял в том, чтобы вернуться в прошлое, предпочтительно в поздний XIX век, в золотую осень империи, и оставаться там как можно дольше — а если это невозможно, то, по крайней мере, создать максимально убедительную имитацию. Но, как и все имитации, она явно не работает, и это становится все заметнее. Мы можем, конечно, обсуждать, кто и при каких обстоятельствах станет следующим патриархом Московским и всея Руси, какие документы могут быть приняты на соборах и проч. Но это не очень интересно, если честно. Важно другое: в Церкви выстроена сейчас система управления, которая опирается на средневековые феодальные образцы. Эта система форматирует под себя людей, поэтому в любом случае следующий патриарх будет ее верным служителем. С другой стороны, эта система в своем нынешнем виде сильно отличается от того, как устроено общество в целом, а потому она работоспособна только при сильной и покровительственной государственной власти, ориентированной на архаизацию с ее «традиционными ценностями». Любая смена власти или даже смена отношения нынешней власти к церковным структурам (что совершенно не исключено, в фанатичной преданности православию их трудно заподозрить) неизбежно повлечет за собой достаточно радикальную перестройку. Вместе с тем эти церковные структуры опираются на ожидания широких народных масс, которым нужна некоторая порция «духовности» и некоторое «ритуальное обслуживание», чтобы оно только было не слишком обременительным. В этом смысле административный феодализм прекрасно монтируется с широким постмодернизмом на местах — это прекрасно чувствует, к примеру, о. Всеволод Чаплин, который буквально на следующий день после своей отставки из патриархийных структур развернул широкую кампанию за выборность духовенства. С одной стороны, эти самые структуры никак не делятся своими полномочиями с рядовыми прихожанами, даже приходские собрания и советы по новому типовому уставу стали консультативными органами, полностью подвластными епархиальному архиерею. С другой стороны, структуры абсолютно ничего не могут прихожанам навязать и в значительной мере зависят от их добровольных пожертвований. Жесткая вертикаль внутри клира сочетается с почти безбрежной анархией среди тех, кто к клиру не принадлежит, и это, конечно, открывает широчайшие возможности для всякого рода демагогии и популизма. Нет сомнений, что этими возможностями при любых переменах воспользуются не самые совестливые люди. Поэтому наша дискуссия о Церкви XXI века обязательно должна иметь выход на широкую аудиторию, по крайней мере потенциальный. Только ленивый не процитировал в последние годыпророческие слова м. Марии Скобцовой, сказанные ею в далеком 1936 году: «Если в Церковь, одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти, придут новые кадры людей, этой властью воспитанные, то… в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: “Вот по этому вопросу существует несколько мнений — какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению как ложные”. Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости… Тут нельзя иметь никаких иллюзий, — в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит — на долгие годы замирание свободы». Мы с удовлетворением ставим галочку: пророчество сбылось. И добавляем вторую галочку: мы-то на стороне матери Марии, антиномического мышления и церковной свободы, но мы опять остаемся непонятыми. А не пора ли что-нибудь по этому поводу сделать? Вот представим себя на месте миссионеров, отправившихся проповедовать христианство народу с другой культурой и образом мышления. Например, советскому. Разве не должны мы приспособить свою проповедь к представлениям и верованиям аудитории? Разве мы вправе требовать, что аудитория целиком и полностью будет соответствовать нашим ожиданиям? Так вот, дорогие просвещенные друзья, другого народа у нас для нас нет. Да, он страдает, как и любой другой народ, от своих предрассудков и комплексов, он бывает крайне невосприимчив к тому, что кажется нам очевидным. Но если мы себя считаем интеллигентами, мы обязаны принять этот факт и действовать в предлагаемых обстоятельствах, заниматься просвещением и образованием на понятном народу языке. Если мы этого не сделаем, у нас не будет никакого права жаловаться, что после очередных великих потрясений Россия зайдет на очередной круг имперской левиафанианы при полном одобрении трудящихся. А мы этого не сделаем, если не будем задумываться над этими вопросами уже сейчас, пока есть время. Причем для того, чтобы объяснить нечто важное другим, нам нужно прежде всего понять и сформулировать это для себя. И, видимо, поставить некоторые конкретные промежуточные цели, запустить конкретные проекты — лично для меня таким проектом стала серия общедоступных книг по прочтению Библии и новый перевод новозаветных Посланий, над которым я работаю в последнее время. Речь идет не просто о «приращении знания» или популяризации современной библеистики, но о попытке вернуться к базовым текстам, с которых начиналось христианство, и показать, как мы можем прочитать их сегодня. Разумеется, в других случаях это могут быть и другие проекты, и желательно коллективные, хотя я прекрасно осознаю, что российский интеллигент обычно яркий индивидуалист (собственно, потому он чаще всего и проигрывает). Но, конечно, прежде, чем предлагать решения и «исправлять карту звездного неба» (еще одно хроническое наше заболевание), нужно внимательно оглядеться и постараться максимально полно и объективно описать проблемы, с которыми мы сталкиваемся. Любой российский разговор на сложные темы обычно прерывается на фразе: «Так, а делать-то что?» При этом, как правило, нет недостатка в людях с готовыми решениями и моделями, которые они готовы обосновывать и отстаивать… упуская из виду всякий трезвый анализ, оценку ситуации и наличных ресурсов, постановку задач и распределение зон ответственности. Это вообще большая проблема нашей христианской интеллигенции — огромный зазор между высшими ценностями и практическими решениями. В нормальной ситуации выстраивается пирамида: от ценностей к стратегиям, к целям, задачам и тактическим приемам — у нас же, как правило, никто этим не заморачивается, от ценностей мы переходим к практическим мерам. Нам надо, например, увеличить количество богослужений на единицу площади, или издавать православный журнал, или пусть даже «со всеми считаться и туфельки ставить ровно» (прекрасно сказано!), — но как это связано с тем, что Христос воскрес, мы обычно затрудняемся объяснить. И когда приходит кто-то другой и объясняет, что, напротив, нужно восстановить православную империю и для этого убить всех врагов и посадить в тюрьму всех недовольных, мы, собственно, не можем ответить, в чем неправота такого подхода. А внешнему наблюдателю она не очевидна. Словом, разбираться надо подробно и постепенно. К тем важным вопросам, которые я задавал в статье на «Правмире», я бы добавил многие другие и надеюсь продолжить этот разговор в следующих статьях, на круглых столах и в другом формате. Напомню только, что в той статье главным направлением развития я назвал преодоление провинциализма: нам, православным, уютно в нашем маленьком гетто, нам страшно выйти за его пределы и встретиться с этим чужим и неприятным миром. Вся воинственность и нетерпимость — они, по сути, от желания отстоять это гетто от натиска всемогущих врагов и от осознания невыполнимости этой задачи. Об этом скажу чуть более подробно. Часто доводилось мне в последнее время слышать о «необходимости русской Реформации»: дескать, православию предстоит пройти точно через то же, через что западный христианский мир прошел полтысячелетия назад. Но такая точка зрения довольно наивна: все, кому близок протестантизм, могут присоединиться прямо сейчас к любой из множества представленных в России протестантских конфессий. Кроме того, она абсолютизирует конкретные исторические формы, которые никогда не повторяются в точности. Реформация и последовавшая за ней Контрреформация, стали, по сути, зарождением модерна, его бунтом против традиционной архаики. Светскость наступала на клерикализм, рационализм воевал с мистицизмом, историчность вытесняла мифологию и т.д. В России эти процессы происходили в свой черед в несколько иных формах, наиболее заметная и самая кровавая из них — «построение новой общности людей, советского народа». Наши традиционалисты и архаизаторы никогда не жили в традиционном архаичном обществе. Будь то реконструкторы империи или православные сталинисты — на развалинах модерна они выбрали для себя постмодернистскую игру в возрождение архаики. Мирные реконструкторы, которые едут на свой слет в электричке с айфоном в руке и кольчугой в рюкзаке, и «православные белогвардейцы», сражающиеся за народные республики Новороссии под имперскими знаменами и с именем Сталина, — они в равной степени играют в воображаемую архаику, пусть и степень общественной опасности от них совсем не равна. Общество признает эту игру игрой, оно и само не прочь поиграть в нее, лишь бы не платить всерьез по возникающим обязательствам. Что мы ему предложим? Как мы сами определим свое место в этом мире, как опишем свою веру? Старые формулы про единую сущность, три ипостаси и две природы по-прежнему верны, но мало что кому объясняют. Они появились, когда христианское Откровение было изложено языком наиболее совершенной на тот момент эллинской философии, — в нашем распоряжении много иных, ничуть не менее совершенных языков. Можем ли мы породить новые высказывания, которые были бы к тому же конкурентоспособны на рынке идей? Более того, я уверен, что очень похожие задачи стоят сейчас перед христианской интеллигенцией в Беларуси и Украине, в Молдавии и Грузии, а возможно и в Румынии, Болгарии, Сербии, Черногории и даже Греции, при всем несходстве нынешних политических процессов в этих странах и при всей сложности взаимоотношений между ними. Ведь проблема перехода от тоталитарного модерна к современному постмодерну на фоне воображаемой архаики — общая для наших стран, и она куда более фундаментальная, чем, скажем, вопрос о вступлении в НАТО. Именно поэтому ее имеет смысл обсуждать вместе, хотя я прекрасно понимаю, что текущие события не дают возможности сосредоточиться на главном. Узок круг этих людей, страшно далеки они (то есть мы) от «народа», — это я слышу постоянно, но это меня не пугает. Нечто подобное можно сказать и о многих святых прежних веков (не равняя себя с ними), и тем не менее, они изменили течение истории. Христианство стало главной религией Римской империи не потому, что апостолов было много, или что на их стороне были бюрократия и репрессивный аппарат, или что они выражали чаяния широких народных масс. Нет, они смогли предложить людям нечто очень для них важное и ценное, и сделать это на понятном языке. Можем попробовать и мы. Приглашаю к разговору. http://gefter.ru/archive/17261?_utl_t=fb