Поиск по сайту

«По грехам нашим». О причинах гонений на Церковь в XX веке I Нет необходимости доказывать, что в XX в. Русская Православная Церковь пережила катастрофу. Еще недавно первенствующая и государственная, Русская Церковь после 1917 г. вдруг сделалась гонимой. Хотя, по декрету большевиков, Церковь была «только» отделена от государства, но было очевидно, что богоборческая власть поставила себе задачей стереть Церковь с лица земли, и последовательно, вплоть до 1943г., этого курса придерживалась, постоянно меняя тактику гонений. И страшные результаты налицо: к 1939г. на своих кафедрах оставалось лишь четыре иерарха, а по всей России были еще не закрыты сотня-другая храмов. Около ста тысяч православных верующих было подвергнуто гонениям. Причем, это оценка числа только задокументированных репрессий за веру, а сколько еще мучеников и исповедников остались неизвестными! История гонений и сопровождавшие их трагедии не раз описаны в современной церковной литературе, и нет нужды еще раз на этом останавливаться. Но вопрос гонений на Церковь в XX веке требует рассмотрения совсем с другой стороны – с точки зрения внутреннего смысла происшедшего и тех выводов, которые Церкви из этого необходимо сделать. Обсуждение мы сконцентрируем вокруг двух вопросов, которые обычно покрываются молчанием, но представляются исключительно важными. Всякий добрый христианин, если на него навалились несчастья, будет стараться обвинять не других, не внешние обстоятельства, а себя самого, видеть в несчастиях ниспосланное Богом наказание за прегрешения, и приговаривать: «по грехам нашим». Так учит Церковь, так осмысливают события все святые. Поэтому такое рассуждение вполне уместно применить и к гонениям XX века: они Богом промыслительно были даны Церкви, чтобы искупить груз грехов, неверных установок, безлюбовных решений и действий. Однако, несмотря на всецелое согласие с христианским учением, такой взгляд вызывает у многих церковных верующих полное неприятие и рассматривается прямо-таки как кощунство. Да, говорят они, иногда в Церкви встречаются люди, даже очень высокого звания, которые могут прегрешать, и их грехи могут приносить Церкви вред. Но такие люди сами своими грехами отсекают себя от тела церковного. Церковь же остается чиста и непорочна, какой и остается во век. Мы верим в святость Церкви, в то, что она водится Духом Святым, а потому непогрешима. Поэтому говорить о какой-то вине Церкви – богохульно. Церковь только претерпевает гонения, которые по своей злобе на нее наводит диавол. Сама же она, оставаясь непорочной Невестой Христовой, в них ни на йоту не виновата. Но сколь бы ни были категоричны подобные мнения, вопрос «может ли Бог судить Свою Церковь?» имеет право на существование. Мы обсудим его с двух сторон. Во-первых, посмотрим, что говорит нам Священное Писание и Священное Предание. И во-вторых, рассмотрим, как осмысливали гонения сами новомученики и исповедники российские. Не предрешая пока ответа, заметим, что следует иметь в виду логические следствия того или иного варианта. Если ответ будет: «нет не может», то тогда возникает хорошо знакомая и апологетически безупречная схема: злодеи-гонители и невинные жертвы. Если же верен противоположный ответ, то появляется новый мучительный вопрос: каковы грехи Церкви, за которые она наказана Богом гонениями? Начнем с церковного предания. II Оказывается, еще в древнейшие времена Церковное сознание активно интересовалось смыслом гонений. И отвечало на вопрос вполне определенно: гонения – наказание Божие «по грехам нашим». Тезис, что гонения попускаются Богом ради изглаждения грехов, высказывал еще Евсевий Кесарийский, первый церковный историк. Исследователи замечают /2:101/, что в своей «Церковной Истории» он проводит следующую мысль: если первые гонения II-III вв. были к вящей славе Церкви и лишь подтверждали ее ортодоксальность и неуязвимость, то гонения начала IV в. - Диоклетиана, Максимина и Лициния - уже носят иной характер: они нарушают нормальное течение церковной жизни и должны восприниматься как кара Божия. Касаясь причин Диоклетианова гонения, Евсевий, описав сначала времена, когда «с каждым днем наше благополучие росло и умножалось», затем пишет: «И вот эта полная свобода изменила течение наших дел, все пошло кое как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями… будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно – зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как и к тирании тираны. Тогда, да, тогда исполнилось слово Иеремии: «Омрачил Господь в гневе Своем дочь Сиона, сверг с небес на землю славу Израиля и не вспомнил о подножии ног Своих в день гнева Своего. Потопил Господь всю красу Израиля и уничтожил все ограждения его» /1:286/. Заметим, что Евсевий вовсе не отрицает вражьих наваждений. Он говорит о злодеях-императорах и о стоящем за их спинами сатане. Но руки сатане развязывает Бог, и, таким образом, косвенно Он наказует Церковь за нравственную деградацию. Аналогичные рассуждения о гонениях можно найти и у свт. Киприана Карфагенского: «Христиане заслужили страдания своими грехами. Долгий мир подточил нравственную чистоту. У священников не было благочестия, в учреждениях – справедливости, в делах – милосердия, в нравах – строгости» («О Заблуждениях», цит. по /14:32/). Позже гонения прекратились, Церковь связала себя «симфонией» с государством и вопрос о причинах и смысле гонений надолго перестал волновать верующих. III Так говорит нам церковное предание. Однако, о том, что Господь судит свою Церковь, нам повествует и само Писание Нового Завета. Имеется в виду знаменитое «послание ангелам семи церквей» в Откровении Иоанна Богослова. Ангелу Ефесской церкви Господь говорит: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро приду к тебе и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься» (Отк.2,4-5). Ангелу Сардийской церкви сказано: «Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим. Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся. Если же не будешь бодрствовать, то Я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя» (Отк.3,2-3). С требованием «покайся» Господь обращается к пяти церквам из семи. В том же фрагменте Апокалипсиса Господь заявляет Свое право судить их: «и уразумеют все церкви, что Я есмь испытующий сердца и внутренности; и воздам каждому из вас по делам вашим» (Отк.2,23). «Каждому из вас» – каждому из ангелов церквей, символизирующих церковные общины. Откровение Иоанна Богослова – книга, полная загадок. Но как бы ни понимать «семь церквей» – как реальные поместные общины, или как периоды церковной истории, или как типы религиозной жизни, – но остается непреложным, что в их лице Господь судит и наказывает Церковь. Вспомним также, что ап. Петр замечает: «Ибо время начаться суду с дома Божия (1 Пет.4,17). И если это сказано в предчувствии близости Второго пришествия («Впрочем, близок всему конец» (1 Пет.4,7)), то двухтысячелетнее ожидание его научило христиан, что в мире постоянно происходят как бы «репетиции» Второго пришествия, сопровождающиеся скорбями, а следовательно – и судом дома Божия, т.е. Церкви. Но вернемся к тезису: Церковь непогрешима, ибо в ней присутствует Дух Святый, наставляющий на всякую истину. Может показаться, что он перечеркивает приведенные цитаты: ибо если непогрешима, то и не подлежит наказанию. И подавляющее большинство православных предпочитает не замечать ни свидетельства Предания, ни грозные предостережения Писания. Однако противоречия на самом деле нет. Дело в том, что человеку от Бога дана свобода, и эта свобода не отнимается Им до последней возможности. А одним из следствий свободы является грех, ошибка, неверное мнение. И это ошибочное мнение может пойти вразрез с волей Духа Святого, причем это мнение может быть коллективным, оформленным собором или представленным как общее мнение членов Церкви. Такое было в Церкви не раз. Были, например, «разбойничьи» соборы, т.е. соборы, формально являвшие полноту Церкви, но выносившие ложные решения. Один из них: «разбойничий» Вселенский собор 449 г. в Ефесе. Тут все окончилось благополучно, ибо следующий, Халкидонский Вселенский собор 451 г. отверг ошибочные постановления. Но свобода непреложна, и в Церкви она, наряду с Духом Святым, действует в полной мере. Поэтому нет гарантии, что в Церкви не могут возникать ошибочные мнения, по которым уже соборного решения не было вынесено (тем более, что последний Вселенский собор был в VIII в.). Такие мнения, существуя достаточно продолжительное время, становятся «традицией», на которую уже ссылаются церковные консерваторы, и это до крайности затрудняет их исправление. Так что же, эти неверные мнения так и останутся в церковном учении? Нет. Но для их исправления у Бога остается только одно средство, средство радикальное – наказание. Именно в тех случаях, когда в Церкви не находится благодатных сил для исповедания истины, Бог наказывает Церковь. Наказывает не ради наказания, а для того, чтобы вывести ее на верный путь. Это тяжелое событие. Цель – врачевство. Но лечение далеко не всегда сводится к глотанию сладких пилюль. Иногда нужны операции, причем болезненные, от которых организм терпит тяжкий вред. Но операции необходимые, ибо в противном случае жизнь неминуемо погаснет. Господь заповедал нам, что Церковь будет существовать до Второго пришествия и «врата ада не одолеют ее» (Мф.16,18). Эта заповедь непреложна. И именно поэтому, когда врата ада становятся слишком близки, Бог принимает экстренные меры и наказанием вразумляет церковный народ. Да, Дух Святый в Церкви присутствует всегда. Но нигде не сказано, что Он только гладит по головке и нежно направляет по нужному пути. Он, имея одну волю с Отцом и Сыном, может быть и грозным, может ради исправления и наказывать. Именно потому, что Господь хочет видеть Церковь непогрешимой, для достижения этого Он применяет всю Свою власть. Богу и только Богу принадлежит суд, и не нам указывать Ему, какие средства использовать. Но можно попытаться разглядеть Его суды в событиях церковной истории. В этом и состоит одна из главных задач Церковного историка. И если Церковь претерпевает катастрофу и ее светильник оказывается сдвинутым, то его внимание должно быть пристальным образом обращено на это событие: не совершился ли тут суд Божий? «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю» (Отк.3,19) – говорит Господь. И вот что видит в событиях XX века историк. Гонения на Русскую Церковь оказались исключительно тяжелыми. Церковь буквально была поставлена Господом на грань небытия. Можно ли отрицать, что в этом действии Бога был элемент наказания? Конечно, события такого масштаба имеют множественный смысл: это и очищение Церкви, и выведение ее на новые пути, и жатва все лучшего, что Церковь взрастила. «В мире скорбни будете» (Ин.16,33) – говорит Господь, указывая, что «мир сей» всегда будет ненавидеть и гнать подлинных последователей Христа. Но все же, среди прочего, первое, о чем следует подумать – это о наказании Господнем. Причем, наказании всего тела церковного, всей поместной Русской Православной Церкви. Безусловно, разговор о гонениях «по грехам нашим» труден, поскольку кажется, что он морально несовместим с кровью мучеников и бесчисленными трагедиями. Но без этого разговора обойтись нельзя. Он нужен хотя бы потому, что прежние стереотипы очень живучи, и такая неприятная для церковного уха точка зрения упорно замалчивается. История Церкви очень многим православным представляется беспроблемной, Церковь - всегда правой, а гонения – исключительно как нападения диавольских сил. Но есть и другое видение Церкви – не как кладезя непогрешимости, а как людей Божиих, и эти «люди, взятые в удел» (1 Пет.2,9) – постоянно духовно болеют, «ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф.9,13). Болезнь же всегда является борьбой сил, хотящих организм погубить со здоровыми силами. Другими словами, благодаря действию Святого Духа верное мнение в Церкви всегда присутствует, но увы, оно не всегда может пробить себе дорогу. И если мнение человеческое наглухо закрывает дорогу воле Божией, то наступает, – как последнее средство к исправлению ситуации, – наказание. Такое видение Церкви – видение зрячее. Противоположное же, беспроблемное «видение» есть рецидив монофизитской ереси в экклезиологии. Оно сознательно закрывает глаза на то, что гонения – это послания от Бога всей Церкви, послания обличающие, говорящие о болезни церковного тела, о застарелой язве, для исцеления которой Господу пришлось резать по живому. Если мы это послание не расшифруем, если болезнь так и останется не выявленной, то горе нам – Господь вновь покарает. А потому для нас анализ всех событий с указанной точки зрения, хоть и скорбен, но жизненно необходим. IV В этой связи далеко небезынтересно взглянуть, как же осмысливала проблему гонений XX в. сама гонимая Русская Церковь. Надо сказать, что и тогда рефрен «по грехам нашим» иногда встречается в письмах православных христиан, неожиданно столкнувшихся с силой, которая безжалостно начала их уничтожать. Скорби оказались столь велики, что невольно верующих пронзала мысль, что значит и грехи их велики. И, можно было бы предположить, что все усилия церковного сознания должны быть направлены на осмысление этой проблемы. Что же это за грехи, которые требуют столь радикального лечения? Какова природа этих грехов – чисто индивидуальная, личная, или речь идет о об искажении курса всей поместной Церкви? Чем Церковь стала неугодной Богу? Казалось бы, – вот главная внутрицерковная тема в те тяжелые времена. Но парадокс в том, что конкретное обсуждение этой проблемы почти отсутствует. Фраза «по грехам нашим» по большей части остается риторической фигурой, означающей общий покаянный настрой, но лишенной конкретного содержания. Причем, это наблюдается не только у рядовых членов Церкви, но и у епископов, которым, сам Бог велел об этом размышлять. Вместо покаяния происходит иное. После октябрьского переворота Церковь погружается в водоворот событий, требующих от нее немедленных действий. Конечно, проблему выживания Церкви в новых условиях нужно было решать незамедлительно. Но занять правильную позицию во всех непростых конфликтах с новой властью возможно было только после глубокого осмысления происшедших изменений в статусе Церкви. Однако, ни в переписке, ни в заведенных на верующих «Делах» мы такого осмысления почти не находим. Этот факт весьма и весьма симптоматичный. Впрочем, словечко «почти» вставлено не случайно. Надо все же полагать, что столь необходимое для Церкви дело делалось подспудно, задача осмысления так или иначе решалась, определенное понимание наступало. Например, интересные мысли по этому поводу можно найти в материалах следственного дела 1930 г. священномученика митрополита Казанского Кирилла (Смирнова). Он писал: «… роль правительственного законодательства, создающего эту церковную скорбь, я осмысливаю для себя как обнаружение вовсе не человеческих каких-либо соображений и умышлений, а осуществление над русским церковным обществом суда Божия, карающего нас за наши исторически выявленные церковные падения и призывающего к покаянию. Отсюда самые скорби церковные являются обычно генетически связанными с нашими церковными падениями» /12:350/. Здесь ясно высказана мысль, что произошел суд Божий над «русским церковным обществом», т.е. над нашей поместной Церковью, и скорби Церкви обусловлены «церковными падениями», а вовсе не «ролью правительственного законодательства». Иначе говоря, большевики – лишь орудие суда Божия над Церковью. Дальше митрополит Кирилл рассуждает об этом так: «Лет пятьдесят тому назад, а может и больше никого уже среди церковного общества не стало удивлять то, например, явление, что под великие праздники, когда колокола призывали верующих в храм, многое множество этих призванных оказывались на концертах какой-нибудь приезжей знаменитости или в театре на модном спектакле. "Раз театры нужны Вам больше, чем храмы, то пусть Ваши храмы и обращаются в театры" - слышится мне в данном случае голос суда Божия» /12:350/. Тут митрополит Кирилл выдвигает важное соображение, которое мы должны всегда иметь ввиду. А именно, что суд Божий имеет свою духовную логику, которую умеют понимать духовные люди: большевики, превращая храмы в театры, невольно обнаруживают, за какие грехи Бог гневается на Церковь. Но храмы и театры - все же лишь конкретная черточка. Касаясь же обобщающего взгляда на проблему митрополит Кирилл пишет: «Смысл этих воззрений состоит в том, что русским народом совершен общий грех перед церковью… и вина в этом лежит, главным образом, на духовенстве. Задача состоит в необходимости более глубокого воспитания народа, чтобы членами церкви были истинные христиане… что и означает противопоставление царству злобы. Эти взгляды я высказывал епископам Дамаскину и Афанасию, которые были со мною солидарны по этому поводу» (из обвинительного заключения по делу митр. Кирилла). Здесь много примечательного и заставляющего задуматься. Прежде всего, Митрополит Кирилл разделяет «русский народ» и «церковь», несмотря на то, что народ был практически поголовно крещеным, а значит – входил в Церковь. Смысл разделения другой: на «церковь учащую», «церковь в узком смысле слова», так сказать «профессиональную» (епископат, клир, монашество, профессура Академий и Семинарий) и всех остальных «прихожан», которым уготована роль статистов, твердящих «простите, благословите». Именно «прихожане», «народ», по мнению митрополита Кирилла, являются главными виновниками катастрофы. Их вина – отход от Церкви и Бога. Но виноват не только народ; виновата в лице духовенства и «церковь учащая». Правда, виновата все же опосредованно, через недостаточно глубокое церковное воспитание народа. Указание на то, что это мнение соборное - его поддерживают ныне тоже канонизированные епископы Дамаскин (Цедрик) и Афанасий (Сахаров) – говорит нам, что это не отписка для следователей, а вполне ответственное мнение о причинах гонений. Есть еще одно, очень интересное, свидетельство тоже канонизированного ныне новомученика, известного церковного деятеля М.А. Новоселова. В 1930 г. на допросе он показывал: «Я, как верующий человек, считаю, что и царь и церковь и весь православный русский народ нарушили заветы христианства тем, что царь, например, неправильно управлял страной, церковь заботилась о собственном материальном благополучии, забыв духовные интересы паствы, а народ, отпадая от веры, предавался пьянству, распутству, и другим порокам. Революцию, советскую власть я считаю карой для исправления русского народа и водворения той правды, которая нарушалась прежней государственной жизнью» /7/. Здесь прямо говорится, что «и царь и церковь и весь православный русский народ нарушили заветы христианства». Но еще более примечательно высказывание: «революцию, советскую власть я считаю карой». Карой все же над народом, а не над церковью в узком смысле слова. Но Карой Божией. Этим еще раз подтверждается высказанный митрополитом Кириллом важный принцип, который необходимо последовательно применять к анализу гонений XX в.: не гонители, не большевики являются причиной гонений; они – лишь орудие Божие, Который, через большевиков, насылает наказание ради нашего исправления. В целом же, можно сделать вывод, что в суждения новомучеников подтверждают мнения Евсевия и св. Киприана Карфагенского: и для митрополита Кирилла и для М. Новоселова «по грехам нашим» заключается в суде над «церковным обществом» за «церковные падения», т.е. в грехах всей Российской Поместной Церкви. V Но раз так, раз Церковь наказана, то сразу встает второй, еще более тяжелый вопрос: в чем так ошиблась Церковь, что Богу пришлось применять к ней столь строгие меры? И нужно сказать, что предположения уже высказывались. Так или иначе, назывались самые разные причины происшедшего, например: слишком редкое причащением мирян (раз в год), свержение монархии, предательство по отношению к Государю Императору – помазаннику Божию и пр. Подробный анализ всех этих причин увел бы далеко в сторону повествование. Скажем только, что рассматривать эти версии в качестве основных не позволяет именно та духовная логика, о которой говорил митрополит Кирилл. Не отвергая, тем не менее, их полностью и признавая за ними ту или иную степень правдоподобия, сосредоточимся на проблемах, которые, по нашему мнению, гораздо точнее объясняют причины наступившей церковной катастрофы. Подлинную причину гонений нужно искать в другом: в том, что Церковь практически полностью отстранилась от социальных проблем, и даже не пыталась осуществить социальную правду в земной жизни. А должна была, ибо в ее функции входит не только проповедование правды о небесном, но и привнесение этой правды в земную жизнь. И не только в душах людей, но и в устроении их совместного христианского общежития. Разрабатывать социальную доктрину, возглавить работу по преображению общества – вот одна из задач Церкви. Ибо социальное вообще и экономическое в частности – вовсе не внешние по отношению к христианству сферы, а наоборот, те фронты, на которых развертывается противостояние добра и зла, любви и эгоизма. За дезертирство с этих фронтов и отдания их врагу Церковь и понесла столь тяжелую Божию кару. Такой «социальный» взгляд на события начала XX века может вызвать (и вызывает) отторжение, как «нецерковный», «нечестивый», чуть ли не смыкающийся с атеистической пропагандой. Поэтому этот вопрос требует серьезного обсуждения. VI Христианство призвано освободить человека от греха, восстановить в нем правду Божию и привести его в единение с Богом. Грех коренится в душах человеческих – падших, духовно больных, удобопреклоняемых ко злу. Поэтому Церковь прежде всего борется с личным грехом, гнездящемся в самых сокровенных закоулках человеческой души. Для этого она выработала громадный арсенал средств, имеющих тайнодейственный, аскетический и нравственный характер. И в этой борьбе с индивидуальным грехом Церковь безусловно права. Но было бы ошибкой думать, что грех копится только в человеческих душах. Человечество замыслено Богом как род, не сводящийся к множеству индивидуумов. Люди в своей совместной жизни производят духовные феномены, имеющие всеобщее, принадлежащее всему человечеству, бытие. Это - искусство, нравы и обычаи, культура, религия, наука, законы, социальные институты. Все это создается грешными людскими душами и потому носит на себе печать греха. Тем самым грех как бы материализуется, застывает, получает бытие вне человеческих душ, живет не только внутри человека, но и вовне его. В результате человек, даже если он в этом грехе неповинен, становится окруженным им, живет в безблагодатной, уродливой атмосфере греха. И это внеиндивидуальное бытие греха ох как небезобидно! Выступая как бездушная, слепая сила, он активно воздействует на всех, внедряется в души людей, и согрешивших и не согрешивших, искушает, воспитывает их в своем духе зла и нелюбви. И это обратное воздействие оказывается для падших душ столь сильным, что зачастую почти поголовно уродует людей, делая их уже индивидуально, личностно причастными греху. Особо нужно отметить, что и Церковь не находится вне этого порочного круга. Призванная очищать мир от греха, Церковь сама впитывает и фиксирует в своей структуре, верованиях и обычаях падшесть человеческую. И далеко не всегда благодать Божия, которая, конечно же, в Церкви присутствует, в полной мере преодолевает эту падшесть. Это перманентное болезненной состояние и постоянная борьба с грехом в самой себе, сильно осложняет для Церкви работу по преображению мира. Рассмотрим проблему внеиндивидуальной формы жизни греха более предметно, взяв наиболее существенный из социальных институтов – собственность. И обращение к этому вопросу – вовсе не материализм, ибо именно в отношениях собственности наиболее ярко проявляется любовь или нелюбовь к другому человеку. Недаром, у великого святителя Иоанна Златоуста тема собственности и богатства – тема «номер один». И Златоуст с другими Святыми отцами определенно утверждает, что человек по замыслу Божию призван жить в условиях общей собственности; частная же собственность есть порождение падшести человеческой. Но ныне вступая в мир, человек сталкивается уже с частной собственностью как узаконенным социальным институтом, отвергнуть который он не в силах. Все продается и все покупается, и человек, не имеющий собственности в виде денег, просто не выживает. А потому все, даже и против воли, имеют собственность, все вовлекаются в образуемые ею безблагодатные отношения. Человек, искренне хотящий что-то полезное произвести, вынужден включаться в капиталистическую гонку, стараться обогнать и уничтожить конкурента, иначе конкурент уничтожит его. Человек, стремящийся просто прокормить себя и свою семью, часто вынужден работать с непосильной для него интенсивностью, иначе, при безработице, его место займет конкурент. Люди становятся волками друг другу. Собственность растаскивает всех по углам. Братские бескорыстные отношения и любовь оскудевают. Люди, на практике понявшие, что их благополучие и просто существование напрямую зависит от счета в банке, становятся рабами денег. Бог отступает на второй план и его место занимает доллар. И, вроде бы, никто не виноват. Право собственности – институт безличный, легитимный, испокон веков установленный. А губит, уродует и заставляет страдать всех. Собственность, порожденная страстями сребролюбия, хищничества, эгоизма, стремлением к обособлению, в свою очередь порождает и раздувает те же грехи. Возникает, как говорят инженеры, положительная обратная связь, в результате чего искоренение этих грехов оказывается на редкость трудным. Ибо, по слову свт. Иоанна Златоуста, «мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а мамона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мамона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных" /VIII:270/. Но в современном мире «мамона» - целиком весь капитализм, весь безблагодатный экономический уклад, заставляющий каждого человека жить противно Христу. Одни поддаются, другие сопротивляются, но мучаются все. Многие страдают безвинно, что особенно остро ощущается как ненормальность, как попрание Божией правды. Тогда правомерен вопрос: должна ли Церковь влиять на социальные институты с целью их преображения, или должна заниматься только личными грехами? Должна ли Церковь стремиться создать достойную христиан жизнь, включая право, быт, труд, экономику или отдать их на откуп не просто языческого, но сатанинского мира? Конечно же, должна. Должна… но, увы, не занималась этим.

Сомин Н. Борьба двух имущественных учений в истории Византии Эта лекция должна ответить на один важный вопрос. А именно: как же так получилось, что в нашей замечательной православной Церкви идеи Златоуста вдруг были забыты. Сейчас, конечно, Златоуст почитается как величайший святой, но его имущественное учение во многом просто не используется. Но для этого нам придётся сделать небольшой экскурс в Византию. Одни историки считают, что Византия началась с императора Константина Великого, который обратился в православие и сделал неожиданно гонимую православную Церковь не только свободной, но и Церковью государственной, Церковью господствующей. Другие историки считают, что Византия появилась позже лет так на 70-80, во времена императора Аркадия. Того самого императора, который упёк Златоуста в ссылку. Ну это, собственно, не суть важно. Важно, что появилось очень мощное православное государство, которое просуществовало 1000 лет. Это государство нельзя сказать чтобы было всегда равно себе. Оно изменялось, изменялись его и какие-то административные параметры, изменялось военное дело, изменялась экономика. Но две вещи всегда оставались неизменными. Это, во-первых, православная вера, которой ромеи, как себя называли на самом деле византийцы, очень твёрдо держались. И, во-вторых, власть императора. Без императора Византия жить не могла, и, более того, между Церковью и государственной властью образовалась, как говорили греки, симфония, то есть согласие между ними. И вот эта симфония явилась таким замечательным социальным достижением византийцев, можно сказать — их социальной доктриной. Вообще, этот вопрос симфонии очень интересен, и я чуть-чуть остановлюсь на нём подробнее. Дело в том, что часто говорят, что Церковь и государство‑ вещи совершенно разные. Церковь‑ она сопровождает людей в царство небесное, а государство занимается сугубо земными делами, и поэтому каких-то близких контактов между ними быть не должно. Такую позицию очень часто можно встретить в церковных кругах. Мне кажется, что такая позиция, мягко говоря, уязвимая. Да, одной из задач Церкви является приближение людей к Богу или, говоря церковным языком, спасение. Но, как я уже замечал, так узко смотреть на задачи Церкви было бы неверно. Есть ещё вторая, более широкая задача. Это -преображение этого мира, отвоевание этого мира от власти Сатаны. И один из важных фронтов этой борьбы - это социум, социальные отношения между людьми. И в самом деле: эти две задачи Церкви очень сильно переплетены и связаны, и одна без другой в общем-то и существовать не может. В самом деле, допустим, Церковь полностью отделена от государства. Но в этом случае эти социальные отношения, которые очень важны для спасения человека, оказываются вне её влияния. Дело в том, что, конечно, грех прежде всего гнездится в душах человеческих, это безусловно. Но не только в них. Люди действуют, они создают общество, они преобразуют природу, мир, в котором живут. И вот эта падшесть, греховность, которая в душах людей существует‑ она неизбежно выливается во внешний мир и там огустевает в виде культуры, экономики, каких-то социальных отношений между людьми. И уже новые поколения рождаются и вступают в уже греховный мир, который очень сильно воздействует на людей, очень сильно. Воспитывает их, так сказать, в своём духе. И поэтому, чтобы решить задачу преображения этого мира Церковь без государства обойтись не может. Да и первую задачу она решить по сути дела не может, потому что если мир плох, то против него обычно выступают люди, но это‑ наиболее сильные, волевые, которые идут против течения. А большинство, как вы знаете, идёт по течению, подчиняется реалиям этого мира и впитывает в себя все его грехи. Поэтому при такой ситуации обязательно есть люди спасающиеся, но их немного. Это, как будто бы представьте себе: войска окружены, и некоторые наиболее сильные выходят из окружения, а остальные‑ сдаются в плен. Нам же нужна не такая ситуация, а нам нужна полная победа. И поэтому без симфонии, без такого союза Церкви и государства, решить эту задачу абсолютно невозможно. Это так или иначе поняли византийцы. И замах у них был очень большой: создать христианское общество. Общество, ориентированное на всеобщее приближение у Богу не отдельных людей, а в пределе‑ всех, всего народа. И союз Церкви и государства должен был эту задачу решить. Как говорят учёные, это было в задумке сотериологическое общество. То есть общество, ориентированное на спасение. И византийцы очень, очень, очень любили свою единственную, уникальную христианскую империю и гордились, как гордились советские люди Советским Союзом, что они живут в некоем уникальном, не похожем на другие государстве. Но, конечно, уникальном в своём роде. Византийцы где-то рассматривали свою империю как если не царство Божие, то как преддверие царства Божия: сначала тут человек живёт, а после, естественно, уже переходит в настоящее Царство. В этом смысл симфонии –создать подлинное христианское общество. Но это в теории. А на практике всё получилось немножко не так, гораздо более приземлённо. Во-первых, конечно, подразумевалось, что в этом союзе всё-таки ведущую роль играет Церковь. Но в жизни получилось не так. Оказалось, что именно государство в лице императора захватило в этом союзе ведущую роль. И когда в VI веке при императоре Юстиниане вот эта концепция симфонии Церкви и государства была зафиксирована‑ причём зафиксирована в новеллах, то есть в законах Византийской империи ‑ то там, если прочитать по-простому очень витиеватые византийские формулировки, получится примерно следующее. Юстиниан говорит священникам: «Всё, вы за меня только молитесь. На этом ваша функция и кончается. Всё остальное сделаю я сам. Я‑ православный государь, я управлю всю империю, установлю нужную экономику, социальные отношения, да и Церковью я на самом деле буду командовать. А вы только молитесь за меня». То есть Церковь была отодвинута от решения социальных проблем. Ей была предоставлена область работы с личными душами, но не более. Более того, императоры рассматривали Церковь, как некое министерство. Обычно патриарх назначался по воле императора. Обычно это был или какой-то крупный чиновник, или, скажем, племянник императора. Конечно, это решение, утверждал собор епископов, но он всегда одобрял. Это первое. Второе. В Византийской империи очень большое внимание уделяли праву. Причём право византийское было на 90-95 процентов взято из римского права. И византийцы всегда гордились тем, что в этом смысле они – преемники Римской империи. А римское право основано на частной собственности. На праве частной собственности, которое там формулируется весьма жёстко: что собственность ‑ это вот такое полное владение имением: что хочу, то с ним и делаю. Хочу‑ подарю, хочу‑ продам, хочу – буду там бурить скважину до центра Земли: моя собственность. И это в общем-то очень здорово влияло на жизнь Византии и византийцев. И, наконец, сами императоры. Да, некоторые из них были канонизированы и были квалифицированными богословами. Но большинство было людьми достаточно далекими от христианства. Хотя, безусловно, император Византийской империи не мог не быть православным. И они вели своё государство «по заветам века сего», а вовсе не по христианским заповедям. А Церковь, к сожалению отодвинутая от социальных проблем, не объясняла, что же такое есть христианское государство, христианский социум. И поэтому получились ножницы. С одной стороны, мы видим в Византии расцвет храмового христианства. Масса замечательных храмов. Великолепный храм Святой Софии, потрясающий, с куполом диаметром 33 метра был построен из камня. Замечательные богослужения, была создана великолепная литургия. Появилась масса богословов, в результате ожесточенных споров была разработана православная догматика, появилась масса монастырей. И прочее. А с другой стороны социальная жизнь в Византии была, прямо скажем, не христианской. Рабство. Оно де-юре существовало вплоть до гибели Византийской империи, которая произошла в 1453-м году. Хотя рабство было смягчено по сравнению с Римской империей, значительно смягчено, а после ‑ в поздний византийский период ‑ оно перестало быть актуальным по экономическим соображениям, стало экономически невыгодным. А в ранний период рабов в Византии было полно. И рабов имели все сословия общества: начиная от крестьян и кончая епископами. И это не считалось зазорным: вроде так и надо. Очень серьёзное социальное расслоение было между народом. Применялись и узаконивались самые изощрённые способы закабаления и эксплуатации крестьянства. И так далее, и так далее. В Византии мы, что интересно, никогда не наблюдаем коммунистических движений, даже локальных, сколь-нибудь серьёзных. Вот такова сила была римского права здесь. Поэтому, заключая такой небольшой обзор, следует признать, что само византийское общество было в своей основе своей противоречивым. С одной стороны, идеология православия, а с другой стороны в реальной жизни, в социуме это православие как бы куда-то девалось, фактически не приводило к преображению отношений между людьми, не приводило к увеличению любви. И, переходя, наконец, к нашей основной теме — к имущественной этике — мы и в ней видим вот такое же противоречие, борьбу разных подходов к имущественной этике. Но всё по порядку. Ещё до Византии, в период церкви гонимой, в I-II век если посмотреть, то оказывается, что очень многие христианские общины пытались копировать общину иерусалимскую. В которой, как вы знаете из предыдущих лекций, был реализован христианский коммунизм. Откуда это видно? Видно из самых первых документов, манускриптов. Это манускрипты первого века: Дидахе — «Учение двенадцати апостолов». И ещё ранний манускрипт — послание Варнавы. О том, что христианские общины живут общей собственностью, так же как Иерусалимская община, свидетельствует широкое распространение института дьяконства. В то время дьяконы не служили в церкви, а занимались социальной работой, распределением благ. Это было их основное церковное служение. Мы имеем свидетельства христиан во II веке: это святой Иустин Философ, который прямо говорит, что «мы живём в общей собственности». Или в начале III века известный богослов Тертуллиан: он тоже прямо говорит, что «мы живём общей собственностью». Но всё меняется. Наступил III век. Хотя в III веке были гонения на христиан, но иногда преувеличивают масштабы этих гонений. Они были либо кратковременными, либо локальными. И число мучеников — оно там измеряется сотнями, вот где-то такие масштабы. Самые суровые гонения были в XX-м веке, когда по реальным подсчётам было репрессировано примерно сто тысяч активных православных христиан, причём примерно 40% из них было либо расстреляно, либо умерло в лагерях. Это я к чему говорю? Что в III веке в Церковь приходят люди достаточно состоятельные, богатые. Которые, становясь христианами, вовсе не хотят отказываться от своего имения. Так сказать, хотят совместить приятное с полезным: и попасть в Царство небесное, и здесь пожить. Они так или иначе финансируют жизнь христианских общин, становятся уважаемыми людьми. И идеологом этой группы становится Климент Александрийский — богослов, о котором я уже не раз говорил, поэтому я буду краток. Климент Александрийский‑ это церковный деятель где-то начала III века, который первым предложил так называемую умеренную имущественную доктрину. Эта доктрина заключается в двух положениях. Первое. Иметь собственность, любую, даже большую, для христианина не предосудительно. И ему противопоставляется второе положение: но попадать в зависимость от этой собственности, подчиняться ей‑ это уже грех. Эта доктрина, с одной стороны – видите? — она противоречива. Иоанн Златоуст это хорошо объяснил: у кого богатство‑ он его собрал неспроста. Он его собрал потому, что он сребролюбив, и хочет ещё большего богатства. То есть, он находится в зависимости от богатства. Но, с другой стороны, я бы не сказал, что это худшая доктрина. Отнюдь. Она не худшая, она обладает определёнными достоинствами. Скажем, гибкостью: она может быть приноровлена и к жизни аскетов, которые ничего не имеют, и к жизни простых мирян, и к жизни богачей тоже. Книга Климента Александрийского «Кто из богатых спасется», где эта концепция изложена, эта маленькая книжечка в 40 страничек, приобрела большую популярность в Церкви и где-то стала таким что ли нормативным взглядом на наш с вами вопрос. Но пришёл IV век, век расцвета византийского богословия. Когда Церковь перестала быть гонимой, появилась масса замечательных христианских деятелей, богословов, и позиция Климента Александрийского была превзойдена. И вершиной этого нового богословия явилось учение Иоанна Златоуста, о котором я очень подробно говорил на предыдущей лекции, поэтому повторяться не буду. Но дело в том, что с основными положениями златоустовской концепции согласны и другие отцы Церкви. Например, тема очень важная для Златоуста, тема оскудения любви при увеличении богатства. Златоуст об этом множество раз говорит. Ну и другие святые отцы тоже. Например, Василий Великий, он изрёк удивительно афористичную чеканную формулу: «чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви». Потрясающе здорово сказано! То же самое говорит Авмвросий Медиоланский и другие святые отцы. Другая мысль златоустовская: «всё Божие, а потому всё общее». Об этом, например, говорит такой известный святой III века как Киприан Карфагенский. И Василий Великий, и Амвросий Медиоланский, и Киприан Карфагенский, и Григорий Богослов, — это всё предшественники Златоуста. Они тоже, так или иначе, достаточно активно высказываются по имущественным вопросам. Хотя и обращаются к ним не так часто, как Златоуст. И, оказывается, очень многие зластоустовские мысли уже были ранее высказаны. Например, Златоуст считал, что большинство из богатых собрало своё богатство неправедным образом. А Василий Великий говорит: «кто обнажает одетого, того назовут грабителем, а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого названия?» Иначе говоря, кто сидит на богатстве и не раздаёт этого бедным, тот вор, с точки зрения Василия Великого, грабитель. Ещё одна мысль, впрочем, типичная для Златоуста: нестяжание как личный идеал христианина. Да об этом все святые говорят: Григорий Нисский, Киприан Карфагенский, тот же Василий Великий. Можно набрать массу цитат. Они же различают характерную для Златоуста разницу в требованиях между новоначальными и совершенными. Помните, я вам на прошлой лекции говорил, что Златоуст выстраивает лестницу совершенств. А вот другие отцы, например блаженный Иероним советует: «Хочешь быть совершенною, продай всё, что имеешь, и отдай нищим. Не хочешь быть совершенною, но хочешь удержать вторую степень добродетели, оставь всё, что имеешь, отдай детям, отдай родственникам. Или: «ты благотворишь, ты жертвуешь, но это только первые опыты твоего воинствования. Ты презираешь золото — презирали его и философы мира. Ты думаешь, что стал уже на верху добродетели, если пожертвовал части целого. Самого тебя хочет Господь в жертву живую, благоугодную Богу. Тебя, говорю, а не твоего». То есть, просто пожертвовать — это только первая ступень добродетели. Однако, есть момент, в котором предшествующие Златоусту святые отцы превзошли Златоуста. Это вопрос о происхождении права собственности. Златоуст, говорит о том, что вначале не было золота, и никто не любил золото. Но подробно эту мысль не развивает. А вот другие святые отцы на этот предмет высказываются очень квалифицированно и четко. Например, Лактанций, предшественник, где-то почти за 100 лет до Златоуста жил, латиноговорящий отец, поборник справедливости. Он вот что говорит, я зачитаю: «Любостяжание есть источник всех зол. Оно происходит от презрения к истинному величию Божию. Люди, обилующие в чём либо, не только перестали уделять другим избытки свои, начали присваивать и похищать себе чужое, будучи влекомы к тому собственную корыстью. То, что было прежде в общем употреблении у всех людей, начало скопляться часто в домах немногих. Чтобы других подвергнуть своему рабству, люди стали собирать себе в одни руки первые потребности жизни, беречь их тщательно, дабы небесные дары сделать своей собственностью. Не для того, чтобы уделять их ближнему из человеколюбия, которого у них не было, но чтобы удовлетворять единственно своему любостяжанию и корысти. После того составили они себе самые несправедливые законы под личиною мнимого правосудия, посредством которого защитили против силы народа своё хищничество». Примерно в том же духе высказывается Василий Великий, Григорий Богослов, Амвросий Медиоланский. Я эти цитаты не привожу за неимением времени. Но суть дела в том, что сначала появилось сребролюбие, а законы, частнособственнические законы, освящающие право собственности, они возникли позже и составлены для того, чтобы оправдать захват сильными собственности. В этом пункте другие святые отцы оказываются более политэкономами, оказываются более социологами, чем Иоанн Златоуст. А в целом, ещё раз повторяю: учение Иоанна Златоуста ‑ это вершина православного имущественного богословия, но с ним практически во всём солидарны другие святые отцы. И поэтому златоустовскую концепцию следует называть святоотеческой концепцией. В мире, к сожалению, происходит часто всё не так, как мы хотим. Златоуст был, говоря современным языком, репрессирован, и умер в ссылке. Об этом я говорил, но трагедия была не только в этом. Дело в том, что Златоуст был необычайно популярен. И к нему в Константинополь для того, чтобы послушать великого святителя, съезжались из других городов другие богословы и христиане поучиться у него. И постепенно вокруг Златоуста стал образовываться круг его поклонников, учеников. Много епископов, богословов. И после того, как Златоуст погиб, вся эта школа, которая ещё не оформилась, была разгромлена. На сторонников Златоуста посыпались гонения, причём гонения от государственной и церковной власти. Биограф и друг Златоуста епископ Палладий Еленопольский на нескольких страницах приводит только список тех людей, которые были подвергнуты гонениям: их около сотни. А это всё епископы, известные пресвитеры, монахи, миряне, которые сотрудничали с Златоустом. Например, известная диаконисса Олимпиада, которая после была причислена к лику святых. Что это означает? Обычно вот эту историю с низложением Златоуста недооценивают. Её наши церковные историки рассматривают как некий такой эпизод нравов, не очень хороших в Церкви, но которые особенно на историю Церкви не повлияли. На самом деле не так. Это была трагедия, причём общецерковная трагедия. Дело в том, что после всех этих репрессий нравственное богословие в Византии постепенно сходит на нет. Смельчаков, которые обличали бы царей, обличали бы богатых, становится всё меньше и меньше. Люди боятся высовываться, грубо говоря. И византийское богословие прирастает богословием другого типа — высоким богословием. Сразу после гибели Златоуста начались споры в Церкви о соединении двух природ во Христе. Споры очень жаркие, но споры, далекие от реальной жизни, не касающиеся нравственного богословия. А нравственное богословие постепенно-постепенно в Византии сходит на нет. Златоуст умер в 407 году (кстати, сегодня 25 сентября, он умер 27 сентября). В этом, V веке остались некие не репрессированные ученики Златоуста, такие как, например, Исидор Пелусиот, монах святой жизни, церковный писатель, Иоанн Кассиан Римлянин, Феодорит Киррский. Первые два точно приезжали в Константинополь слушать Златоуста и так и стали его учениками. Читая писания, можно увидеть: да, действительно, они очень часто повторяют златоустовские мысли златоустовскими словами. Но, конечно, их известность и авторитет несравнимы с златоустовским. А что касается Феодорита Киррского, епископа города Кирры около Антиохии, то он первый начинает преобразование златоустовской концепции в умеренную доктрину. Феодорит Киррский живет в середине V века, когда уже не было никаких сомнений, что византийское общество есть и останется обществом крепких частных собственников. И задача Феодорита – уже не вести людей к вершинам, а, скорее, оправдать существующее положение. Да, есть богатые и бедные. Да, есть ножницы между ними. Но Феодорит Киррский говорит, что и те и другие нужны. И бедные не могут обойтись без богатых, и богатые не могут обойтись без бедных, и вместе они как бы сотрудничают друг с другом и делают общее дело. Идут годы. И учение Златоуста начинает постепенно забываться. В VIII веке фиксируется круг Евангельских чтений. Вы знаете, что в Церкви на каждой литургии обязательно читаются Евангелие и Апостол (Апостол‑ это выдержки из посланий апостола Павла или других апостолов или из Деяний Апостольских). И вот интересный момент: фиксируются они так, что вот все эти коммунистические фрагменты, о которых я говорил в лекции про Иерусалимскую общину, они отсутствуют, они выкинуты из этих чтений, так что в Церкви люди просто их не слышат. И вы это можете проверить. Деяния Апостольские читаются в Пасхальные дни. И там, как только текст доходит до одного из этих фрагментов, оно прерывается. Как доходит до следующего — тоже прерывается, будто бы нарочно выкинуты. Это VIII век, византийское наследие. Так, чтобы не смущать народ разными такими вещами, как общая собственность. После теряется не только сам дух златоустовского учения, теряется его буква. Все толкователи Священного Писания, которые говорят, что они следуют духу и букве Златоуста, они все говорят, что надо уделять часть из имеющегося, но никогда не говорят «отдай всё». Это забыто достаточно прочно. Хотя, надо сказать, всё и в позднем византийском богословии не так уж плохо. Есть два имени, которые сохранили златоустовский багаж. Это, во-первых, святитель Феофилакт Болгарский, богослов XI — XII веков. Есть толкование Феофилакта на практически весь Новый Завет. Эти толкования очень авторитетные, на которые Церковь часто ссылается. И важно, что Феофилакт является учеником Златоуста. Если эти толкование внимательно почитать, то там очень часто появляются златоустовские мысли, златоустовские слова. Видимо, Феофилакт очень хорошо в самом деле проштудировал Златоуста. И вот кто бы написал работу «Феофилакт Болгарский как ученик Златоуста», но для этого надо, конечно, перепахать очень много материала. Пока я такой работы не встречал. (Перед зрителями моих лекций я должен извиниться за оговорку – везде в этом абзаце я вместо Феофилакта Болгарского на видео упоминаю Феодорита Киррского – Н.С.) Второй богослов, даже ещё более ранний, X — XI веков. Это Симеон Новый Богослов. Симеон Новый Богослов — это великий святой, монах, аскет, составитель замечательных бурно-пламенных гимнов, воспевающих Христа. Но оказывается, что Симеон Новый Богослов был ещё и правдолюбцем, таким же правдолюбцем как Иоанн Златоуст. То есть человеком неудобным, который подвергался гонениям, как со стороны монашества, так и со стороны епископата. Но более всего удивительно, что в одном из своих сочинений он продолжает златоустовскую традицию, причём он идёт дальше Златоуста, он ещё более ригористичен. Так, он сторонник общей собственности. Он пишет: «Вещи и деньги в мире являются общими для всех. Как свет, как воздух, которым мы дышим, и сами пастбища неразумных животных на равнинах и горах. Всё, следовательно, было установлено общим для одного пользования плодами. Но господство не дано никому. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование». Здесь Симеон Новый Богослов повторяет те «политэкономические» высказывания святых отцов до Златоуста. Далее очень интересно. Помните, я говорил, что однажды Златоуст высказался, что слово «моё и твоё», которым он обозначал право собственности, — от дьявола. Это было только однажды и применимо к частному случаю собственности супругов. А вот Симеон Новый Богослов говорит: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наши сбережения то, что было предназначено для общего пользования». Частная собственность — от дьявола. И, наконец, ещё одно. Симеон Новый богослов считает, что даже если человек однажды был богат, а после одумался и всё раздал — в этом никакой доблести нет. Он пишет: «Тот, кто раздаёт всем из собранных у себя денег, не должен получить за это награды, но скорее остаётся виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех, кого он мог напитать». Если Златоуст и Василий Великий говорят, что богатый — это вор и грабитель, то Симеон Новый Богослов идёт дальше, он говорит: богатый, который сидит на своих деньгах — это убийца. Вот как строго он судит в этом деле. Но, несмотря на это, высказывания ни Феофилакта Болгарского, ни Симеона Нового Богослова уже никак на социальную доктрину византийского православия повлиять не могли. Всё, так сказать, уже было к тому времени определено общим ураганом. Теперь я перейду снова к Византии. Господь ждал, тысячу лет ждал, что всё-таки византийская Церковь и византийское общество как бы найдут друг друга, и в Византии это преддверие Царствия Небесного и начнёт преображение социума. Но, к сожалению, этого не произошло. Более того, в поздней Византии ослабляется влияние государства и усиливается влияние крупных частных собственников. Если вкратце наметить развитие экономических реалий Византии, то мы имеем примерно следующую картину. Ранний период Византии IV — V — VII века. Используется рабский труд, но сильное государство организует государственное производство. Государственные ремёсла процветают в городах. Византийские ремесленники были не только частными, а в основном объединялись в государственные, под контролем государства, предприятия. Они были чрезвычайно искусными. Византийские изделия ценились просто на вес золота. Шёлковые ткани тоже ценились по весу выше золота. И за счёт внешней торговли византийское государство во многом сводило концы с концами, содержало сильную армию и успешно отражало нападения врагов, которые были беспрестанно. В средний период Византия живёт за счёт крестьянского труда, причём крестьяне организуются в общины. Это похоже на наши общины в Российской империи, только за одним маленьким исключением. Византийские крестьяне держали свою землю в личной собственности. В византийских крестьянских общинах не было переделов земли. В результате этого эти общины стали постепенно как бы терять вес, распадаться и крестьяне всё более и более попадали в зависимость к крупным собственникам, крупным держателям земли. И вот здесь постепенно начался закат византийской экономики. Где-то в XII веке, в Константинополе большую силу возымели итальянские купцы из Генуи и Венеции. Они монополизировали внешнюю торговлю и во многом монополизировали даже внутреннюю торговлю в Византии. Потому, что Генуя и Венеция — это первые капиталистические города. Очень ушлые ребята, которые приехали в Византию со своими банками, давали большие кредиты. И они очень быстро завоевали положение. Византийские императоры то с ними дружили, так что целые кварталы этих купцов были в Византии, то их выгоняли. Венецианцы, конечно, запомнили такое не всегда хорошее к ним отношение и профинансировали 4-й Крестовый поход, который вдруг не пошёл в Святую Землю, а повернул к Константинополю и взял его штурмом. Константинополь был разгромлен и разграблен, и примерно лет 50-60 жизнь Византийской империи висела, так сказать, на липочке. От неё остались только отдельные куски. После византийцы сумели возвратить себе Константинополь, но былого величия Византия уже никогда не достигла. Разорённая экономика, армию содержать не на что, да и людей не стало, оказывается, не кого было призывать в армию. В последний период Византии армия была в основном наёмная. А сами знаете, наёмники — они патриоты относительные. Византийцы стали терпеть поражения от турок, которые завоевали практически всю Малую Азию и подступали к стенам Константинополя и не раз его осаждали. После константинопольский патриарх ищет деньги на западе, а для этого он идёт на унию, то есть подчинение папской власти. Сначала Лионская уния, после Флорентийская уния, которую подписали епископы и патриархи. Но обе унии народ не принял, и они, так или иначе, сошли на нет. Собственно, запад помогал Византии, но нехотя, очень лениво. И в конце концов, в 1453 году турки подступили к стенам Константинополя и, несмотря на то, что эти стены были очень прочными и высокими, и взять их было очень трудно. Тем не менее, ослабленная армия — она не сумела их оборонить. Город был взят, разграблен, население было в основном просто турками перерезано, и Византийская империя окончила своё существование. Окончила, так сказать, радикально. У Византийской империи нет преемника. Церковь византийская осталась, а вот государство исчезло. Вот такая печальная судьба. Господь покарал. Он долго ждал, долго надеялся, но долготерпению Божию всегда когда-то приходит конец. Вопросы. (Вопрос): Вы процитировали Иоанна Златоуста и Василия Великого в связи с соотношением богатства и любви. Не кажется ли вам, что бедность, крайняя нужда, тем более, нищета отнюдь не способствуют произрастанию любви, ну, во всяком случае, среди мирян? (Лектор): Понимаете, Златоуст различает добровольную бедность и недобровольную бедность. Добровольная бедность для него — личный идеал христианина. Почему? Потому что бедность как бы облегчает человека, он перестаёт заботиться о приобретении и становится восприимчивым к Божиим энергиям. Однако в чем-то вы правы – иногда бедность озлобляет. Но бедность только недобровольная. Причём озлобляет далеко не всегда. Недобровольную бедность Златоуст рассматривает как состояние мученичества, он говорит, что это хуже разжённой печи. А потому бедные, любые, и добровольные, и недобровольные: одни мученики, а другие блаженные. И те, и другие наследуют Царство Небесное. А богатство, оно, с точки зрения Златоуста, практически всегда создаётся умалением любви. Богатство создаётся за счёт ограбления других, так или иначе. Поэтому бывают люди, которые сохранили в себе Божии дары при богатстве, но их очень мало. Это редкий случай, это святые люди, которые, несмотря на пагубное влияние богатства, тем не менее, сохранили в себе любовь. Так что в среднем получается, что бедный более любвеобилен, чем богатый. (Вопрос): Позвольте ещё один вопрос: смотрели ли вы, скорее всего, смотрели, фильм Тихона Шевкунова «Гибель империи». Если смотрели, ваше отношение к этому фильму, удался ли фильм, и не видите ли вы в этом фильме прямых аналогий с самой современной, новейшей истории России? (Лектор): Ну, по-моему, этот фильм и создавался как аналогия современной России. Это фильм-предостережение, что если вы будете жить, как жили поздние византийцы, будет плохо и империя погибнет. Как погибла Византийская империя, также может погибнуть и Россия, и от неё ничего не останется. У нас будут в Московской губернии жить кавказцы, негры, но не русские православные. В общем, я считаю, этот фильм неплохой. Там даже затрагивается имущественная тема, где-то Тихон Шевкунов говорит, что там были олигархи, которые способствовали гибели Византии. Под ними он понимает, конечно, крупных земельных собственников. Но, понимаете, я всё-таки к самому автору фильма, грешным делом, отношусь с недоверием. И вот почему. Однажды, год был, я не знаю, может быть, 92-й. В общем, перестроечное время, однажды я смотрел телевизор, вот грех такой был. И там выступал, ещё просто иеромонах, Тихон Шевкунов. И он так расхваливал только что народившийся у нас в России капитализм, так он расхваливал то, что у нас произошло в результате перестройки, так он восхищался частной собственностью, что я тогда подумал: но это же монах, помилуйте, он дал обет нестяжания! В чём же дело, почему он так это всё расхваливает? Здесь что-то не то. Надо в этом деле разобраться. И вот с тех пор я в этой проблеме разбираюсь. (Вопрос): Как вы считаете, остались ли какие-нибудь следы у Златоуста, его взгляды, и чем обусловлены они были, что чрезмерное богатство являлось как бы чрезмерным источником паразитирования общности, которое вело потом к загниванию его и к ослаблению и неэффективному развитию. И вообще, эти его взгляды по поводу регулирования эффективности развития, может быть, они были причиной чрезмерного богатства, то есть, появления прослойки паразитирования? (Лектор): Понимаете, вы очень как бы социологически смотрите на вопрос. Иоанн Златоуст так не ставил проблему. Он ставил её с двух сторон. Со стороны аскетической: богатство плохо влияет на состояние души, делает её злющей, и тем самым человек теряет возможность спасения. И с точки зрения любви между людьми: богатство остужает любовь. Это, так сказать, уровень микросоциальный. Вот уровень макросоциальный — богатство по отношению к государству, по отношению ко всему обществу и роли его в развитии общества — здесь каких-то таких определённых высказываний у Златоуста не находится. Единственное, он очень часто пользуется термином «Мамона». Но под Мамоной он понимает именно вот это мамоническое устроение общества. Под Мамоной он понимает вовсе не идола богатства, а дух богатства, который в обществе разлит. Он более чётко как-то сформулировать это не мог. Златоуст не был социологом ни в какой мере. Он был пастырем. Но интуитивно он как бы к этим понятиям приходил. Я уверен, что если бы златоустовская школа не была разгромлена, безусловно, мы что-то подобное бы услышали и на этом уровне. Но, к сожалению, так не получилось. (Вопрос): У меня вопрос немного шире сегодняшней темы, звучит он так: в чём причина информационного вакуума, связанная с историей Византии? Вот в нашей конкретно стране и на западе. Страна существовала более тысячи лет. Очень сильная страна. Я читал где-то, что, якобы, в X веке 90% всего золота находилось в этой стране. Почему запад абсолютно её игнорирует? Он что, боится этой истории? Когда мы говорим «средневековье», мы всегда в первую очередь думаем о западном средневековье, при этом в Византийскую историю, даже в современной России не проходят. Что вы думаете по этому поводу, и как стоит из этого выходить? (Лектор): Да, действительно, Византии, в историческом смысле, не повезло. Запад выстроил очень неприглядный портрет Византии, что византийцы — очень коварный, хитрый народ, который занимается только интригами, в отличие от благородного рыцарства, которое в то же время было на Западе. Это такой типично западный взгляд. Понимаете, Византия — другая цивилизация, чем Запад. И в этом всё дело. Это разрыв цивилизаций. Он обусловил и разрыв Церквей, который, в конце концов, произошёл. Именно поэтому, как запад ненавидит Россию, вот так же он ненавидел и Византию. И, конечно, он потирал ладони после того, когда Византия погибла. Хотя после западу пришлось много претерпеть от турок. В советское время тоже Византией занимались. У нас были достаточно сильные византологи, и советская школа византинистики — она неплохая. Она как раз хороша тем, что там много занимались социально-экономическими вопросами. Ну, с марксистской точки зрения, но, тем не менее, занимались, и много там поняли. Но те столпы, на которых Византия стояла, православие и императорская власть — они совершенно чужды были советской идеологии: с неё мы не можем, мол, брать никакого примера. Если всё-таки советская цивилизация считала, что она выросла из западной цивилизации, но превзошла её, то ни в коем случае не из византийской цивилизации. А сейчас вообще общество западно-ориентированное, и к тому же атеистическое, на самом деле. Поэтому уровень изучения Византии сейчас, по-моему, очень низкий, гораздо ниже, чем он был в Советском Союзе. Всё опустилось до уровня истории императоров и войн. Каких-то серьёзных обобщений социальных сейчас не делается. Я читал некоторые современные книжки по Византии: это что-то… (Вопрос): Можно ли основную Вашу мысль понять так, что частная собственность являлась одной из причин крушения Византийской империи? (Ответ): Да, конечно, одна из причин. Такая причина глубинная, которая на поверхности не видна, но она действовала. Господь иного хотел от Византии. Подлинная христианская жизнь – это жизнь в общественной собственности. Коли уж Византия села на частную собственность, то в конце концов у Бога её судьба была предрешена. Другое дело, что Господь очень долго терпел и благодаря этому Византия протянула очень долгое время. (Вопрос): Какие Вы бы посоветовали прочесть работы Иоанна Златоуста о вреде частной собственности, где это более ярко отражено? (Ответ): К сожалению, надо читать всего Златоуста. У него нет каких-то таких целенаправленных произведений. Дело в том, что 95 процентов произведений Златоуста – это проповеди, записанные в храме, произнесенные им после Евангельских или Апостольских чтений. И там он в какой-то мере зависел от тематики этих чтений, но не совсем зависел. Он умел переключаться на свободные темы и эти темы были нравственными, самыми разными: о воспитании детей, о браке. Но оказывается, больше всего он говорил о частной собственности, о богатстве, бедности, милостыни. Вот об этих всех вещах. Но переключался он на эту тему довольно неожиданно, спонтанно. И получается, что примерно в каждой третьей его проповеди эта тема есть. Но она занимает отнюдь не весь текст проповеди, а это несколько высказываний: одно, два, три высказывания. Но вместе они составляют тысячи различных высказываний. Проблема современного богословия это всё выявить, проработать, классифицировать, продумать. Это до сих пор не сделано или имеются только такие начальные работы, работы русских богословов начала XX века. Работа Попова «Иоанн Златоуст и его враги»: там эта тема затрагивается, но не настолько специализированно. Есть книга профессора Василия Ильича Экземплярского «Учение древней Церкви о собственности и милостыни». Совсем недавно она наконец-то переиздана в России в краснодарском издательстве. Может быть, она появится у нас на московских прилавках. Книга потрясающая, гениальная, просто замечательная! Ещё на моем сайте: Ваш покорный слуга написал книжонку, посвященную целенаправленно этому вопросу, «Имущественное учение Златоуста». Но она в бумажном виде не издана, приходите на мой сайт и читайте. (Вопрос): Каково Ваше отношение к философии хозяйствования Сергея Николаевича Булгакова? (Ответ): Отношение довольно скептическое. Я много разбирался в Булгакове, изучал его. Я надеюсь, что я сделаю специальную лекцию, посвященную Булгакову. Это очень интересно. Сам он человек потрясающий, замечательный, очень глубокий. Но человек, который менял свои мнения. У него можно выделять периоды: вот он марксист, вот он идеалист, вот он христианский социалист, вот он «сел» на умеренную доктрину, вот он написал философию хозяйства – новый этап, книгу, которая слишком разрекламирована, считается каким-то новым словом в богословии. Я её так высоко не ставлю. Дело в том, что общая идея этой книги – посмотреть на хозяйство из духовного космоса, посмотреть, какое значение имеет хозяйство как человеческий феномен в космической деятельности Господа. В то же время нравственная составляющая этого вопроса ‑ богатые и бедные ‑ в этой книге полностью отсутствует. Булгаков к тому времени считал, что это пережиток XIX века: политэкономия, которая занималась эксплуатацией — это всё в прошлом. Он уже живет в XX веке, в котором мыслят иными категориями, смотрят на проблему как хозяйство, что характерно для Булгакова, не касаясь нравственных вопросов. Я совершенно не ценю эту книгу, если говорить грубо. (Вопрос): У меня вопрос по поводу симфонии властей. Она когда-нибудь у нас на Руси была, в нашей истории — на примере государства Российского? При каком государе? Вообще, возможна ли она? (Ответ): Симфония церкви и государства – это Божие веление, как я себе представляю. Так должно быть, так хорошо, так Богом заповедано. Поэтому симфония должна реализовываться в нашем мире. Но всегда симфония была очень ограниченной, и на Руси тоже самое. Мы же себя считали Третьим Римом. Второй Рим поддался латинам и поэтому погиб, как считали у нас на Руси. Мы — Третий Рим и продолжаем дело Второго Рима. И Российская империя во многом шла по стопам Византийской империи. И идея симфонии в ней была в общем точна такая же. Но и там она была реализована в общем-то косо. И я не могу сказать при каком государе это было лучше всего, потому что во всех периодах есть, на мой взгляд, существенные недостатки. Я надеюсь о России и об этих вопросах сделать пару лекций, а может быть и более, потому что Россия — моя любимая Родина. И о России надо говорить более подробно. Выделить какого-то государя, при котором симфония реализовалась, я не могу. Николай Сомин Лекция 6. От 25.09.2013 г. Источник: Новый социализм в XXI веке