ЛЕОНИД ГУБАНОВ
	 
	
		 
		Была б жива Цветаева, 
		пошел бы в ноги кланяться, 
		пускай она седая 
		и в самом старом платьице. 
		С собой взял водку белую 
		и пару вкусных шницелей, 
		присел бы зорким беркутом – 
		знакомиться?! мириться ли?!
	 
	
		Пускай была бы грустная, 
		а скатерть даже грязная, 
		но только б слышать с уст ее 
		то – розовое, разное. 
		Но только б видеть глаз ее 
		фиалковые тени 
		и чудо челки ласковой 
		и чокнуться в колени.
	 
	
		Жила на свете меточка 
		курсисточкой красивой, 
		в бумажном платье девочка 
		петлю с собой носила. 
		Писала свитки целые, 
		курила трубку черную, 
		любила спать за церковью, 
		ходить в пацанских чеботах.
	 
	
		И доигралась, алая, 
		и потеряла голову, 
		одно лишь слово балуя, 
		ты засыпала голая. 
		Один лишь стол в любовниках, 
		одна лишь ночь в избранницах. 
		Ах, от тебя садовнику 
		навеки не избавиться!
	 
	
		Небесному – небесное, 
		земному лишь земное, 
		и ты летишь над бездною 
		счастливейшей звездою. 
		Все поняла – отвергнула, 
		поцеловала – ахнула, 
		ну а теперь ответа жди 
		от золотого ангела.
	 
	
		Пусть сыну честь – гранатою, 
		а мужу слава – пулей, 
		зато тебя с солдатами 
		одели и обули. 
		Ни милости, ни благости – 
		божественная ягода, 
		ты удавилась в августе 
		над табуреткой Дьявола.
	 
	
		И ничего не вспомнила, 
		перекрестилась толечко. 
		Налей стаканы полные, 
		заешь все лунной корочкой. 
		Здоровье пью рабы твоей, 
		заложницы у вечности, 
		над тайнами разрытыми 
		страстями подвенечными.
	 
	
		Какое это яблоко 
		по счету, своевольное? 
		Промокшая Елабуга, 
		печаль моя запойная. 
		Была б жива Цветаева, 
		пришел бы в ноги кланяться, 
		за то, что не святая, 
		а лишь Страстная Пятница.
	 
	
		И грустная, и грешная, 
		и горькая, и сладкая, 
		сестрица моя нежная, 
		сестрица моя славная. 
		Дай Бог в аду не горбиться, 
		седые патлы путая, 
		малиновая горлица, 
		серебряного утра!..