Поиск по сайту

СОВА В кругах и стрелах Зодиака Невероятный зрит сквозь нас А с ним Земля глядит из мрака Прозрачной мглой прекрасных глаз. Как дуновенье катастрофы Скрещенье копий и мечей,¬ Что делать нам? Тут блеск Европы И рокот Азии ничьей. Не дьявол ли играет нами, Когда не мыслим, словно Бог, В его же несравненной Драме На тверди тысячи дорог? Где тучи лисьими хвостами Метут сырые небеса, Шиповник алыми устами Замкнул широкие леса. Тут всё – гармонии изгибы, Вот очи мудрыя Совы, - Глаза расширенные рыбы И листья узкие травы. – Победа, кажется - светает. Но тут же тьма вещей других. Сова роскошно излетает, Принцесса замыслов нагих, Из пасти треснувшего Гроба, В изгибах древних мозаИк, - Тут всё, тут Бык, а вот Европа И злато-черный Материк. Она, как Промысел коснётся Непредназначенной черты, И ты узнаешь, что вернётся Совсем не то, что мыслил ты. Чего нам ждать? Да кто ответит. И только страшно, что порой Из вещей мглы, как образ, светит, Крестом восходит над горой. Тут сил загаданных стяженье, Не путь, но клятва на мече, Не век, - роскошное мгновенье, В лесном гремящее ключе. Сова летит, не разрешая Живых загадок вековых, Столетья начерно мешая Для нас, нечаянно живых. Как будто точными когтями Она схватила ТО, ЧТО Есть, И к нам нести сочла за честь, Да нет, - мы Ей велели сами…

КРУГ Все будет так или иначе, Но безысходно ясен путь. Душа моя! Давай заплачем Когда-нибудь, когда-нибудь. С полей вернувшись элизейских, Вот так рыдала ты впотьмах, В краях Московии злодейских, На шумных призрачных холмах. И снова горькими слезами У Древа Жизни, там, в раю, С тобой весна под небесами Окликнет родину свою. Как волшебство единой нивы Огня и ветра тайных вздох. И свет обратной перспективы И взгляд, которым правит Бог....

ЕГОРИЙ икона псковской школы Поражающий Змея изысканно-прост, Вполоборота на белом коне, — Алый плащ, вьющийся в тишине, В бледное золото невидимых звезд Или в пустыню, разборчивый взгляд, И золото вкруг склонившейся головы; Кольца змеиные прах шевелят, Напоминая листья травы; И голову змея, точно тавро, Пронзила пика жалом худым, — По ту сторону, блеск и дым, И все стерто обликом молодым, — Прах, чешуя, золото и серебро...

За последней дорогой поганые лица светлы. Как набеглой свободы пожар исполинский светлеет! Я забуду молитвы, глазами окинув углы Всей - нерусской земли, - о, земля никого не жалеет! Меч спокоен и чист. НИ единого пятнышка нет. Он тяжёл или лёгок, я скоро узнаю по звуку. Я тревожно смотрю на великий нерусский рассвет, Поднимая к звезде золотую и смуглую руку. Звери чуют добычу. Я чую добычу, как зверь. Я - из всадников степи, я лёгок, силён и тревожен. Всей - нерусской земле - не уйти от великих потерь, Но я знаю, прости, без меня этот мир невозможен! Вьётся синий туман, укрывая мой сумрачный полк. Вьются тени друзей, как дыханье последнего часа. Ходят волки окрест. Но я тоже в сказаниях волк, Я в легендах - дракон, а в пиру - величальная чаша. Я любить обречён - чёрный лес и великую степь. Мне мешают любить. Как светлы их поганые лица! Что за вечный народ! Где учился смеяться и петь? Это было давно, это было и не повторится. Я пришёл ниоткуда. Глаза мои сини и злы. И доспехи приятны - печаль вековая ковала. Я забуду молитвы, глазами окинув углы, Как тревожно шумит вековечной зари покрывало! Что за вечный народ? Я не знаю, откуда они. Позабытые богом, поганые лица прекрасны! Точно белые храмы, встают осторожные дни, Это мысли мои, холодны, веселы и опасны. Что за вечный народ? Да откуда они, наконец? Вольно княжить над нами, но меч мой хорош для размаха, И простит меня Бог, ни один не ушёл удалец От руки моей лёгкой и воли, не знающей страха! И простит меня Бог, что я крестик ношу золотой Не из веры своей. Как слова мои дерзки и грубы! Я неверьем палим, но тревожной спасён красотой, То боярыни дар, темноликой московской голубы. Веет с юга, собратья! Простор помолился за нас! Ни Бориса, ни Глеба не ждите с высокого неба. Меч мой светлый рассек перевитый забвением час - Ради чёрного стяга и чёрного божьего хлеба! За последней дорогой победная скорбь глубока. Тяжела голова удалая без крепкого тела. Как слетела легко! Чем же сила моя велика? "Я не знаю, кто ты!" - Беспокойная смерть просвистела. "Я не помню, кто ты, - говорю, - и не знаю, кто я. Только вижу теперь, как земля неделимо-богата". Древней кровью чужой золотая полна колея. Где-то люба моя, не она ли во всём виновата?

На жёлто-серых склонах в тишине, У стен неопалимых монастырских, Не ангелы в ночи являлись мне, Свидетели ристалищ богатырских, Не чертенята наглые во мгле Неверных дух таинственно смущали, А скорбный свет, горящий на челе И мимо всех плывущий без печали. Откуда в нашем городе-селе Божественные, истинные лики? Есть дивная печать на сей земле! И лес шумит, как Новгород Великий. Смирение гордыни тяжелей! Но тихо отвечают: "Нет гордыни. Но помним дни, как стало веселей, И до сих пор не вышли из пустыни". И вьются складки праздничных одежд, И чёрный воздух празднично струится, И жизнь идёт, и века не боится, Но без страстей, без мира, без надежд. Моя любовь стоит за той чертой. Она уходит, глаз не поднимая; Дорога монастырская, прямая, Полна весенней влажной чернотой. Цветы больные грезят на платках, Те кареглазы, эти синеглазы. Цветы! Цветы! Далёкие рассказы. И воздух пропадает на глазах, Проваливаясь сам в себя, в подвалы Столетия. И жёлтая луна, Как череп лакированный, кивала На голос золотой: весна! весна!

Двунадесять колен любви и ратоборства, И верная земля, и слава дальних мест Забыты наизусть, но вечное упорство Тобой утверждено, Георгиевский Крест. Ни другу, ни врагу постигнуть не удастся, На что нам Божий дар, мерцающий окрест, В лесах и на горах ночного государства, Ты знаешь и таишь, Георгиевский Крест. В молчании святом раскаты океана, И молнии, и гром, и Запад, и Восток, Библейская печаль и радости Корана, Великая земля, чей жребий столь жесток. Но если ты молчишь, и нам даруешь слово, Испепелится пусть и сгинет в свой черед Презрительный оплот позора векового, Да воссияешь ты, венчая свой народ.