Дед ничего не видит, и я боюсь,
Что и меня не помнит. Стоим вдвоём
В гулком подъезде – в лифте на стенах гнусь,
Кнопки оплавлены. Мы никого не ждём.
Но почему-то, когда я тянусь нажать
Первый этаж, дед хватает моё плечо.
Я едва слышно мямлю, что мне так жаль,
Так бесприютно, гадко и горячо,
Что не могу здесь быть и уйти хочу.
Деда, скулю, поехали поскорей...
Больно шепчу, тяжело моему плечу.
Но он сжимает руку ещё сильней.
Так мы стоим и смотрим на грязный пол,
Пахнет морозом и воском, землёй сырой.
– Дед, – говорю, – я знаю, ты очень зол,
Но я ведь правда очень хочу с тобой.
Он никогда и слова не даст в ответ,
Он их забыл, наверно, давным-давно...
Я просыпаюсь, включаю настольный свет,
И ещё очень долго смотрю в окно.
Смерть не выходит дымом в трубу – отнюдь.
Смерть остаётся в сердце, врастает в жизнь,
Это не сон, не тьма, не далекий путь,
Это беззвучный оклик – держись,
Держись.