Jump to content
Социология религии. Социолого-религиоведческий портал

Search the Community

Showing results for tags 'суеверия'.

  • Search By Tags

    Type tags separated by commas.
  • Search By Author

Content Type


Forums

  • Преподавание социологии религии
    • Лекции С.Д. Лебедева
    • Видеолекции
    • Студенческий словарь
    • Учебная и методическая литература
  • Вопросы религиозной жизни
    • Религия в искусстве
    • Религия и числа
  • Научные мероприятия
    • Социология религии в обществе Позднего Модерна
    • Научно-практический семинар ИК "Социология религии" РОС в МГИМО
    • Международные конференции
    • Всероссийские конференции
    • Другие конференции
    • Иные мероприятия
  • Библиотека социолога религии
    • Research result. Sociology and Management
    • Классика российской социологии религии
    • Архив форума "Классика российской социологии религии"
    • Классика зарубежной социологии религии
    • Архив форума "Классика зарубежной социологии религии"
    • Творчество современных российских исследователей
    • Архив форума "Творчество современных российских исследователей"
    • Творчество современных зарубежных исследователей
    • Словарь по социологии религии
    • Наши препринты
    • Программы исследований
    • Российская социолого-религиоведческая публицистика
    • Зарубежная социолого-религиоведческая публицистика
    • SOCIOLOGY OF RELIGION IN LATE MODERN SOCIETY
  • Юлия Синелина
    • Синелина Юлия Юрьевна
    • Фотоматериалы
    • Основные труды
  • Клуб молодых социологов-религиоведов's Лицо нашего круга
  • Клуб молодых социологов-религиоведов's Дискуссии

Find results in...

Find results that contain...


Date Created

  • Start

    End


Last Updated

  • Start

    End


Filter by number of...

Joined

  • Start

    End


Group


AIM


MSN


Сайт


ICQ


Yahoo


Jabber


Skype


Город


Интересы


Your Fullname

Found 5 results

  1. Женщины верят в магию больше, чем мужчины фото: Иван Скрипалев Более трети россиян верят в сверхъестественные силы и колдовство — такие данные приводит ВЦИОМ. В ходе опроса было установлено, что 36% жителей верят в колдовство, 41% заявил, что, скорее всего, не верит в магию, а вот 23% не смогли дать конкретный вариант ответа и выбрали пункт «нельзя сказать определенно». Среди мужчин всего 29% тех, кто верит в магию, а среди женщин этот показатель равен 42%. «Люди обращаются к магам, как правило, когда уже обойдут все не магические инстанции, — поясняет экстрасенс Альбина Селицкая. — Печально то, что люди начинают искать ответы не в себе, а в каких-то внешних обстоятельствах, и сразу бегут к колдунам. На практике только 1 человек из 10 по-настоящему нуждается в магической помощи. Что касается спроса на такие услуги, то в целом он стабилен». Источник: http://www.mk.ru/editions/daily/2016/10/31/zhenshhiny-veryat-v-magiyu-bolshe-chem-muzhchiny.html
  2. Марк Беннеттс | The Times В России больше знахарей, чем врачей, и миллионы людей верят, что могут спастись от бед с помощью колдовства "Офис колдуньи находился во дворе дома в двух шагах от Тверской улицы", - повествует в The Timesжурналист Марк Беннеттс. "Я могу применить свои способности, чтобы вернуть неверных мужей назад к женам и наоборот, - сказала Валерия, именующая себя ведьмой в третьем поколении. - А еще я могу снимать проклятия, лечить болезни и предсказывать будущее". "Добро пожаловать в мир оккультных верований, который таится за фасадом России президента Путина, - мир, где бизнесмены перед заключением сделки идут за советом к ясновидящим, смертельно больные полагаются на колдунов и ведьм, а отчаявшиеся жены нанимают колдуний, чтобы излечить мужей от алкогольной зависимости. Годовой товарооборот российской индустрии так называемых магических услуг оценивается в миллиарды фунтов стерлингов. Российская академия наук утверждает, что в стране около 800 тыс. целителей - оккультистов и знахарей (для сравнения: врачей 640 тыс.). 67% женщин хотя бы однажды обращались за помощью к ясновидящим или колдунам, среди мужчин таких 25%, согласно соцопросам. Все попытки подавления этой индустрии провалились", - говорится в статье. "Ничто не свидетельствует о том, что Путин верит в оккультизм или паранормальные силы, но некоторые чиновники, по слухам, пользуются услугами магов", - пишет газета. "Российские власти используют ясновидящих в отношениях с другими государствами, - сказала автору Марина, другая московская колдунья. - Всякий раз, когда идут переговоры, Россия непременно привозит с собой ясновидящего или ведьму. Чтобы повлиять на ситуацию, понимаете?" Источник: https://www.inopressa.ru/article/26nov2018/times/magic.html
  3. Магические практики в современном городе Антрополог Ольга Христофорова о причинах веры в экстрасенсов, ведьме в советском НИИ и стуке по дереву в качестве оберега https://www.youtube.com/watch?v=rQqcIRJxziI В 2006 году социальный антрополог Галина Линдквист опубликовала книгу по-английски под названием «Заклиная надежду: магия и целительство в современной России». Ее поле — Москва, конец 1990-х годов. Линдквист исследовала то, почему современные ей россияне в постсоветской Москве обращаются за помощью разного рода магических специалистов: экстрасенсов, бабок, гадалок, целителей. Галина Линдквист приводит такой интересный кейс. Миша, водитель, который подрабатывал частным извозом и снимал в Москве квартиру, обратился к экстрасенсу Зинаиде, чтобы она помогла ему в жизни, потому что его преследовали какие-то неудачи. Зинаида обнаружила у него «шарфик невезения». Миша был очень удивлен, он не понимал, что это такое. Он попытался Зинаиде объяснить свои проблемы. Она сказала, что не надо ничего объяснять, она видит у него шарфик невезения и снимет его за несколько сеансов. Один сеанс стоил 500 рублей, с собой у него было 700. Она предложила ему провести один сеанс, а остальные — потом. И еще предложила купить тигровый магический камень, чтобы он поддерживал между сеансами. Миша сказал, что у него осталось только 200 рублей и на камень ему не хватает. Она предложила в обход кассы продать ему за 200 рублей этот камень и с тем самым отпустила. Но он сказал: «Нет, я не могу уйти, потому что я чувствую шарфик теперь на шее. Пожалуйста, снимите». «Нет, уходите», — сказала ему Зинаида. Он вернулся на другой день и потребовал снова снять с него этот шарфик, потому что он его физически душил. Зинаида без денег отказалась снимать с него шарфик и отправила его восвояси, говоря, что нужно несколько процедур, каждая из которых стоит 500 рублей. Миша ушел несчастный. В это время он рассказывал все Галине Линквист, антропологу, которая проводила исследование. Жаловался на эту Зинаиду, которая не хочет снимать с него шарфик. В конце концов пропал на несколько дней, а когда появился снова, оказалось, что он обратился к другому магическому специалисту, тот по-другому объяснил его несчастья и шарфик как-то сам собой рассосался. Галина Линдквист, говоря о социально-экономических нюансах постсоветской жизни, которые сделали магию элементом повседневности людей, объясняет это тем, что магия стала давать людям надежду там, где никто ее дать больше не мог. В отсутствие возможностей официального решения каких-то своих проблем, в условиях безденежья, отсутствия работы или при наличии других трудностей люди прибегали к магическим специалистам, повышая спрос на их услуги, и что-то, конечно, получали. Кроме шарфика невезения, который стал душить Мишу, он получил еще и возможность решить свои проблемы, приобрести символическую надежду в условиях безнадежной жизни. Галина Линдквист пишет о том, что предоставление надежды и есть причина такого обращения многих россиян к магии. В этом смысле Миша ничем особенным не отличается от жителя Тробрианских островов, о которых писал Бронислав Малиновский. Тробрианские жители на своих огородах, где они выращивают сладкий картофель, читают определенные заговоры, чтобы ямс рос хорошо. Они прекрасные агрономы, пишет Малиновский, но считают, что без заклинаний их ямс не вырастет. В этом смысле обращение Миши к магическим ритуалам, которые должны поддерживать его профессиональную деятельность, — это те же самые заклинания над полем ямса. Но от тробрианцев Мишу отличает одно: у них это некоторая устоявшаяся традиция, то есть так делали их деды, так делали их отцы, так делают они, так будут делать их внуки. А шарфик невезения возник — на минуту мелькнул и исчез. В 1990-е годы появлялось очень много разных новых терминов: энергетический удар, чакры, ауры, космические энергии, биополе — чего только в русской народной культуре не было. Эти термины возникли ниоткуда и в никуда исчезли в какой-то момент. Это нельзя назвать такой же устойчивой традицией, как у многих доиндустриальных народов на Земле. Но Галина Линдквист не была первой, кто обратился к этой теме. Еще в 1991 году российские этнографы из Института Африки, Центра цивилизационных исследований, организовали коллоквиум на тему «Пространство и время в архаических культурах». Важное место заняло обсуждение тех проявлений архаического сознания, которые происходят в начале 1990-х годов. По результатам работы коллоквиума была опубликована статья Игоря Следзевского под названием «Архаический синдром в бывшем Советском Союзе». Речь шла об изучении ревитализации, актуализации латентных мировоззренческих комплексов. Что это за комплексы? Это вера в колдовство, в сглаз, представления о домовых, вера в инопланетян. Разного рода вера в сверхъестественное, которую люди назвали бы суеверием, а ученые — мифологическими моделями, и стала предметом интереса российских этнографов. Что это за мифологические модели, о которых шла речь? С одной стороны, это возвращение или актуализация тех моделей, которые пришли в город из деревни. Не забудем, что городские жители в российских городах лишь во втором-третьем поколении горожане, некоторые в первом. И очень многие деревенские модели и вера в разных духов дома, в колдунов и ведьм благополучно перекочевали с ними вместе в город. Второй тип моделей — то, что приходило из средств массовой информации, массовой литературы, публикаций всевозможных магических справочников, пособий по астрологии и хиромантии. Это отчасти переводные книжки, отчасти авторские изобретения, но тоже опирающиеся на некоторую массовую культуру. Наконец, третий тип моделей — это изобретения ad hoc, изобретения здесь и сейчас по некоторым существующим лекалам, шаблонам, универсальным для человеческого сознания. Как тот же шарфик невезения, интересный коммерческий проект экстрасенса Зинаиды. В 1990-е годы средства массовой информации предоставляли нам массу возможностей поверить в мистическое, сверхъестественное. О чем говорить, когда даже с экранов телевизоров нам демонстрировалось, как Юрий Лонго, экстрасенс и колдун, как он себя называл, воскрешал в морге мертвецов. Анатолий Кашпировский проводил сеансы массового целительства по телевидению, и это транслировалось по всей стране. И до сих пор мои информанты в разных частях России в экспедициях говорят о том, что они хорошо помнят эти сеансы, как у кого-то там вылечилась язва, а у кого-то, наоборот, поседели волосы, у кого-то стало хорошо, а у кого-то плохо. Алан Чумак заряжал воду, кремы с экрана телевизора, и опять же вся страна сидела с тюбиками и баночками перед экраном. Это поддерживало некоторые фоновые ожидания. Авторитет телевидения подпитывал это восприятие людей. Но при этом в повседневной жизни представления о магических практиках зависело и от других источников, например деревенское прошлое многих горожан, их бабушек, их родителей. Что происходило с традиционными представлениями в городе? С одной стороны, они переезжали в город. Есть множество историй о том, как жители города перевозят домового, скажем, из общежития в квартиру. И с другой стороны, происходила редукция, трансформация этих представлений, их число сокращалось. В базе данных «Славянские мифологические персонажи» авторства Елены Левкиевской насчитывается 124 персонажа. Если брать разные имена одних и тех же персонажей, их будет около семисот. А в городе из них насчитывается, пожалуй, всего 17. Исчезли такие персонажи, как полуденница, гуменник, овинник, банник, кикимора, русалке тоже в городе негде жить. Но остались домовой, ведьма, колдун, привидение, черт. Таких персонажей вполне можно найти, и о них истории в городе есть. Происходили изменения практик. Обычные деревенские практики обращения с мифологическими персонажами, как кормление домового, например, перешли в детскую среду. Мне мои студенты рассказывали о том, как они в детстве наливали в блюдечко молоко, клали конфетки, чтобы покормить домового, о котором они знали от бабушек. Иногда менялись и имена этих персонажей. Слово «домовой» выходило из употребления у новых поколений горожан. Но зато появлялись почерпнутые из газет полтергейст, барабашка и подобные названия. Почти не менялись представления о колдунах и ведьмах. Чтобы представления о колдовстве жили в городе, нужны небольшие коллективы. Нужно приписать кому-то несчастья, а в анонимной городской толпе это довольно трудно сделать. Но островки, где жизнь спокойнее, репутация устойчивее и конфликты заметнее, всегда есть и будут. Это, например, офис компании, сектор учреждения, коммунальная квартира. В таких островках представления о колдовстве благополучно могли существовать. Главное, чтобы нашелся кто-то, кто объяснил бы несчастье таким образом. И дальше эти идеи распространяются как вирус, конечно. И очень легко ими заразиться и довольно трудно выгнать из своей головы. Одна моя информантка рассказала мне историю, случившуюся с ее знакомой, которая в конце 70-х — начале 80-х годов XX века работала в одном НИИ. Это была компания довольно молодых женщин, кто-то из них еще учился в аспирантуре, кто-то был уже молодым ученым. Но вот в их секторе появилась новая сотрудница чуть постарше. И в какой-то момент стали замечать зло, происходящее от этой новой сотрудницы. Например, то она похвалит макияж — тут же на носу прыщ вскочит. То она похвалит чьего-то ребенка — ребенок заболеет. И так постепенно все пришли к выводу, что она ведьма. Кульминация этой истории в том, что однажды под Новый год она всем подарила маленькие подарочки и весь коллектив испугался этих подарочков. Они собрались на чердаке НИИ и стали их жечь. В этот момент, по рассказу моей информантки, поднялся ветер, стали хлопать окна, и все очень перепугались и убежали с этого чердака. Через некоторое время сотрудница уволилась, что окончательно уверило их в мысли, что это была самая настоящая ведьма. В приведенном примере все кандидаты наук, аспиранты, НИИ, город Москва, начало 80-х годов XX века. О чем говорят эти истории? Насколько они распространены в современном городе? По данным Левада-центра, собранным в 2012 году, верят в то, что колдовство, сглаз и порча существуют, 29% опрошенных людей — в выборке было 1600 человек. Считают, что, скорее всего, существует сглаз, порча, колдовство, 38% человек. По данным моей студентки, которая писала примерно в это же время свою курсовую работу, 96 человек из 116, или 82%, верят в то, что колдовство, сглаз и порча существуют. И 54% заявили, что сами подвергались такого рода магическому вреду. Эти цифры, конечно, говорят о многом. Я в 2017 году была на психиатрической конференции, и там один психиатр делал доклад о суевериях в среде врачей, медсестер, психиатров. По его данным, врачи-психиатры в количестве 21% обследованных им людей верят в то, что существует порча, сглаз. 43% медсестер психиатрических отделений верят в то же. И из пациентов 51% верят, что сглаз, порча, колдовство существуют. Для примера: ясновидение — в него верят 43% врачей-психиатров, 48% медсестер и 41% пациентов. В хиромантию верят 20% врачей-психиатров, 38% медсестер и около 35% пациентов. То есть получается, что медсестры самые суеверные, но врачи тоже от них недалеко ушли. О чем мы здесь можем говорить? О каких-то универсалиях, о ситуациях, когда тревоги и напряжение в жизни заставляют людей обращаться к мистике? Скорее всего, да, есть способ снимать тревоги, снимать напряжение, обращаясь к такого рода идеям, которые мы бы назвали сверхъестественными или суеверными. Действительно ли это помогает? По мнению Галины Линдквист, это действительно снимает напряжение, решает проблемы тем символическим образом, когда человек меняет свое отношение к реальности. Он находит какие-то внутренние подпорки в себе, обращаясь к этим идеям. И это трансформирует его личность, отчасти трансформирует его эмоции от деструктивных к конструктивным, от негативных к позитивным. То есть магия помогает человеку выживать как символическая подпорка. Интересно, что распространение этих идей довольно вирусное. Нужно, чтобы кто-то, особенно авторитетный человек, постоянно об этом говорил, чтобы эти идеи распространились в какой-то среде, в каком-то коллективе. Насколько здесь возможны индивидуальные фантазии? Можно ли самому придумать и запустить такой вирус в какой-либо коллектив? Можно, конечно, придумать шарфик невезения, и он даже может закрепиться, но, скорее всего, нет, потому что существует цензура коллектива, цензура даже фольклорная, которая заставляет отбирать ровно то, что вписывается в некоторые шаблонные модели. Но то, что вписывается, будет благополучно существовать. Приведу такой пример. У одного моего знакомого была ритуальная привычка, ритуализованное поведение. Когда он слышал звонок телефона — это было еще в эпоху стационарных телефонов, — он не брал трубку, пока не дотронется до чего-нибудь железного, потому что считал, что таким образом он снимет возможную негативную информацию, которую он получит через телефон. Несчастье не случится, не сообщает ему ни о чем плохом. Прикосновение к железному — это такой важный оберег практически во всех культурах, где есть железо. Железо выступает как важный оберег. В русской избе даже могли в деревянную стену вбивать железные скобы, для того чтобы, дотрагиваясь до них, убирать какое-либо несчастье. У ненцев в чуме, перед входом в чум, клали на ночь какой-либо железный предмет, допустим топор или ножницы, чтобы никакой злой дух не вошел в дом. Примеры можно множить, но индивидуальное поведение возникает на основе каких-то универсальных шаблонов. Есть и другие типы оберегов и связанные с ними практики. Скажем, хорошо известный нам стук по дереву. Когда человек боится, что что-то, так сказать, сглазит, что-то такое, чем он похвалился, вдруг потерпит неудачу, он стучит по деревянной поверхности со словами «Чтобы не сглазить» или просто стучит, ничего не говоря. Откуда взялась эта практика? Она не вполне русская традиционная — в русской деревне было принято в таких случаях плевать через левое плечо: считалось, что за правым плечом стоит ангел, за левым бес и бесу в глаза как раз и нужно было плюнуть. Эта практика как, возможно, не очень эстетичная была заменена стуком по дереву в российской элите, в высших слоях общества. Она была перенята откуда-то из Европы. Подобная вещь есть и во французской, и в английской культуре, и там есть соответствующие термины «постучать по дереву». И смысл этого действия тоже оберег. С помощью стука на это дерево, на этот объект переносятся возможные неудачи, и человек таким образом остается со своей удачей, она никуда не теряется. Дерево в этом смысле важный объект. В основном речь шла о растущем дереве. Отголоски этого есть и в детских практиках: в игре в прятки дети подбегали к дереву и об него чурались, говорили: «Чур меня», водили около дерева. В городской среде вместо дерева другие объекты. Дерево было важным объектом, на который вешали, например, части одежды с больной части тела — таким образом на дерево переносили болезнь. Эта практика зафиксирована и в Западной Европе, и в России во многих регионах. В этом смысле стук по дереву — перенос возможного несчастья на дерево как на объект, который принимает это на себя. Иногда в шутку человек стучит по своему лбу, говорит об этом: «Вот настоящее дерево». Это в тех случаях, когда не просто дерева вокруг нет, но еще это и ирония по отношению к самому себе: вот такой у меня деревянный лоб. Ольга Христофорова доктор филологических наук, директор Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ, профессор Центра социальной антропологии РГГУ, ведущий научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, ведущий научный сотрудник Центра исследований фольклора и антропологии города МВШСЭН Источник: https://postnauka.ru/video/92365
  4. Суеверное бессознательное: почему мы никогда не избавимся от примет В современном мире до сих пор появляются новые приметы и объявляются войны актуальным суевериям. О том, почему мы до сих пор не избавились от «бабушкиных» заветов, какие профессии больше подвержены суевериям и какую роль в этом играет коллективное сознание, «Теориям и практикам» рассказал заведующий учебно-научной лабораторией фольклористики РГГУ Андрей Мороз. Андрей Мороз заведующий учебно-научной лабораторией фольклористики РГГУ — Я занимаюсь изучением традиционной славянской культуры, преломлением христианства в традиционной культуре, обрядовой культурой, влиянием языка на традиционную культуру и так далее. У меня есть также работы, связанные с формами современного фольклора. В частности, в последнее время я с некоторыми из моих коллег занимаюсь изучением протестного фольклора, возникшего зимой 2011–2012 года. Надо сразу определиться с терминами: слово «суеверие» я бы не стал употреблять в научном контексте, потому что оно не является термином и не обозначает ничего конкретного. Это оценочное обозначение не из научного лексикона и уместно в проповеди священника, когда он говорит, каким образом следует выстраивать свою религиозную жизнь. Священник исходит из понятия «правильная вера» и того, что вне этой самой правильной веры находится. Для научного анализа важно, как работают приметы, верования, обряды, а не как они могут быть охарактеризованы с той или иной точки зрения. С другой стороны, суеверием можно назвать и примету, и обряд, и просто верование, которое не выливается в какие-то действия и так далее. Поэтому слово «суеверие» я бы сразу отбросил. Что касается примет, то да, они входят в круг моих интересов как один из аспектов, который не может существовать изолированно от других и составляет органическую часть традиционной культуры в целом. — Выходит, что непричастность к религии некоего действия может называться суеверием? И вы не будете возражать, если я продолжу употреблять слово «суеверие» в общепринятом смысле? — Я все же вынужден возражать против слова «суеверие», поскольку дело не только контексте, но и в том, что за ним не стоит ничего конкретного. Нам придется с вами заранее договориться, что называть суеверием. Во-первых, религия — это сложнейший комплекс представлений, основанных на письменных текстах, созданных в разные эпохи разными людьми, и поэтому в них есть нестыковки. Во-вторых, это предание, то есть та же самая устная традиция, которая по природе своей не может быть четкой, однозначной и монолитной. В-третьих, есть точка зрения конкретных церковных иерархов (не только в Русской православной церкви), которые в рамках собственного понимания всего вышеперечисленного могут по-разному оценивать принятые нормы. Нет единой генеральной линии, которая отвечала бы на все вопросы сразу, есть совокупность мнений. Например, апостольское правило, по которому женщине запрещается ходить в мужской одежде, выливается, как правило, в травлю женщин в русских, подчеркиваю, именно в русских православных церквах, если они туда приходят в штанах. При этом огромное количество других православных церквей и огромное количество храмов в рамках Русской православной церкви вполне спокойно на это смотрят. Я уже не говорю о том, что штаны давно перестали быть мужской одеждой. Это можно назвать суеверием, а можно назвать соблюдением апостольского правила. И то и другое в известной мере будет справедливо. — Тогда становится неразличимой грань между суеверием и приметой. — Примета — это очень узкая вещь. О ней можно говорить как о жанре фольклора, потому что примета существует как некая идея, оформленная в словесном выражении, имеющем более или менее устойчивую форму: если случится X, то случится Y, или проще: если X, то Y. Все приметы примерно так устроены. Суеверием же в определенном контексте можно назвать любое человеческое действие. Например, вы пришли с улицы домой и моете руки. Вы будете это мотивировать тем, что вы хватались в метро за поручни и поднимали упавший кошелек с земли, но я вам скажу, что это суеверие. И буду ли я неправ? И здесь нет однозначного ответа. А. Белых «Летом», 1953 — К примеру, рассыпанная соль или упавшая на пол вилка — что это? — Это как раз примета. С вилкой понятно, как устроена логика приметы, — если вилка упала со стола, значит, придет мужчина. С солью сложнее, потому что возможно разное толкование. Примета звучит так: соль рассыпалась — к ссоре. Но это можно сформулировать иначе — нельзя рассыпать соль, чтобы не было ссоры, поэтому следует быть аккуратным за столом. Это будет запрет — нельзя совершать некоторые действия во избежание чего-то более неприятного. — А, например, черная кошка, которая перебегает дорогу? — Как вы думаете? Любая примета может порождать запрет, который в свою очередь тянет за собой некоторый набор верований и действий. Кошка перешла дорогу, а тебе туда надо. Для этого существует определенное предписание, как следует поступить, чтобы несчастье тебя миновало. Это, несомненно, примета. Для тех, кто в это не верит, — это будет суеверие. Для тех, кто верит, — это не будет суеверие, а будет факт. — Как появляются приметы? Возможно ли в современном мире возникновение новых суеверий, примет, и что стоит за их появлением? — Да, это регулярно происходит, и стоит за этим психология. Человек выступает не в качестве индивидуума, а как часть коллектива. Говоря о таких вещах, как приметы, мы всегда имеем в виду коллективное или массовое сознание. Не бывает примет у одного человека. Точнее, бывают, но мы про это толком не знаем. Конкретный человек может верить в миллион вещей, про которые он никому не говорит. Допустим, кто-то никогда не выходит из дома, не застегнув пальто на лестнице, потому что если он застегнет его дома, то обязательно случится какая-нибудь неприятность по дороге. Для кого-то это может быть приметой, но она не будет фактом коллективного сознания. Поэтому мы говорим о коллективных вещах: в какой-то момент некое «правило» начинает регламентировать поведение объединенных каким-либо образом людей. Это может быть что угодно: профессиональная деятельность, место работы или проживания, возраст, пол, социальный статус и так далее. Важно, что у этих людей есть нечто общее, что их объединяет и позволяет образовать некую культурную среду, в которой происходит распространение того или иного верования, приметы, запрета, обряда. Тяга человечества к делегированию некоторых идей, функций и ролей сверхчеловеческой силе, попытка объяснить случайность логикой или найти в случайности логику — это почти универсальная черта нашего сознания. Она абсолютно неискоренима и не связана с состоянием научно-технического прогресса и знанием об устройстве мироздания. Всегда в уголках сознания есть неотрефлексированная идея существования сверхъестественного. Кроме того, я повторяю, в сознании большинства людей этой формулировки нет, а есть некоторое почти биологическое, подсознательное ощущение. Собственно, на этом механизме организована вся традиционная культура и ее новые формы. То есть если так делают все, значит, так надо делать и мне. Или я это делаю, потому что это делают все. Из популярных современных примет можно выделить следующие: из современных следующие: во-первых, студенческий обряд ловли халявы накануне экзамена. Надо открыть зачетку,высунуться из окна и звать: «Халява, приди». Потом закрыть и положить под подушку. Возник он, кажется, в 1970-80-х годах. Во-вторых, памятника Шерлоку Холмсу собираются любители трубки покурить — посидеть рядом с Холмсом. Это должно способствовать развитию ума. Идею вроде бы подкинул актер Ливанов в момент открытия памятника. А недавно появился памятник собаке, убитой в метро, на станции Менделеевской. К нему несут цветы и пишу, трогают, гладят, загадывают желания. — Коллективное сознание определяет, какие приметы остаются актуальными, а какие уходят в прошлое? — Не совсем так. Каждый отдельно взятый фактор запросто может терять актуальность, забываться, исчезать и так далее. Скажем, идея о том, что определять время пахоты земли следует, сев голым задом на землю и почувствовав ее тепло. По происхождению она связана совсем не с температурными ощущениями, а с некоторым эротизмом, присущим земледельческой культуре, происходит как бы символическое оплодотворение земли. Но затем обряд приобретает новое объяснение — нужно почувствовать тепло земли, но потом исчезает вместе с изменением форм земледелия. На это повлияло в первую очередь обобществление земли, если мы говорим про советскую традицию, и механизация, которая отменила старую земледельческую обрядность. Сейчас уже не надо определять, готова земля или нет, потому что теперь как агроном скажет, так и будет. Но в целом такое явление, как верование, примета, обряд и так далее — они никуда не деваются. — Можно ли как-то типологизировать приметы? — Ну, во-первых, как мы с вами уже сказали, можно по среде, в которой они существуют. Во-вторых, есть какие-то ритуализированные формы поведения, как «потереть памятник». Например, еще в 1930-е годы появилась традиция тереть нос собаке на станции «Площадь революции», а сейчас каждый второй, проходя мимо, машинально касается носа или ноги собаки. Кто-то это делает сознательно, а кто-то бессознательно. Это неискоренимая вещь. — А существует ли связь между суеверием и религией? Есть ли поводы для предостережений против суеверий? — У каждой религии своя более или менее сложная система, и ни одну из них нельзя назвать суеверием по целому ряду причин. Это всегда сложнейшая философская и богословская система, разработанная чрезвычайно образованными и мудрыми людьми своего времени. В значительной степени религия противостоит суевериям, и само слово «суеверие» возникает именно в религиозном контексте. Любое отдельно взятое действие или верование, связанное с той или иной религией, вполне может оказаться суеверием, но это больше зависит от ее носителей. Например, поставить в храме свечку. С церковной точки зрения, это символическое действие, за которым не стоит никакого ожидания благ, и оно представляет собой условную жертву богу. Сама по себе свечка — красивая и изящная условность. Но приходит человек в церковь два раза в год, накупает свечек и ставит их у каждой иконы, восполняя таким образом недостаток религиозного общения. С точки зрения христианской церкви — это суеверие. Если мы не вникаем в религиозную систему, не пытаемся понять смысл того, что происходит, а просто повторяем условно требуемые религией действия, будь то крестное знамение, соблюдение субботы, обрезание, намаз и так далее, то это будет суеверие. — Получается, между религией и суеверием всегда существует взаимопроникновение: какие-то религиозные элементы становятся приметой, а суеверия, наоборот, становятся частью религии? — Да, и то и другое существует. Что касается элементов религиозной культуры, которые начинают интерпретироваться и пониматься совершенно по-новому и в другом контексте, — это сплошь и рядом. Во время крестин у человека выстригают по четыре прядки волос крест-накрест, залепляют в воск и бросают в купель с водой. А дальше происходит фольклорная интерпретация: смотрят, утонут волосы или нет. Если утонут, то ребенок долго не проживет, а если будут плавать, то все будет хорошо. Поскольку религия не существует в изолированном пространстве, очень часто церковная традиция начинает принимать то нерелигиозное, что является неискоренимой формой человеческого поведения и фактом человеческого сознания, пытаясь придать этому новый смысл или подобающую форму. Скажем, ветки березы, которые приносятся в православную церковь на Троицу, имеют, с одной стороны, некоторую параллель в иудаизме, а с другой — это основано на некоторых народных обрядах. — Почему это происходит? — Есть вещи, которые очень созвучны между собой, и поэтому они легко проникают из народной культуры в церковную. Например, почитание источников — явление чрезвычайно древнее и свойственное практически любой религии. Скажем, в иудаизме омовение в проточной воде играет значительную роль. Соответственно, через иудаизм это приходит в христианство. Одновременно с этим существует народное почитание источников, связанное с конкретными событиями или ожиданиями. Эти вещи между собой очень легко сближаются, водоемы становятся святыми, начинают возводиться к какому-то факту религиозного опыта или истории. День празднования рождества Христа связан с днем зимнего солнцестояния, и это было установлено совершенно сознательно с целью вытеснения одного праздника другим. — Приметы могут выполнять или замещать социальные функции? Становятся ли они регуляторами поведения? — Самая очевидная функция — это запрет, но есть приметы, которые оправдывают какие-то дальнейшие ожидания. Предположим, если на Пасху будет солнечный и теплый день, то все большие праздники в году будут теплые. Из этого ничего не вытекает. Часто календарные приметы очень странно выглядят. Например, на день святого Симеона Столпника (1 сентября по старому стилю) исчезают мухи. Это примета: настал день Симеона Столпника — мухи должны исчезнуть, но это не всегда так. Подобного рода приметы не столько имеют влияние на окружающую жизнь, сколько служат мнемоническим правилам. Такие приметы служат систематизации представлении о времени. — А в качестве механизмов власти можно использовать такие практики? — Обычно это никак не используется для влияния одной группой людей на другую. Если существует некий закон или факт, актуальный для определенного количества людей, то они образуют одну группу, внутри которой этот закон существует. Наиболее очевидным являются религиозные предписания. Например, женщина приходит в церковь в штанах. Мы ее воспринимаем как свою, ведь она пришла в храм, хоть и не знает элементарных правил. Поступить можно по-разному: выгнать с позором, попросить надеть юбку и не оскорблять наши религиозных чувств или просто не обратить на это внимания, потому что для нас это не критерий. — Какие профессии наиболее подвержены суевериям и приметам? — В первую очередь это профессии, связанные с повышенной опасностью: пожарные, пилоты, шахтеры и так далее. Вторая причина, по которой в профессиональной среде могут появиться приметы, — это замкнутость коллектива. Чем более род деятельности связан с изолированностью — чаще в социальном отношении, — тем более это способствует существованию внутри коллектива каких-то традиций. — Почему тогда актеры считаются очень суеверными? — Я не знаю, насколько они суеверны, но существование примет и верований обусловлено тем, что это абсолютно замкнутая среда. Когда актеры выходят на сцену, то люди в зале — это «они», а на сцене — «мы». Мир театра и кино — это другая, альтернативная жизнь. А боязнь изображать на сцене покойника по большей части связана со страхом смерти. Изображение покойника — очень традиционная вещь, поскольку смерть — одно из самых загадочных явлений для человека, и никому не дано знать достоверно, что там будет. Отсюда и особо повышенное внимание к смерти. Оно может реализовываться по-разному: в ряде случаев в традиционной культуре покойников изображают специально. Со смертью, пожалуй, существует больше всего суеверий. — А вы суеверны? — Полагаю, что нет. Peter Sido Источник: https://theoryandpractice.ru/posts/10421-suevernoe-bessoznatelnoe
  5. Уважаемые коллеги! Вашему вниманию предлагается статья Ю.Ю. Синелиной, в которой она на региональном уровне применила методику В.Ф. Чесноковой в сочетании со своими авторскими наработками в квантификации суеверности. Скачать "Воцерковленность и суеверное поведение жителей Ярославской "
×
×
  • Create New...

Important Information