прот. а. суворов Александр Суворов. Красное на белом

Красное на белом.

Посвящается рукоположенным в 90-е.

 Поезд медленно подходил к станции со странным названием «Защита», на перроне шел косой мелкий дождь. Пассажиры общего вагона изрядно устали за сутки утомительной дороги. Общий вагон – это тот же плацкарт, только без мест. Посадка в поезд напоминала фильмы про гражданскую войну: с последним чихом тормозных колодок все кидались к темно-зеленым вагонам, некоторых подсаживали в опущенные окна, чтобы успели быстрее занять места. Как ни странно, лучшим была третья багажная полка. Без единой ручки с нее можно было легко соскользнуть при резком маневре, зато никто на нее не претендовал: на нижней сидели в притирку, на второй спали валетиком, окруженные баулами. В тамбур лучше было не заходить вообще. Там играли в карты. Страшно подумать на что. Или скорее на кого. На станциях покупались масляные пирожки, завернутые в газету, бутылка лимонада, да рассыпались по кулькам подсолнухи. Все дышало нуждой и неудобством, но человеку свойственно переживать, пережидать любую ситуацию, приспосабливаясь к ней.

Михаил, - так мы назовем своего героя, был парнем идейным, - неплохо учился в общеобразовательной школе, а еще лучше в воскресной. С восхищением и легкой завистью смотрел на молодых семинаристов только что открытого епархиального училища, на их подрясники и томики недавно изданного Игнатия Брянчанинова в черном переплёте, - будто они с ними не расставались даже во сне. Но главным было не это, - главным была возможность для них, таких же как он вчерашних школьников участвовать в богослужении: надевать стихарь, читать на клиросе, петь тропари и стихиры на гласы. Миша всему этому уже  научился, но вот ему никто не предлагал ни часослов, ни стихарь. Сейчас такие уже давно вымерший вид, с единичными реликтами, а тогда, в начале девяностых таких беззаветно пылающих много привел Господь в Церковь: кого «приметили» - давно служат, на кого не обратили внимания, — даже не ходят в храм, это ж сродни отверженной любви, угли обиды тлеют дольше, чем горит пламя. Откуда брались такие пламенные сердца? Воспитанные ригоризмом Павки Корчагина, самоотверженным примером героев Гайдара и Фадеева, роясь в обломках великой страны молодые люди находили себя в Церкви, - именно её институт наиболее соответствовал их жизненным принципам жертвенности, взращенной совершенно для других целей. Священник тогда казался образцом нравственности и правды, человеком к которому хотелось идти, с кем хотелось говорить, да и просто быть рядом, с ним было безопасно, когда вокруг все рушилось и менялось. Это потом уже, как больше узнавали, гасли огни сердец, да и не все отцы сами удерживались от хлынувшего капитализма, теряя в круговороте событий свои принципы.

 Время неумолимо приблизило первые хиротонии еще учащихся воспитанников духовного училища: пару дней в диаконах, месяц сорокоуста, - практики в кафедральном соборе, и архиерейские указы, словно ордера, наполнят отвыкшую от духовного слова паству городов и весей огромной епархии священным десантом с блестящими отполированными крестами. Получив в епархиальной кассе деньги на билеты, а в соборной столовой продуктовый паёк, мчат поезда их молодых, кого с матушкой, кого с мантией во всю Розу ветров обширной страны. Тем, кто  за плечами прошел армию было  легче, поскольку «десант» порой действительно выбрасывался в никуда. Редко где был типовой храм, - в большинстве случаев небольшой домик. Комнату предоставляла как правило активная бабушка из инициативной десятки тех, что писали в епархию с просьбой послать батюшку. К чести многих, - они, первые, достойно вынесли это бремя: подняли приходы, создали общины, иные теряли семьи, мантии, а порой и жизни. Да, бывали и такие случаи. Отцы девяностых, - подвижники, сродни предшественникам, пережившим шестидесятые. При всем уважении они отличаются от рукоположенных в 70-80-х, имевших уже к лихим годам митры, кресты, храмы, а главное заслуживших «почёт и деньги». Конечно, каждое время ставит свои задачи, но сейчас речь о другом.

Вернемся к нашему Михаилу. Его приметили. Один из молодых священников, получивший указ куда-то далеко на восток, предложил поехать к нему помогать. Наш Миша конечно сразу согласился, потому что получал возможность читать и петь на службе, надевать стихарь, заходить в алтарь и даже дуть в кадило! С родителями проблем не было, - школьные каникулы перед выпускным классом дарили три месяца свободного времени. И вот, чихнувший поезд, как мы уже успели заметить, привез его на мокрый незнакомый перрон. Где-то там, с правой стороны должны стоять автобусы, на которых предстояло доехать в какой-то далекий поселок с названием Куйбышевка. «Самса, панта-кола, минералка», - громко кричала впереди тетка с большой тележкой, быстро бегали носильщики, предлагая свои услуги, огорченно взирая на небольшую сумку на плече у Михаила, из давно облезшего дерматина. Видавшие вида коричневые кроссовки, дополняя образ, к счастью не привлекли большого внимания вокзальной шпаны, главный из которых лишь презрительно сквозь зубы плюнул ему вослед, показав средний палец. Но это уже не важно. Важно что провинциальная «таможня» дала добро, и он спокойно покинув вокзал, побрёл к площади, где стояли старые желтые автобусы, вероятно служившие прежде на городских маршрутах. Им словно пенсионерам, не удалось в это лихое время уйти на заслуженный отдых. Обеспечивая хоть какой-никакой кусок хлеба своим бывшим владельцам, таким же пенсионерам, умудрившимся забрать их с собой, они, вместе тужась и пыхтя, продолжали нести свой нелёгкий труд. Из окон киоска звукозаписи Татьяна Буланова жалобно и громко просила атамана сказать о какой-то правде, но он видимо оставался неумолим. Заплеванная скорлупой от семечек площадь с небольшим стихийным базаром переходила в импровизированный автовокзал. Увидев автобус с нужным названием, Михаил пошел к нему. Цена за проезд оказалась даже более чем дешевая, но парень не был искушен в особенностях маркетинга, отчего ничего и не заподозрил. Это потом, на второй трети маршрута, когда автобус проезжал какие-то ущелья, водитель с крепким парнем на переднем сидении объяснили, что это за километр. Конечно, там, на месте, платили уже по принципу «у кого сколько есть». Расставшись практически со всем своим небольшим состоянием, Михаил пошел искать храм. Храмом был домик бывшей сельской библиотеки, с перевёрнутым ведром над входом, окрашенным бронзянкой, из пробитого дна которого возвышался деревянный крест, окрашенный тем же составом. Настоятель разместил парня в небольшой сторожке при храме, где в принципе имелось «всё потребное»: койка с панцирной сеткой, под паласом с тремя медведями, местами протёртом, но сохранившем в общих чертах шишкинский сюжет; небольшой стол с металлическим электрочайником; пару кастрюлек, да с десяток квадратных металлических коробочек разного размера, красных, в белый горошек, на которых четкими белыми буквами было написано «КРУПА», «САХАР» и прочие кухонные нужности. Наибольшую радость у Михаила вызвал настоящий аналой, - с подставкой под свечи и толстым канонником, стоявший у изголовья кровати. «Ну что, подвижник, устраивает келья?», спросил отец, - «не тесновата?» «Нет, отче, все устраивает!»

Приход состоял из пары десятков бабушек, жительниц Куйбышевки. В селе когда-то был храм, однако, когда его закрывали, самой старшей из них было не больше десяти, а значит их понятия о богослужении, Священном Писании были весьма размытыми. Михаил с радостью принялся за духовный «ликбез»: рассказывал бабушкам Закон Божий, говорил о гласах, праздниках, смысле Литургии и многом другом. Настоятель обходил пороги еще не убитых до конца сельских учреждений, выпрашивая где лес, где шторы для катапетасмы, (завесы). Кто-то откликался, и даже приезжал как-то бульдозер очищать от камней и бетонных глыб церковную территорию. Службы проходили своим чередом. Миша в полной мере удовлетворил свои потребности: тут он и пел, и читал, упражнялся в гласах, учил бабушек «фатеевской» Херувимской, помогал при нечастых крещениях. А на неделе учился печь просфоры, красил, белил, штукатурил. Вечерами же читал книги, что привёз собой в черной сумке, - ведь он тоже собирался поступать в духовное училище. Кушали по-разному, -постные дни не особо отличались от «мясоеда», - сельчане теперь редко рубили птицу да кололи живность, а если и кололи так сами не ели: мясо было самой стабильной валютой. С деньгами-то полная неразбериха: рубли «старые», рубли «новые», одни девяносто второго, другие девяносто третьего, - поди разберись как меняются сегодня и как будут меняться завтра! Вот и меняли мясо на ткань, водку, услуги грузовиков. Великая когда-то страна возвращалась к натуральному обмену. Иногда, после воскресной службы, звали в гости где угощали. А на неделе? А на неделе что принесут. Новой картошки еще не было, - приносили иногда проросшую мягкую, которую удавалось варить только в мундирах, со сладковатым вкусом, перепадали и макароны. В общем чем-то все же питались. Денег не было, - а то что выручали за свечи едва хватало на муку для просфор.

Как-то, в один из понедельников, настоятель уехал в райцентр «на пару дней», оставив незначительную сумму на хлеб да немного продуктов. Но к указанному сроку не вернулся, продукты закончились, деньги тоже. Что делать? Михаил, надевал стихарь и служил утром возле храма литию, - краткую службу об усопших. Конечно, не без своего интереса: а вдруг что-нибудь принесут! Иной скажет, мог бы пойти да заработать, - да нет, не мог!  Где ж ему, городскому! В селе он никого не знал, и кто ж его возьмёт, когда свои мужики сидели по домам без работы. Пришла бабулька, перекрестившись на крест, пришла чтобы помянуть своих погибших сыновей, которым в этот день была очередная годовщина. Михаил надел стихарь, добросовестно выпевая «Со духи праведных», даже (для пущей важности) зажег себе кадило и пропел целиком ирмосы канона шестого гласа. Старушка сердечно поблагодарила его, на небольшой табуретке оставив баночку малинового варенья и бумажный свёрток. «Хлеб! Спаси её Господи! Попью сейчас чая с малиновым вареньем, намазанным на хлеб! Сладкое утоляет голод.»

В свертке лежал кусок белого сала. Миша не особо привык к этому продукту, - в его семье играли на скрипке и чаще покупали курочку. Он долго смотрел на свою «добычу» вертя в руках банку и сало. Затем взяв нож и смахнув соль, отрезал пару ломтиков, положив на тарелку, обильно, словно на хлеб, накладывал на них тёмно-красное варенье.  Надорвав кубик 36-го чая, залил кипятком высокую, с коричневым налётом кружку. Варенье стекало по его рукам, сало оставляло жирные следы на пальцах, но ему этот необычный бутерброд казался невероятно вкусным. В то утро он почувствовал себя необыкновенно счастливым. Так мало порой нужно для счастья?  

На следующий день принесли и хлеба, и картошки, а вечером пригласили в баньку, после которой был  стол и привычная курочка. Настоятель приехал через неделю. Задержавшись по причине нехватки средств на автобус, совершал отпевания в городском храме, что ему любезно позволили собратья-священники.

Приходы жили своим чередом, шли дожди и шли службы, священники боролись за паству, самоотверженно украшая свои храмы и свои души. Те, кто прошли этот экзамен – нынче маститые и солидные отцы, преподаватели семинарий, богословы и организаторы. Даже епископы. Тем кто споткнулся и оступился в смуте девяностых,  живым, – Божьей Помощи и надежды в утраченной вере. Усопшим, - доброй памяти и Царства Небесного.

Тот же грязно-зеленый поезд мчал нашего героя домой. Он тревожно засыпал на третьей багажной полке, боясь, как бы не упасть на очередном перегоне. Внизу, на красной вагонной обивке, отражалась Луна, несмотря на свой уныло-белый свет, она словно звала нашего юного героя к новым горизонтам. И от зова этого его наполняло счастье.

А.С. май 2018