Поиск по сайту
Результаты поиска по тегам 'сергей шелковый'.
Найдено 13 результатов
-
Год назад в этот день в Харькове ушла из жизни Елена Касьян - талантливый поэт, композитор, исполнитель. Её стихи и песни любили и ценили многие тысячи читателей и слушателей. Она излучала свет, и люди чувствовали это с удивлением и благодарностью. Многие годы Лена мужественно боролась с болезнью, продолжая писать стихи и выступая с концертами. Светлая память замечательному творческому человеку Лене Касьян. Царство небесное её неповторимой душе... Памяти Елены Касьян Спасибо, Лена, что была, что сквозь жестокий зной с улыбкой кроткою ушла за вечною весной - туда, где снова так легко к руке прильнёт рука, где, словно в детстве, высоко сияют облака. Про свой гешефт талдычит жизнь, а мы - своё поём. И мы - во Львове родились и в Харькове умрём. И будет там, в Галичине, и здесь, на Слободе, мирволить Бог тебе и мне в безбожном дне-труде. На свете Он, конечно, есть, но нет Его, когда спекаются во зло и в месть огонь, земля, вода. О, как Он нужен нам сейчас - и мёртвым, и живым! Молюсь я за тебя, за нас сквозь подлость, смог и дым. Тасует век свои дела - на холке дыбом шерсть... Спасибо, Лена, что светла. Светла - была и есть! 14.07.19
-
Александру Грину Ветер занавеси клетчатые треплет за распахнутою дверью у крыльца. Утра трепет, молодого солнца лепет у ключиц, у полусонного лица. Ветер стенами дощатыми играет – и, качнувшись корабельной плотью, дом в полудрёме угловато уплывает за магнитный Зурбаган и Меганом. Киммерия, я плыву, твой гость нечастый, я не плачу об утерянном ключе! Злюка ястреб, желтоокий, голенастый, точит клюв на капитановом плече. Киммерия, из лилово-дымной сини веет свежестью имбирною зюйд-вест. Итальянские глаза Карассарини, чёрно-мраморный феодосийский крест... Хороши арбузы в Кафе на базаре, но недолго кофе пакостный хлебать – вислоусый обоюдоострый парий цепью якорною звякает опять. Он забросит вновь рябую злую птицу на костлявое и твёрдое плечо. Будет бриз и в паруса, и в сердце биться, будет всё, что Божьей волей озарится: Полдень! – Ветрено, лазурно, горячо!
-
НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ 1. Иордан Языческих примет нахваливать не буду, но кем-то полдень мой столь щедро освещён, что «здравствуй» молвил мне брат Господа Иуда, запив глотком воды тождественность имён. Ведь тот, Искариот, скрипел за кадром тусклым, за рыбьим пузырём, оконною слюдой... Но трудно родники рекли иссохшим руслам, что не устанут быть единою водой. Что будет полон струй источник Иордана средь спёкшихся песков и жарко-рыжих глин... Там окунул чело в купель я покаянно и не хотел отнять от той воды седин. И рыба подплыла, в уста поцеловала. Тончайшим серебром сверкнули крышки жабр. И влажное лицо я поднял — всё молчало, лишь в мокрые глаза дышали мирт и лавр. 2. Геннисарет И Бог, и дьявол, спрятавшись в деталях, траву и воздух делят пополам. И будет так, что голубая сталь их воздаст любому слову по делам. А потому молчи, чурайся фальши. Всё меньше смысла в умноженье слов. Живи, умри. — А он плеснётся дальше, серебряный, от галилеян, лов. Вода, тенёта, лодок древесина — всё подлинно и взвешено сполна. И мускулисты бронзовые спины ловцов. И силу кормит глубина. Добро и зло, намешаны в чернила, бумажный лист испишут пополам... Пройдёшь Геннисарет и дельту Нила и, если не иссякнет в сердце сила, вдоль русла ляжешь, высветлен и прям.
-
23 июня - день рождения Анны Ахматовой * * * Пушкин, Библия, Данте в тисненье, Шекспир, Достоевский - вот весь скарб, что возила с собою Ахматова Анна. Как по-бабьи бы ни причитала, по-царски, по-детски - в целом молвлено о шестикрылии духа и сана. Отразятся в стекле, уходя по английскому чину: Гумилёв, Мандельштам и опять Гумилёв – каторжанин: И родня по-над Горенко сгорбится - горе, кручина, как склонялся над звонким арапом охрипший Державин. К ним из списков расстрельных, кто ряда не выдал живого: "Пушкин, Библия, Данте:" и далее - там же, по тексту, вдоль того же пунктира блаженное тянется слово - гробовой поцелуй Магдалины, Господней невесты: Речь идёт о бессмертии света. Ведь непокаянно зверем-цезарем взыскан кровящий доныне динарий. Пушкин, Данте, всея бездорожия русского Анна, Гумилёв убиенный и Лев, рудников пассьонарий... ------------------------------ Песня на эти стихи - на авторском сайте seshel.ucoz.ru -
Сергей Шелковый Троица Отгремела гроза, и до одури липы запахли. Снова Троицы дух собирает апостолов в круг. Снова каплют с ветвей послеливневой свежести капли - то ли высверки слёз, то ли дробных минут перестук. В полдень в церкви шуршит под ногами душистое сено. От кленовой охапки струится воздушная взвесь. Молодеет Твой храм, как жасминовый куст, неизменно. Дай побыть ещё, Отче, в саду Твоём - ныне и здесь! Я - Твоё ведь созданье, Твой певчий, воительно-слабый, ибо всё, что люблю,- невесомей слезы дождевой... Освежи моё сердце кленовой шумливою лапой и укрой меня на ночь хмельной, приалтарной, травой. Может быть, без похмелья удасться мне утром проснуться, помолиться в родные, промытые ливнем, глаза... Я - Твоё ведь подобье, не пришлый с летучего блюдца. Липы счастливы - в мокрых соцветьях. И стихла гроза.
-
* * * «Вселенная, пронизанная Богом», и чёрный воздух, пахнущий вином, – вот эта ночь, что проникает в дом, неслышно сбросив обувь за порогом. Присядь же, дознаватель о больном. Живому впрок – всё, что посмело сбыться. Цветущей веткой ночь в стекло стучится, и влажный куст белеет под окном. «Язычник, – говорю я, – царь зверей, Улисс, истосковавшийся по маю! Когда, поднявшись, дверь я прикрываю, твои ль опорки дремлют у дверей?» Пойдёшь ли дальше в вечных башмаках иль двинешься по морю звезд толчками, пространство исцарапает сучками, но вдох и выдох пересилят страх, чтоб здесь, в чуть заржавевшем корабле, в моём, от книг осевшем на бок доме, занёс в журнал суждение о том я, что совершенство ангела – в крыле!
-
Мы ль не призваны, мы ли не званы на доселе невиданный мор, богохульного века Иваны, братья гиблые мёртвых сестёр? Мы ль не призваны, званы не мы ли хрипом ворона и петуха? Век рассыпался лагерной пылью, горстью пепла, горою греха. Да не имут убитые сраму. Молочай серебрится на рву. Скорбный храм и тропа моя к храму... - Поминаю, молюсь. И живу.
-
* * * Страстная пятница, выносят плащаницу. Вечерняя молитва чуть слышна. Над церковью Полярная зеница легко и высоко вознесена. И в том, что мой алтарь - опять вне храма, гордыни нету, Господи, о нет! Под строгим небом я молюсь упрямо, где явней голос Твой и неподкупней свет. Здесь, в сумраке снесённого кладбища, толкают влагу вязов корневища к ветвям из-под оплаканной земли. Апрельский воздух - веянье печали. Но что-то глубже грусти - там, в начале, в помеченной распятием дали.
-
Эти дни Никто не знает, что с ним будет завтра. Ни полиграф не в курсе, ни УЗИ. И всё, что есть у нас, - одна лишь мантра, стон покаянья: "Господи, спаси! Спаси детей моих, мой дом непрочный и в цвете веток певчие слова..." Над полигоном алчности порочной росток надежды жив ещё едва. Жив. И листком апреля зеленеет. И в синих искрах первоцветных глаз мятётся то, что отболеть не смеет: "Спаси! А нет - хотя бы помни нас..." 8.4.2020
-
* * * Для жизни духа нет плохих времён, как нету для неё времён хороших. Гончарной глине предназначен обжиг, упорный жар со всех шести сторон. Живущий неизбывно одинок, и он немей при жизни, чем пристало. Но тишь читать умеет между строк, но музыка - не медный лай кимвала. Когда признанью не хватает слов, то это оттого, что слишком много их сказано, без сердца и без Бога, и смысл бежал из непробудных снов. В пределе откровенья - тишина. Она - и зной кровИ, и дрожь ресницы. Когда-нибудь, очнувшись ото сна, почувствуешь - яснеет пелена и с чистого листа рискнёшь родиться.
-
Я думаю, не умер Бог. Тевтонской спесью порчен Ницше — летучий аспидов клубок и он же — лунь простёртый ниц же. Но Бог, как минимум, устал. Устал не менее, чем люди. Ведь фарисеи правят бал, мусолит ростовщик кристалл, и нет раскаянья в Иуде. Заплачь, коль можешь. Сам суди! И сам к секире подходи для воздаянья... Ибо в нём — просвет меж злом и полным злом.
-
Сергей Шелковый Книжный развал Гомер и Дант, Мисима, Каббала и дюжина других запойных книжек. Коран един, яко един Алла, но сердцу мил зернистых слов излишек. Запью глоток багряного вина глотком осенним солнечного ветра. Средь книг и жён - не хуже ни одна, ведь равно ждут и Федра, и Деметра. Сентябрьский город летом обуян, зной щедро-золотист, как Илиада. И я, от долгой молодости пьян, спать не смогу без новой капли яда. Ладонь твою в свою ладонь беру у алтаря - у книжного развала. Хочу, чтобы в скудеющем миру одной зелёной буквой больше стало. И мне опять глаза твои нужны, чтоб нечто знать о будущем сегодня, чтоб невесомый голос тишины спасти от тяготенья преисподней... Две мои страсти сращены в одну: зов женщины, чьё эхо - детский гомон. И лепет фолианта, где в плену у тела гнома - небожитель Гофман...
-
* * * Между пламенем жёлтым и белым морозом возникает бубенчатый зов Рождества, между слабым ответом и вечным вопросом быть не может и нет никакого родства. Но и то хорошо, что морозно и снежно в некрещённой и тысячезвёздной ночи. Пахнет хлев молоком, и колышется нежно то ли имя души, то ли пламя свечи. А когда пеленает Мария младенца, очи добрых животных лелеют вертеп, и ягнёнок, ложась, подгибает коленца, и вдыхает ноздрями соломенный хлеб. Зазвенит бубенец, колокольчик на шее, а Иосиф ладонью потреплет руно, чтобы агнец тучнел, завитками белея, ибо взыщет горячего мяса вино. Но ни лунам, ни глинам назад не вернуться – ночь Святая сбылась, и все прежнее – сон, и назавтра во всём Вифлееме проснутся чада, камни, смоковницы новых времён. Между жизнью короткой и правдою долгой прохудилось до дыр одеяло родства. Нитка рвётся, и палец изранен иголкой... Но студёная ночь дышит хвойнею колкой, но трепещет в пещере огонь Рождества.
