Перейти к содержимому
Социология религии. Социолого-религиоведческий портал

Поиск по сайту

Результаты поиска по тегам 'религиозная ситуация'.

  • Поиск по тегам

    Введите теги через запятую.
  • Поиск по автору

Тип публикаций


Категории и разделы

  • Сообщество социологов религии
    • Разговор о научных проблемах социологии религии и смежных наук
    • Консультант
    • Вопросы по работе форума
  • Преподавание социологии религии
    • Лекции С.Д. Лебедева
    • Видеолекции
    • Студенческий словарь
    • Учебная и методическая литература
  • Вопросы религиозной жизни
    • Религия в искусстве
    • Религия и числа
  • Научные мероприятия
    • Социология религии в обществе Позднего Модерна
    • Научно-практический семинар ИК "Социология религии" РОС в МГИМО
    • Международные конференции
    • Всероссийские конференции
    • Другие конференции
    • Иные мероприятия
  • Библиотека социолога религии
    • Научный результат. Социология и управление
    • Классика российской социологии религии
    • Архив форума "Классика российской социологии религии"
    • Классика зарубежной социологии религии
    • Архив форума "Классика зарубежной социологии религии"
    • Творчество современных российских исследователей
    • Архив форума "Творчество современных российских исследователей"
    • Творчество современных зарубежных исследователей
    • Словарь по социологии религии
    • Наши препринты
    • Программы исследований
    • Российская социолого-религиоведческая публицистика
    • Зарубежная социолого-религиоведческая публицистика
    • СОЦИОЛОГИЯ РЕЛИГИИ В ОБЩЕСТВЕ ПОЗДНЕГО МОДЕРНА
  • Юлия Синелина
    • Синелина Юлия Юрьевна
    • Фотоматериалы
    • Основные труды
  • Лицо нашего круга Клуб молодых социологов-религиоведов
  • Дискуссии Клуб молодых социологов-религиоведов

Искать результаты в...

Искать результаты, которые...


Дата создания

  • Начать

    Конец


Последнее обновление

  • Начать

    Конец


Фильтр по количеству...

Зарегистрирован

  • Начать

    Конец


Группа


AIM


MSN


Сайт


ICQ


Yahoo


Jabber


Skype


Город


Интересы


Ваше ФИО полностью

Найдено 21 результат

  1. 03.07.2021 Иван Павлюткин: Мы имеем сейчас не сокращение уровня религиозности, а дифференциацию разных групп верующих Что такое социология религии, как измерить религиозность и насколько опросы ВЦИОМ отражают реальную ситуацию в Церкви? Об этом и многом другом читайте в интервью с кандидатом социологических наук, старшим научным сотрудником Лаборатории социологии религии богословского факультета ПСТГУ Иваном Владимировичем Павлюткиным. В нашем университете с 2007 года проводятся исследования в такой малознакомой неспециалистам области, как социология религии. В 2015 году этот проект потребовал создания научной лаборатории «Социология религии», действующей на богословском факультете. Иван Владимирович, чем занимается Ваша лаборатория и как она связана с богословским факультетом? Дружат ли в наши дни социология религии и теология? Действительно, именно в 2007 году в ПСТГУ было начато исследование того, как люди в современном обществе относятся к рождению детей. Этот научный проект не был напрямую связан с исследованиями в области социологии религии, но в процессе его реализации мы поняли, что определенная связь с религиозностью здесь есть. Одним из плодов этого проекта стала наша первая книга – «Семья и деторождение в России: категории родительского сознания». Вскоре был организован научный семинар, пришли новые люди, и начались систематические исследования социальной работы Церкви, организации церковных приходов, распределения времени священников, эффектов религиозности и религиозной социализации и так далее. Основные этапы пройденного пути зафиксированы на сайте лаборатории. За прошедшие годы накоплен опыт более десятка исследовательских проектов, реализованных при поддержке различных научных фондов в партнерстве с российскими и зарубежными командами, в каждом из которых происходит обсуждение связи религии и общества. Если говорить о дружбе социологии религии и теологии, то это вопрос непростой. С одной стороны, теория и методология у них разные, но с другой стороны, надо иметь в виду, что и внутри себя эти дисциплины не монолитны и предполагают разные подходы и методы. В нашем коллективе в обсуждение тем и проектов включены теологи, социологи, антропологи, иногда психологи, и это объединение усилий делает более живым длительное общение и «медленную науку», дает интересные и содержательные результаты. В марте 2021 года были опубликованы данные опроса ВЦИОМ, которые многие священнослужители и миряне с огорчением восприняли как свидетельство сокращения числа православных верующих и увеличения доли неверующих. Насколько подобные опросы отражают реальную ситуацию в Церкви? Я бы предостерег от однозначности оценок, так как измерение религиозности в наше время – это проблема, на которую важно посмотреть с разных сторон. Нередко мы видим разные оценки по одним и тем же вопросам, касающимся принадлежности к Православию. Особенно неустойчивы данные по молодым людям (по более старшим возрастным группам нет таких колебаний): бывает, что люди резко меняют свое мнение о принадлежности к конфессии, потому что имеют в виду какое-то конкретное обсуждаемое публичное событие или же опрос близок по времени общеизвестному церковному празднику – Пасхе или Рождеству. Для примера: в 2019 году ВЦИОМ проводил касающиеся религиозности опросы и на вопрос «Последователем какого мировоззрения или религии Вы себя считаете?» в группе молодежи в марте, затем в августе, а потом в ноябре были даны совершенно разные ответы. Ответ «Православие» в марте выбрали 51% опрошенных, в августе – 23%, а в ноябре все вернулось на круги своя. Такое изменение в рамках одного года означает, что результаты опроса в определенный период были обусловлены неким контекстом, что-то повлияло на общественное мнение. Та же ситуация была с ответом на вопрос «Верующий вы или неверующий?». Ответы «неверующий» в марте составили 13%, в августе выросли до 37 %, в ноябре упали до 19 %. На основании августовского опроса было бы опрометчиво делать вывод, что есть тенденция, связанная с падением доли верующего населения. В наши дни Православие стало частью медийного пространства: это означает, что публично обсуждается большое количество связанных с жизнью Церкви вопросов, что в СМИ звучит много критики, многие священники стали медийными фигурами. Эта публичность влияет на то, как люди потом отвечают на опросы, на то, как они относятся к тем или иным темам. Опрос ВЦИОМ 2019 года, по-видимому, попал на события, которые были связаны со строительством храма в Екатеринбурге и собора во Владивостоке. Эти события широко обсуждались в публичном пространстве и даже стали предметом голосования. Показательно, что значительная доля падения по ответам о принадлежности к Православию и повышения доли неверующих связаны с федеральными округами, где находятся эти города и где происходили эти события. Серьезным фактором является и время проведения опроса: если вы делаете опрос в Великую Субботу, когда люди приходят святить куличи, или на Крещение, когда многие приходят за святой водой, – этот контекст обязательно повлияет на результаты опроса. Таким образом, получая новые статистические данные, имеет смысл обсуждать устойчивость результатов этих опросов. Внутри этих «магических» цифр зашито очень много разных контекстов, которые необходимо принимать во внимание. Это не значит, что такие оценки перестают иметь значение для определения религиозности населения, но следует признать, что для ряда категорий волатильность таких оценок может говорить о ненадежности методики измерения. На мой взгляд, на основании таких оценок сложно делать выводы о наличии или отсутствии кризиса веры. Есть ли у Вас предположение, что могло повлиять на снижение доли верующих в мартовском опросе 2021 года? Могу предположить, что снижение было связано с реакцией молодых людей на публичное обсуждение строительства новых храмов в нескольких крупных городах – прежде всего, в Екатеринбурге и Владивостоке. Если посмотреть на данные того же ВЦИОМа в разрезе федеральных округов и типов населенных пунктов, то снижение в сильной степени пришлось на эти города и регионы. В этом смысле мы фиксируем не столько индивидуальную религиозность людей, сколько реакцию на вхождение религии в публичную сферу. В данном случае следует различать эти вещи, поскольку они указывают на контекст сбора самих данных. Социологические организации можно назвать «фабриками общественного мнения»: их данные по теме или иным вопросам могут стать средством манипуляции общественным сознанием. В какой-то момент к публикуемым данным стали появляться достаточно радикальные комментарии со стороны экспертов о том, что у нас все плохо, что молодежь, да и не только она, уходит из Церкви. Потом появилась обратная позиция медийной повестки, что на самом деле все не так, что другие опросы студентов говорят другое. К сожалению, иногда за данными о религии, представляемыми широкой публике, и их интерпретацией не хватает профессионального обсуждения методологии исследований религиозности, используемых индикаторов и их адекватности. Например, нужно учитывать, в какой обстановке собираются данные. Когда мы приходим в высшие учебные заведения, раздаем людям анкеты, стоим перед ними и спрашиваем: «Ты православный?» ‒ то много ли вариантов ответов мы можем получить? Если у человека есть возможность свободно сказать: «Затрудняюсь ответить», ‒ скорее всего, он так и скажет. А, когда рядом с ним кто-то стоит и своим присутствием блокирует возможность свободного суждения, процент «верующих» будет неизбежно повышаться. Следует трезво относиться к этим измерениям и понимать, как и когда эти данные собираются, – это все влияет на ответы людей. В публичном обсуждении и анализе этих результатов не хватает трезвости. Иван Владимирович, у людей среднего возраста в памяти «церковная весна» 1990-х годов, когда шло бурное возрождение приходов и монастырей и многие люди – на общей волне оживления религиозной жизни в стране – называли себя верующими и православными. С точки зрения профессионала, умеющего работать с «магическими цифрами», что изменилось за последние десятилетия в обществе в плане религиозности и в восприятии понятий «верующий», «православный»? Еще лет 15 лет назад, когда люди на вопрос о принадлежности к конфессии отвечали «Православие», далеко не всегда это были воцерковленные люди, просто они имели в виду что-то конкретное для себя – например, идентичность, связанную со страной, или определенные взгляды на мир. Внутри цифры «70% православных» был огромный разброс разного рода внутренних объяснений того, почему человек относит себя к Православию. Сегодня доля идентифицирующих себя с Православием россиян несколько снижается, что видно по разным опросам, но в исследованиях религиозности все не может ограничиваться только этим показателем. Если взять социологические замеры, которые касаются не только одного признака религиозности (например, принадлежности к конфессии), но еще и религиозной практики (насколько часто человек ходит на службы, участвует в таинствах, насколько он знаком с членами того или иного прихода, насколько является его членом), то окажется, что картина начнет меняться. В социологии есть консенсус, который касается оценки практикующих верующих, – это люди, которые минимум один раз в месяц и чаще ходят в храм и посещают религиозные службы. Если учитывать частоту хождения в храм, то доля людей, которые раз в месяц и чаще ходят на службы (безотносительно венчаний и крещений), будет значительно ниже доли тех, кто идентифицирует себя с Православием. По разным оценкам, эта доля практикующих верующих сегодня не превышает 10–12 %. Отмечу, что «хождение в храм» не равнозначно «участию в таинствах»: вопрос об участии в таинствах задается довольно редко, а если взять крупные международные исследования, то в них почти не используется этот вопрос. В рамках наших исследовательских проектов мы сотрудничали с Фондом «Общественное мнение»: в 2011 и 2020 годах они проводили для нас общероссийские опросы по теме религиозности, где задавался вопрос о частоте причастия. Из опросов следует, что если в 2011 году доля причащающихся раз в месяц и чаще составляла 2%, то в 2020 году – 9%, и это результат, который требует взвешенного анализа и интерпретации. Чтобы оценить религиозность населения по ряду конкретных измерений, нужно обращать внимание не только на долю тех, кто посещает храм раз в месяц и чаще, но и на то, как в динамике эта доля изменилась за последние 15–20 лет. А эта доля в динамике выросла почти в два раза. Это значит, что 20 лет назад мы имели не 12% таких людей, а 5–6 %, при этом происходит плавное увеличение доли этих людей. То, что мы имеем сейчас, – это результаты тех процессов, которые происходили в течение 30 лет: начали открываться храмы, появились разные церковные институты (воскресные школы, православные школы, православные университеты), люди пришли в Церковь, стали родителями. Сейчас выросло новое поколение людей, которое имело немало возможностей приобщиться к церковной жизни. Как будут восприняты эти результаты учеными и экспертами, – это вопрос: для кого-то этот рост покажется большим успехом, для кого-то – наоборот. Имеет смысл обсуждать промежуточные итоги последних 30 лет, но пока я не видел серьезных обсуждений, кроме попытки сказать, что раньше все было очень хорошо, а теперь стало очень плохо. На самом деле, если задуматься, от какой точки мы начинаем считать динамику религиозности, то, вообще-то, не было ничего «хорошо». Нельзя сказать, что в 1990-е или в 2000-е годы доля людей, которые считались практикующими верующими, составляла хотя бы 30%, – этого не было. С точки зрения этого показателя («практикующие верующие»), мы имеем сейчас не сокращение, а прирост. Если вы посмотрите на молодые возрастные группы, то и там есть увеличение доли практикующих верующих – хотя менее интенсивное, чем в старших возрастных группах. Кроме того, можно посмотреть на долю тех, кто регулярно ходит в храм, и тех, кто отвечает, что никогда не ходит в церковь. За последние 20 лет доля тех (в том числе, среди молодых), кто никогда в церкви не был, упала вдвое. Это значит, что в конце 1990-х или начале 2000-х годов мы имели, условно говоря, 40% молодых людей, которые отвечали «никогда», а теперь имеем всего 20%. Сейчас происходит переход от экстенсивного к интенсивному, более качественному измерению религиозности.Раньше был важен масштаб, доминировал количественный подход: сколько православных в 1990-е годы, сколько в начале 2000-х гг. В 1991 г. принадлежность к Православию подтверждали 30%, а к концу 1990-х – началу 2000-х гг. вдвое больше. Казалось бы, из этих данных напрашивается вывод про религиозное возрождение. На самом деле это не всегда показатель религиозного возрождения. Внутри этих 60% или 80% люди очень разные по взглядам, практикам, воспитанию, составу и традициям своих семей. Для исследования и описания ситуации нужен дифференцированный подход, потом что за прошедшие десятилетия произошла дифференциация разных групп верующих. Выросла группа тех, кто является практикующими верующими, – это молодые православные христиане. Они включены в приходскую жизнь, в социальную работу, в различные медийные проекты. Появляются молодые блогеры, которые говорят о христианстве, их доля выросла. За счет чего она выросла? Можно предположить, что это подросшие дети тех родителей, которые когда-то пришли в Церковь и стали прихожанами – включились в воскресные школы, которых в стране сегодня 6–7 тысяч, в приходское общение, отдали детей в православные школы или классы, в православные высшие учебные заведения. Мы также имеем некую долю людей, которые были воспитаны в семьях, идентифицирующих себя с Православием, но сейчас отвечают, что они неверующие. Если обобщить, то сейчас пятая часть от молодежи, идентифицирующей себя с Православием, – это практикующие верующие, молодые прихожане. Еще одна пятая часть – это молодежь, которая скажет, что она не имеет отношения к Церкви. Вместе они дают уже 40%. Остается еще 60% так называемой православной молодежи, и внутри этих 60% тоже можно выделить несколько подгрупп. Часть – это молодежь, выросшая в семьях, которые хотя бы несколько раз в год приходят в храм – в основном в большие церковные праздники. Эта доля составляет примерно треть от идентифицирующих себя с Православием. За последнее время доля тех, кто стал периодически ходить в храм, выросла за счет того, что людей, которые никогда в церковь не ходили, стало вдвое меньше. Люди из этой группы не вовлечены в приходскую жизнь, но идентифицируют себя с Православием и на вопросы, касающиеся поста или празднования Пасхи, будут отвечать: «Да, конечно». И еще есть примерно четверть людей, которых некоторые называют «захожанами», но все же эти люди себя от Церкви не отделяют: они приходят в храмы, ставят свечки, участвуют в каких-то праздниках, но делают это редко. Таким образом, внутри большой группы, относящихся себя к Православию, за эти 30 лет возрождения церковной жизни в России произошла определенная дифференциация, и церковными считают себя люди с разным пониманием церковности. Это довольно интересное явление, и его стоит обсуждать, потому что внутри большой группы из-за этого разного самоопределения возникают определенные трения: одни «церковные» люди выражают взгляды, которые не соотносятся со взглядами групп других «церковных» людей по поводу важных вопросов церковной и общественной жизни. В 2016 году ваша лаборатория «Социология религии» выпустила сборник статей с интригующим названием «Невидимая Церковь». Чему посвящен этот сборник и для кого жизнь Церкви остается невидимой? Невидимая Церковь – это жизнь церковных приходов, жизнь семей внутри церковных общин. Эта жизнь оказывается невидимой для социологов, ограничивающихся формальными исследовательскими инструментами и методами – количественными опросами населения. Кроме того, средние социологические опросы, как правило, учитывают лишь так называемую публичную реальность, мало кто занимается изучением частных религиозных практик и приходской жизни. Например, у молодых людей, имеющих опыт общения со священником, и у тех, кто никогда его не встречал, будет совершенно разная реакция на образ священника в связи с той или иной публичной повесткой. Но есть скрытая от широкой публики жизнь Церкви, которая действительно помогает понять, как устроена церковная приходская жизнь, что такое частный опыт религиозности, которым живут воцерковленные люди. Все статьи, которые вошли в книгу «Невидимая Церковь», объединяет общий подход к тому, как наша лаборатория изучает религиозную и церковную жизнь. Мы стараемся посмотреть, что происходит на приходском уровне, который часто недоступен не только простым обывателям, находящимся вне Церкви, но даже ученым. Для нас странно, когда профессиональный социолог, занимающийся, например, темой семьи, не включает фактор религиозности в модель объяснения рождаемости. Нередко ученые просто незнакомы с тем, что происходит за этой поверхностью религиозности, не понимают, какие факторы нужно включить в модель, какие переменные имеют значение и позволят дать данным совсем иное объяснение. Эта проблема сейчас касается в России не только социологии религии, но социальных наук в целом. Наша лаборатория старается учитывать эти переменные в исследованиях, поэтому мы получаем гораздо более интересные результаты, чем те исследователи, которые эти подходы не применяют. Уже около десяти лет мы изучаем, как устроено на приходах общение, формы социальной работы, образовательные проекты, выясняем, почему на каких-то приходах не удается создать общину, что помогает создать «живой приход» – тот, который не закрыт для людей из внешнего мира. Описать социологическим языком это явление – довольно непростая задача, которая отличается от той, когда мы изучаем поверхностный слой публичной религии. Методология опросов по определению религиозности была придумана для того, чтобы опрашивать людей по политическим вопросам и прогнозировать те или иные исходы, связанные с выборами. А здесь мы имеем дело с совершенно другой сферой жизни, с другими практиками людей, поэтому эти исследования предполагают более сложные методы отбора респондентов, сложные методы доступа. Для своих исследований, сбора и анализа данных мы используем, в частности, методы сетевого анализа, исследуем социальную сеть прихода. Поясню, о чем идет речь. На приходе мы видим людей, которые формально могут быть носителями разных признаков религиозности, но при этом приход существует как нечто целое и выстраивает продуктивную социальную жизнь (семейные клубы, детские и молодежные лагеря и т. д.), в которую органично включаются новые прихожане. Одна из наших задач – выяснить, как этот приход собрался в такую плотную и живую общину, за счет каких связей (инициативность духовенства, родство, дружба, восприемничество и т. д.), почему он не распадается, что удерживает целостность прихода? Например, наш Университет тоже является результатом изначального приходского соработничества. https://pstgu.ru/news/main/ivan_pavlyutkin_my_imeem_seychas_ne_sokrashchenie_urovnya_religioznosti_a_differentsiatsiyu_raznykh_/?fbclid=IwAR1rF_ufJDHZHc645mDyWfS9v6D8Sn3egh4TsNiN89UYxfCcOyAdypFKVJ0
  2. 30.06.2020 16:13:00 Пример схиигумена Сергия вовсе не заразителен Может ли церковная общественность стать конструктивной оппозицией власти Роман Лункин Об авторе: Роман Николаевич Лункин – доктор политических наук, заместитель директора Института Европы РАН. Тэги: пандемия, ковид, самоизоляция, рпц, московский патриархат, сергий романов, владимир путин, патриарх кирилл, фундаментализм, либерализм, консерватизм, православные движения, реформы, гражданское общество, конституция Сергий (Романов) воплощает скорее карикатурный образ обскурантиста, чем настоящего народного заступника. Кадр из видео с канала Всеволода Могучева на YouTube Период самоизоляции и карантина в очередной раз поставил церковь в центр общественного внимания. Переоценка роли православия на крутых политических поворотах российской истории происходила всегда, но начиная с 2010-х годов это явление стало постоянной тенденцией. Причем критика в адрес РПЦ со стороны общества и – шаг за шагом – представителей власти только нарастает. Православная общественность и даже церковные деятели все более открыто отвечают тем же. Накапливается политическое напряжение. Разногласия внутри РПЦ из-за санитарных ограничений в борьбе с коронавирусом практически сразу привели к обвинениям в архаичности и асоциальности Московского патриархата. Однако на протяжении всего карантина было сложно найти что-либо дискредитирующее церковь (после Пасхи новой волны заболеваний не случилось, священники и епископы умирали, но не так массово, как в Италии). Не изменила ситуации даже полемика вокруг главного храма Вооруженных сил. Она показала, что церковные активисты вполне способны убрать из собора изображения Сталина и Путина (а с президентом и всю мозаику, посвященную возвращению Крыма). Совершенно естественно, что в этой ситуации главной фигурой – dues ex machine – стал схиигумен Сергий (Романов) из Екатеринбурга. Он олицетворял собой все то, что критики РПЦ и хотели увидеть в Московском патриархате. По существу, этот набор черт идеально отражает то, как карикатурно рисуют образ православия некоторые радикальные недоброжелатели церкви: невежественный тип с уголовным прошлым авторитарно и жестко порабощает слабых и экзальтированных верующих, для них вера – это борьба со всем новым и прогрессивным, а также непрестанный поиск заговоров. Поразительно, насколько легко общество воспринимает именно такой образ Русской церкви, а не какой-то иной, связанный с внутрицерковным развитием, социальным служением и христианской миссией. Между тем церковь объективно начинает играть новую политическую роль в обществе, и это отнюдь не связано с конституционной поправкой о Боге или особыми отношениями с властью. Во-первых, большую роль в церковной жизни стали играть социально-политические инициативы и заявления священнослужителей, что говорит о процессах демократизации внутри РПЦ. В социальных сетях клирики высказываются вполне свободно об олигархах, коррупции, о судьбе малого и среднего бизнеса. Рано или поздно все это выльется в более широкое публичное пространство. Епископы ярко проявили себя также во время карантина, критикуя власть (таких было около десятка). Один из противников жестких санитарных мер, митрополит Саратовский Лонгин (Корчагин), выступая 25 июня перед выпускниками духовной семинарии, отметил: «Мы увидели, как невысоко оценивается окружающим нас миром место церкви и веры в человеческой жизни. Выяснилось, что многие видят в этом нечто третьестепенное… И, судя по всем признакам, сложности в жизни церкви со временем будут только увеличиваться… Спокойные периоды в жизни церкви длятся обычно недолго, и в нашей с вами жизни этот период заканчивается. Это вовсе не значит, что надо бежать сломя голову с церковного корабля. Это значит, что надо быть более внимательными, более ответственными и самоотверженными». Причина политического подъема в церковной среде состоит не только в появлении молодого поколения духовенства, которое часто может быть даже более послушным, чем предыдущие поколения. Главное изменение касается самого прогресса христианской общины как института в большинстве епархий РПЦ по сравнению с отсутствием общинной жизни в советский период и стагнацией в этой сфере в 1990-е годы. Именно это потребовало независимости и смелости от духовенства, за которым теперь стоят прихожане и их проекты. Попутным фактором демократизации верхушки РПЦ стали административные реформы патриарха Кирилла. Возможно, он и хотел создать вертикаль власти, но, по сути, разрушил прежнюю кланово-родовую структуру. В центре глава церкви взял управление на себя лично, а на местах поставил полторы сотни новых епископов, обязанных патриарху, но де-факто самостоятельных. Недооцененным остается фактор церковного суда – только с приходом к власти патриарха Кирилла он стал собираться, а его решения - публиковаться. Это означает, что каждый священник может пожаловаться на епископа. Дело будет предано огласке, как и его неблаговидные подробности, на сайте РПЦ и в массмедиа (а теперь еще и в Telegram-каналах и видеоблогах, которые ведут сами священнослужители). Во-вторых, широкий спектр церковных и околоцерковных сил, связанных с РПЦ, в политическом смысле не является абсолютно лояльным власти. Заметная часть этих сил – консерваторы. Уважая президента Владимира Путина как носителя государственнической идеи, они выступают против «либерального правительства и олигархов» и против коррумпированной бюрократии. Консервативные силы представляют собой разношерстное сообщество с довольно причудливым и аморфным миром идей. Среди них есть фундаменталисты, отстаивающие чистоту веры от натиска либерализма, выступающие против введения ИНН и в целом «цифрового концлагеря». Есть те, кто боготворит Распутина, Сталина или Жукова, есть монархисты и почитатели царя Николая II и его семьи (движение «Двуглавый орел» и «За веру и Отечество» – его духовник игумен Никон (Белавенец). Политическим сообществом можно назвать и портал «Русская народная линия», который выступает с консервативно-патриотических (иногда с оправданием «советских побед») позиций, иногда критикуя церковное начальство за экуменизм без личных нападок на патриарха. В большей степени в социальную повестку вовлечено единственное общероссийское движение с отделениями в регионах «Сорок сороков» (лидер – Андрей Кормухин): они устраивали акции против закона о семейном насилии, за запрет абортов, выступали против закрытия церквей во время карантина и т.д. «Сорок сороков» прославились «выявлением антицерковных министров и депутатов», выступающих против семейных инициатив патриарха, а в ходе борьбы с коронавирусом и «антицерковных губернаторов». Несмотря на то что некоторые идеи Сергия (Романова) консерваторы разных категорий разделяют (в том числе и о «заговоре» Запада против России), и «Сорок сороков», и «Русская народная линия» сочли резкие заявления схиигумена об анафеме властям и требование отставки патриарха провокацией против РПЦ и дискредитацией патриотического движения. Почва, на которую опираются консерваторы, и так довольно неустойчивая – у каждого православного сообщества в епархиях свой набор идей и свои духовники. Одним из самых мощных общероссийских течений является, к примеру, братство святого Иоанна Кронштадтского с центром в Петербурге (духовник – протоиерей Николай Беляев). Либеральные политические силы внутри РПЦ так же фрагментированы, как и в российском обществе в целом. Существует круг журналистов и публицистов, священников и мирян, которые критикуют руководство Московского патриархата за советский стиль, авторитаризм, игнорирование христианских ценностей и отсутствие демократии. Практически любое явление, возникающее в недрах патриархии, рассматривается только с этой точки зрения. Поскольку РПЦ приписываются все черты государственной власти и «путинского режима», то они вместе выступают в качестве объектов критики. Критика власти и осуждение «системы РПЦ» со стороны таких деятелей совпадает с требованиями схиигумена Сергия и его маргинальной группы. Основой влияния либералов в церковной среде служат разоблачения несправедливости и аморального поведения клириков внутри РПЦ, что, например, «Сорок сороков» игнорирует. Их обвинения в адрес патриарха и «режима» – скорее для внешнего пользования. Условно либеральными с позиций консерваторов считаются те группы внутри РПЦ, кто выступает сторонниками перевода богослужения на русский язык, евангельской миссии и всеобщего покаяния за советское безбожие. Но по существу, их мировоззрение – это и есть фундаментализм, то есть возвращение к основам, а вовсе не либерализм. Источником церковного либерализма в смысле провоцирования внутренних реформ в РПЦ служит все же не маленькая группа недовольных, а социальное движение. Молодежные, добровольческие и просто приходские социальные и благотворительные проекты, православные НКО по всей стране изменили облик церкви уже в 2010-е годы. Это косвенная политическая сила, которая объективно поддерживает самостоятельный характер служения своих духовников, стремится получить больше независимости от епископской власти, видит несправедливость и нужды людей на местах. Социальное движение – самая массовая сила, которая не заинтересована ни в сломе государства, ни в разрушении патриархийной системы, ни в жизни в окружении заговоров и врагов с Запада или «пятой колонны». Это та самая конструктивная оппозиция власти и «золотой запас» РПЦ, отражающий самые здравые чаяния гражданского общества в России. Несмотря на малочисленность церковных движений, их гражданский потенциал достаточно велик – десятки тысяч активистов очень много значат в неопределившемся и дезориентированном обществе. При незаметном для большинства росте церковной демократии (а многие в это и не поверят никогда) критика в адрес РПЦ и ее руководства будет только нарастать. Православие занимает значительное место в представлениях россиян о своей культуре, истории и идентичности, и они к нему неравнодушны. К Московскому патриархату россияне пристрастны, так как многие не видят в нем воплощения чаемого образа церкви, ожиданий и надежд на будущее. Фундаменталисты – это естественное явление в любой конфессии (в новейшей истории РПЦ уже были изверженный из сана епископ Диомид Дзюбан или пензенские «закопанцы», ожидавшие конца света в землянках в 2008 году). На этом фоне такие, как Сергий (Романов), выстраивают свою тоталитарную идеологию по образцу советской. С другой стороны, у части общества, исходя из исторического опыта, возникает вполне объяснимое стремление вообще очистить церковь от связей с государством и любыми идеологическими символами ради евангельской миссии и чистой проповеди. В этом отношении патриарху Кириллу достался совсем не простой отрезок истории. Однако есть повод и для оптимизма. С учетом того что в российском обществе ничтожно мало количество атеистов и сторонников полного уничтожения православия, для большинства граждан даже критика церкви и ее руководства – это подсознательное стремление увидеть в РПЦ свое будущее в более честном и справедливом, а главное – более понятном и определенном виде, чем то, что периодически предлагает гражданам власть. О социальной справедливости, коррупции, лицемерном отношении чиновников к простым людям и к самой РПЦ все чаще говорят представители рядового духовенства и некоторые епископы. Преимущества этой церковной фронды в том, что ее практически невозможно обвинить в непатриотичности, в предательстве национальных интересов и связях с Западом. https://www.ng.ru/ng_religii/2020-06-30/9_489_sample.html?fbclid=IwAR0VXbVGlEsk3ij_AYZsDL-_zLjC6ZO0RscnmSiP8JmybQP4R4dMJYiiDy8
  3. Кублицкая Е.А., Лебедев С.Д. РЕЛИГИОЗНАЯ СИТУАЦИЯ В БЕЛГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ (МОНИТОРИНГОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ) Социально-гуманитарные знания. 2019. № 6. С. 160-180. В статье представлены мониторинговые социологические исследования 2016 и 2018 гг., направленные на изучение религиозной ситуации в Белгородской области РФ с учетом методологического и методического анализа показателей религиозного сознания и религиозного поведения респондентов. https://elibrary.ru/item.asp?id=41480790 https://cyberleninka.ru/article/n/religioznaya-situatsiya-v-belgorodskoy-oblasti-monitoringovye-issledovaniya - доступен полный текст статьи
  4. 05.03.2019 16:47:00 В России недосчитались верующих В общинах уверены, что цифры соцопроса искажают картину отечественной религиозности Милена Фаустова Тэги: религии, православие, католицизм, протестантизм, ислам, муфтий, опрос, эксперт, общественное мнение, верующие, рпц, патриарх кирилл, православные, католики, пятидесятники, мусульмане, совет Фонд «Общественное мнение» (ФОМ) представил результаты опроса, согласно которому православных верующих в России примерно 65%, мусульман – не больше 7%, представители других христианских конфессий, в том числе католики и протестанты составляют 1%, а к иным религиозным традициям себя также причисляет 1% населения. При этом 21% опрошенных не считают себя верующими, а 5% респондентов затруднились с ответом. Как указывает ФОМ, во время исследования было опрошено 1500 граждан РФ от 18 лет и старше в 53 субъектах Российской Федерации и 104 населенных пунктах. А среди федеральных округов, где проводилось анкетирование, выделены Центральный, Северо-Западный, Южный, Северо-Кавказский, Приволжский, Уральский, Сибирский и Дальневосточный. Полученные ФОМ данные не соответствуют той статистике по количеству верующих, которую приводят сами религиозные организации. Так, в РПЦ утверждают, что доля православных христиан в населении России составляет от 70 до 80%. Осенью 2017 года патриарх Московский и всея Руси Кирилл отметил, что «около 75% россиян считают себя православными», а «общее число членов Московского патриархата, проживающих как в России, так и за ее пределами, составляет около 180 млн человек». Как отметил в разговоре с «НГР» заместитель председателя Синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ Вахтанг Кипшидзе, «данный цифровой разрыв не является существенным». «Наши сведения, на которые опираемся мы, находятся также в рамках колебания между этими цифрами, а в остальном результаты опросов могут отличаться друг от друга в зависимости от тех методов и методик, которые предпринимаются при подобных опросах в исследовании общественного мнения. Единственное, что заставляет задуматься, – то, что раньше та же организация приводила сведения как минимум о 80% православных. Однако новые данные о более низком проценте не коррелируются с повышением доверия к церкви. Я вижу здесь некоторое несоответствие, которое скорее всего связано с несовершенством методик или с какими-то другими возможными погрешностями», – заметил Кипшидзе. «К сожалению, у Русской православной церкви нет собственного социологического центра, который бы мог заниматься анализом подобного рода сведений, – добавил он. – Но в то же время в Москве и многих других городах мы встречаемся с тем, что храмы, построенные в тех районах, которые с советских времен были лишены культовых построек, сразу же заполняются». Руководитель Центра по изучению проблем религии и общества Института Европы РАН Роман Лункин уверен, что цифра по количеству православных верующих на самом деле намного ниже заявленной. «Тут многое зависит от формулировки вопроса», – пояснил он «НГР»: «Дело в том, что ФОМ достаточно широко формулирует вопросы, не вдаваясь в детали. Это прежде всего касается вопросов о принадлежности к той или иной религии. Например, на вопрос, считаете ли вы себя православными, вот уже чуть ли не два десятилетия от 60 до 70% стабильно отвечают, что являются православными. Однако этим они лишь транслируют свою культурную и этническую самоидентификацию. Но вот сколько в этих процентах занимает культура и практическая религиозность, в подобных опросах не выясняется». Эксперт также напомнил, что, когда проводились исследования с более четко сформулированными и уточняющими вопросами, утвердительно по поводу принадлежности к РПЦ ответил лишь 41% граждан России (опрос соцслужбы «Среда» за 2012 год). Если верить результатам ФОМа, то в России 10,2 млн приверженцев ислама. Руководитель пресс-службы Совета муфтиев России (СМР) Гульнур Газиева заверила «НГР», что в СМР с представленной выборкой «категорически не согласны». «В 2005 году после переписи населения вначале было названо число – 24 млн мусульман в России. Потом вдруг поправили цифру на 14 млн, и ее продолжают озвучивать до сих пор. Это смешно, что вдруг мусульмане остановились в своем количественном росте», – отметила Газиева. Она также подчеркнула, что при подсчете количества российских мусульман СМР ориентируется на данные Саудовской Аравии. «Они отслеживают, сколько мусульман в мире, чтобы определить необходимую для той или иной страны очень дефицитную квоту для въезда верующих на хадж. И этот 0,1%, который выдается Саудовской Аравией для России, показывает, что в стране не менее 24 млн мусульман. Нам дают 24 тыс. мест. Это вполне реальная цифра», – заключила представитель мусульманского сообщества. Роман Лункин также выразил сомнение по поводу адекватности цифры ФОМа в отношении мусульман: «Мне кажется, что цифра занижена, и здесь возникает большой вопрос: в каких мусульманских регионах проводилось исследование? Явно не во всех, иначе бы процент мусульман резко повысился. С другой стороны, мусульмане больше соотносят себя с мечетью и с практикой культа. Цифра 7% достаточно серьезная и показывает, что мусульманин вне мусульманских регионов больше соотносит себя с собственной религиозной деятельностью, чем, например, общая православная масса верующих». Любопытны цифры, касающиеся количества приверженцев других христианских конфессий. По данным «Статистического справочника Католической церкви» за 2017 год, в России проживает около миллиона католиков, а полевые исследования российских специалистов по выявлению количества протестантов в РФ показали, что последних не меньше 2,5 млн – 3 млн человек. То есть католики и протестанты сообща должны составлять примерно 3% всего населения России. В нынешнем исследовании ФОМ они вместе с иными деноминациями представляют лишь 1%. Это вполне адекватная цифра, считает Роман Лункин. «Здесь как раз показан уровень практической религиозности, а не национальной принадлежности к той или иной культурной среде. Этот 1% представляет тех, кто реально посещает церковь, что для религиозных меньшинств немало», – выдвинул предположение эксперт. С ним согласен управляющий делами Российского объединенного Союза христиан веры евангельской (пятидесятников) (РОСХВЕ) епископ Константин Бендас. Он пояснил «НГР», что «особенность протестантизма в России в том, что здесь нельзя быть номинальным протестантом». «Те, кто себя называет протестантами, на самом деле ими являются по самой высшей шкале воцерковления. Это люди, которые посещают богослужения не реже одного раза в неделю, которые не просто знают основополагающее вероучение и книгу своей конфессии, то есть в нашем случае Библию, а также читают ее не меньше одного раза в неделю. Это люди, которые молятся ежедневно, живут общинной жизнью, знают друг друга, дружат семьями и общаются вне церковной воскресной службы», – подчеркнул он. Константин Бендас также рассказал, что год назад вместе с российскими религиоведами и социологами он проводил собственное исследование религиозной принадлежности в РФ. «Мы попытались просчитать количество воцерковленных верующих в России, включая все традиционные и даже экзотические религии: православные, католики, протестанты, мусульмане, иудеи и вплоть до кришнаитов, последователей учения Живой этики Блаватской и приверженцев различных тантрических школ. И мы были очень удивлены, когда получили цифру 9,5%. То есть во всей России набралось всего 9,5% серьезного религиозного населения. А 90% – это те, кто лишь что-то слышал о религии по телевидению, что-то знает из рассказов других, или их родственники и родители были религиозными. Или же причисляют себя к религиозному направлению исходя из национального признака», – заключил представитель пятидесятников. Роман Лункин добавил, что «если эту цифру по количеству католиков и протестантов в РФ сравнить с цифрами, которые показывают, сколько православных верующих посещают пасхальные и рождественские богослужения – а это примерно 3–5 млн человек, – то получится вполне адекватная картина по практической религиозности общин и достаточно большая цифра». «В этом случае 1% – это почти столько же, сколько и верующих РПЦ, которые не просто говорят о том, что они православные, но и посещают храмы и присутствуют на богослужениях», – считает религиовед. Кстати, еще в одном свежем исследовании ФОМа, посвященном вопросу влияния РПЦ на общественную жизнь, политику, культуру, по 32% мусульман и христиан западной традиции отметили положительное влияние РПЦ на общественную жизнь страны. Среди православных верующих такой ответ дали только 56%, а 21% заявили, что РПЦ никак и ни на что не влияет. На вопрос, бывает ли так, что РПЦ вмешивается туда, куда вмешиваться не должна, 27% мусульман ответили, что бывает, но редко. Такой же ответ дали и 28% протестантов и католиков, тогда как 24% православных ответили, что РПЦ часто вмешивается не в свои дела. При этом 23% представителей нетрадиционных для РФ христианских конфессий отметили, что РПЦ сегодня оказывает сильное влияние на власть. А вот за дальнейшее усиление влияния РПЦ на власть высказались 22% мусульман и 25% православных респондентов. http://www.ng.ru/events/2019-03-05/10_460_opros.html?fbclid=IwAR0hqAF-fnbGEadT2tSoahKz-nXxhGdaWNJzaEhxLpjedZeNJmUHBOo_iqY
  5. ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ Уважаемые коллеги! Совет по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте Российской Федерации Комиссия Общественной палаты Российской Федерации по гармонизации межнациональных и межрелигиозных отношений Санкт-Петербургская епархия Русской Православной Церкви Духовное управление мусульман Санкт-Петербурга и Северо-Западного региона Армянская Апостольская Церковь в Санкт-Петербурге Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена Санкт-Петербургская Восточная Академия АНО «Центр этнорелигиозных исследований» при поддержке Администрации Губернатора Санкт-Петербурга Администрации Губернатора Ленинградской области приглашают принять участие в Международной научной конференции РЕЛИГИОЗНАЯ СИТУАЦИЯ НА СЕВЕРО-ЗАПАДЕ: ТРАДИЦИОННЫЕ РЕЛИГИИ/РЕЛИГИОЗНЫЕ ТРАДИЦИИ 26 апреля 2018 года в Санкт-Петербурге Цели проведения конференции: - Обсуждение динамики религиозной ситуации на Северо-Западе; выявление проблемных вопросов изучения религиозной ситуации; изучение типологии и взаимовлияния религиозной и этнической идентичностей; выработка механизмов гармонизации этнорелигиозной ситуации; информационное противодействие этническому и религиозному экстремизму. Материалы конференций планируется опубликовать в сборнике «Бюллетень Центра этнорелигиозных исследований», входящий в наукометрическую базу РИНЦ. Публикация бесплатная Заявки на участие в конференции и тезисы для сборника просим присылать по электронному адресу: alpril@mail.ru, snummi@mail.ru до 28 февраля 2016 года. Адрес для почтовых отправлений: 191186, Санкт-Петербург, наб. реки Мойки д. 48, корп. 20, ауд. 216 (кафедра социологии и религиоведения). В случае Вашего согласия просим Вас сообщить Ваше решение и предполагаемую тему выступления до 16 апреля 2018 года по электронному адресу: cpmm.ru@gmail.com , snummi@mail.ru Также просим Вас зарегистрироваться на официальном сайте конференции http://nw-situation.pravorg.ru/ В заявке просим указать Ф.И.О. (полностью), тему выступления, место работы (название учреждения и подразделения), ученую степень и должность, домашний и рабочий адрес (с индексом), телефон (с кодом города), электронный адрес. Расходы на проживание, проезд и питание несут участники конференции. Требование к оформлению тезисов. 1. Объем тезисов до 0,25 печатного листа - 10 тыс. знаков. 2. Шрифт Time New Roman, кегль 12, междустрочный интервал 1,5. 3. Поля: верхнее и нижнее - 20 мм, левое - 30 мм, правое - 10 мм. 4. В правом верхнем углу печатаются инициалы и фамилии автора (прописными буквами); заголовок тезисов печатается в центре прописными буквами. 5. Затекстовые ссылки оформляются в соответствии с библиографическими требованиями, размещаются после текста статьи под заголовком «Список литературы». Источники располагаются по алфавиту. Для связи затекстовых библиографических ссылок с текстом статьи используют знак отсылки, который приводят в виде цифр (порядковых номеров). Отсылки в тексте статьи заключаются в квадратные скобки. Если ссылку приводят на конкретный фрагмент текста документа, в отсылке указываются порядковый номер и страницы. Сведения разделяются запятой. Например: В тексте: [10, с.81 ]; В затекстовой ссылке: 10. Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. 175 с. 6. Оргкомитет оставляет за собой право отбора тезисов для публикации и технической корректуры. С уважением, Председатель Оргкомитета Конференции – Заведующий кафедрой теологии и истории религий РГПУ им А.И. Герцена, д.ф.н., профессор Прилуцкий Александр Михайлович alpril@mail.ru (812) 312-99-25 доб. 216 Директор Конференции – Директор АНО "Центр этнорелигиозных исследований", кандидат богословия, протоиерей Александр Александрович Пелин +7-921-346-22-49 cpmm.ru@gmail.com Помощник Директора Конференции: Гладкая Ольга Владимировна: +7-911-986-12-52 snummi@mail.ru
  6. Religious Regulations and Orthodox Competition in Ukraine Posted by Tymofii Brik Feb 16, 2018 Recent, Religion, Society BY TYMOFII BRIK Ukraine is diverse in many ways. One of them is religion. Solidarity and fragmentation take place in this field as much as in politics. In a recent Kennan Cable Matt Rojansky and Mikhail Minakov showed how Ukraine’s democracy is connected to the competition among and cooperation of churches. However, we can also look at Ukrainian religious life from a nonpolitical, economic point of view. Let me show you how this can be done. In 2000, Rodney Stark and Roger Finke published their seminal book, Acts of Faith: Explaining the Human Side of Religion, which has been praised by international scholars of religion and yet surprisingly overlooked and undervalued by scholars and pundits in Eastern Europe, including many in Ukraine. Today, eighteen years after its publication, the insights of this book seem to be much needed in Ukraine. Acts of Faith sought to sum up multiple theoretical and empirical discussions of what sociologists call the supply-side approach. The supply-side theory identifies religious organizations as suppliers of religious products and services. As the story goes, the composition of religious markets is an important causal factor in the religious behavior of people. In other words, the religious behavior of individuals can be modeled successfully once one knows whether a religious market is competitive or concentrated, regulated or unregulated, omnipresent or isolated. These variables are crucial because they tell us a lot about the incentives and capacities of various religious organizations to be engaged with people as well as to influence them through the quality of the services they offer. All this in turn affects people as they make their religious choices. One of the most original hypotheses derived from this theory is that religious pluralism (which sometimes manifests as church competition) should increase the religiosity of people. This expectation is formulated in strong contrast to the preceding conventional wisdom, which held that competition erodes legitimacy and the power of churches, thus making them susceptible to secular trends. In contradistinction to that view, the supply-side theorists offered a novel, thought-provoking idea, namely, that church competition stimulates religious organizations to become more adaptive and to increase the quality of their services. This theory is more likely to work successfully in a democratic environment of pluralism, where people are free to express their individuality and church affiliation can be exercised as an unforced choice. The supply-side approach has inspired many researchers to collect and analyze data on religious pluralism, church competition, and religious regulations around the world. The Religion and State (RAS) project is one of the most comprehensive attempts to make such data available. This project includes data on post-Communist societies. Figures 1 and 2 show two indexes for post-Communist societies from the early 1990s to 2007 derived from these data. The first index is called “Regulation of and Restrictions on the Majority Religion or All Religions” and is based on twenty-nine items describing various restrictions that may exist in a society, such as restrictions on religious political parties, public religious speech, access to places of worship, and so forth. The second index is called “Specific Types of Religious Legislation” and is based on fifty-one items, such as restrictions on the production, import, selling, or consumption of specific foods or alcohol, restrictions on interfaith marriages, tithing requirements, various restrictions on women’s public appearance, and the like. Figure 1 shows the distribution of religious regulations and restrictions across post-Communist countries listed in the database. The darker shades indicate higher values of the index while gray indicates an absence of data. As can be seen, most of the religious regulations in the post-Communist space have been instituted in Asian countries, while Ukraine has witnessed lower rates of regulation, with levels comparable to those seen in Romania, Moldova, Bulgaria, and Russia. Figure 2 shows the distribution of religious legislation. In terms of this index, Ukraine had one of the most relaxed legislative systems among all post-Communist societies. Figure 1. Index of Regulation of and Restrictions on the Majority Religion or All Religions, RAS (1992–2008) Figure 2. Index of Specific Types of Religious Legislation in Post-Communist Societies, RAS (1991–2007) However, recently the Ukrainian religious market has received some signals that more intense regulation may be on the horizon. President Poroshenko has emphasized the importance of having one united Ukrainian Orthodox Church, while Ukrainian legislators argue about imposing new restrictions on churches with a center in the “aggressor state.” These actions are inspired to a large degree by the idea that a single united Orthodox Church will serve as a better religious pillar of society than a fragmented market of fiercely competing Orthodox jurisdictions. Interestingly, this very idea contradicts the logic of the supply-side narrative and can be challenged in light of the information provided in Acts of Faith. In fact, a greater concentration of the Orthodox confession could result in religious fatigue among Ukrainians and consequently increase secular trends. What are the most critical regions for Ukraine in terms of Orthodox competition? In other words, which regions could be affected most by interventions in religious markets? This can be investigated with the aid of novel data on religious communities in Ukraine. The following index of competition is constructed as one minus the Herfindahl index for the three major Orthodox organizations in Ukraine: the UOC-KP (Kyivan Patriarchate), the UOC-MP (Moscow Patriarchate), and the UOAC (Ukrainian Autocephalous Orthodox Church). This index is a widely accepted measure and ranges from 0, when there is a single religious group, to a little less than 1, when there are many denominations of equal size. All other churches are excluded for this exercise. Figure 3. The Orthodox competition in Ukraine, 1991–2017 What do these data tell us? The first clear observation is that the Orthodox competition increased in almost all regions of Ukraine after 2000. There are no more regions with Orthodox monopoly. Thus, the issue raised by Poroshenko and other politicians is of crucial importance for all regions of Ukraine. The second observation is that the western and central regions of Ukraine tend to have higher rates of Orthodox competition, while it is also known from other sources that these places tend to have higher religiosity in general. Thus, any decision about any state interventions will inevitably affect most devotional congregations in Ukraine. While most of the public tends to agree that unification will make the Orthodox Church stronger and omnipresent, the outcome could in fact be quite different. Of course, the final outcome will depend on other factors that influence religious socialization, including educational and political institutions, as well as the process of political desecularization. Nevertheless, it seems that the exact mechanisms of how church competition operates are being disregarded by political actors and their advisers, and thus the political gesture of Poroshenko is at risk of posing a disservice to religious organizations in the long run. At least, that is what the supply-side theory suggests. http://www.kennan-focusukraine.org/religious-regulations-and-orthodox-competition-in-ukraine/
  7. ДЕСЕКУЛЯРИЗОВАННОЕ ОБЩЕСТВО КАК ПОКАЗАТЕЛЬ ВИТАЛЬНОСТИ РЕЛИГИИ Благоевич М. Год выпуска 2015 Номер выпуска 4 (6) Сс. 3-7 Аннотация. В своей работе автор делает попытку показать, что не подтвердились прогнозы отдельных теоретиков, философов и социологов теории секуляризации о неизбежном исчезновении или маргинализации религии в процессе модернизации общества. Религия выжила, а в некотором отношении предвестила свое возвращение в общество и значение не только для индивида, но и для коллективных представлений и действий. Детерминистические рамки поворота от секуляризации к десекуляризации общества складываются из сплетения нескольких важных изменений общества. С одной стороны, имеет место приобретение религиозной традицией политического значения, а с другой стороны, упомянутые традиции, предвещая свое возвращение, деприватизируют принятые, синкретические верования и поведение, что является существенными элементами процесса десекуляризации религиозной жизни. Многие социологи и специалисты по религиоведению в период указанных общественных событий с середины 70-х видят религию, которая, готовя свое возвращение, ставит под серьезное сомнение тезис секуляризма или же сужает его в культурно-географическом смысле, ограничивая Европой или даже только Северной, точнее Западной Европой, как ранее предложил это «правоверный» сторонник парадигмы секуляризма Питер Бергер, а затем и Дэвид Мартин. Ключевые слова: теории секуляризации; маргинализация религии; процесс модернизации; десекуляризация; рынок религиозных взглядов. Как определить десекуляризацию Проявление отдельных элементов десекуляризации общественной жизни мы встречаем еще с 70-х годов прошлого века. Однако, только в конце прошлого и в начале нового века робко ставится вопрос концептуализации теории десекуляризации и лишь немногие авторы рассматривают проблемы и неоднозначность религиозных изменений в направлении десекуляризации подобно авторам, которые в течение 50-70-х годов прошлого века занимались понятием и процессом секуляризации. Парадокс состоит возможно и в том, что в отдельных случаях речь идет об авторах, которые за минувшие время подорвали свои собственные теоретические исходные установки. Парадигматичным является пример Питера Бергера, бывшего некогда одним из серьезных сторонников теории секуляризации [1], который в конце прошлого века в своем, сейчас известном и часто цитируемом тексте [2; 3], пишет о процессе десекуляризации многих обществ и даже всего мира, и о том, что предположение, что мы сегодня живем в секуляризованном мире ошибочно. «Сегодняшний мир, если не считать некоторых исключений, ...безмерно религиозен, каким был и всегда, а в некоторых районах даже больше, чем ранее. Это значит, что вся литература, созданная историками и социологами, которые достаточно легко опубликовали «теорию секуляризации», по существу ошибочна» [3, с. 12]1 . А больше всего ошибочно предположение просветительства, что модернизация ведет непосредственно к снижению роли религии и религиозности, хотя это предположение может быть точным для некоторых обществ, например на Западе, и оттуда определенные географическо-цивилизационные сокращения парадигмы секуляризации, к которым прибегает Дэвид Мартин [4, c. 123-128; 5, с. 23- 24]. Ясно, тем не менее, что отношения между модерностью и религией непростые и неодносторонние ни в обществах Запада, не говоря уже о тех обществах, которые не принадлежат к данной группе обществ2 . При всем этом особенно важны общественные группы и индивиды, которые не приспосабливаются к современному секуляризованному миру, а борются против секуляризации или секуляризма. При этом мы не принимаем во внимание тех индивидов и общественные группы, которые не проявляют активности в этом противостоянии, но не могут вынести состояние относительности общественных ценностей, индивидуализма, неопределенности и неуверенности в современном секуляризованном мире. Консервативные, ортодоксальные и традиционные религиозные организации и движения не только в христианстве, но и в других мировых религиях, − пишет Бергер, которые на международной религиозной сцене активны в отрицании или борьбе с эффектами секуляризации, повсюду в экспансии в отличие от тех движений и организаций, которые в течение многих десятилетий вложили много энергии в то, чтобы приспособиться к современному миру. Все это важно как раз потому, что современный процесс десекуляризации в первую очередь определяется и понимается в виде контрасекуляризации и должен обозначать общественный процесс, противоположный процессу секуляризации [6; 7]. Это, с другой стороны, говорит о сложности религиозной и глобальной общественной ситуации: во многих современных обществах сосуществуют секуляризационные и контрасекуляризационные тенденции, деятели и силы и их изучение как процессов, которые не взаимоисключают друг друга, и далее является важной задачей современной социологии религии. Примеры витальности религии: в прошлом и в настоящем Детерминистические рамки поворота от секуляризации к десекуляризации общества складываются из сплетения нескольких важных изменений общества, относительно которых у социологов в основном нет разногласий, которые парадигматично подтвердили изменение как положения самой религии и религиозных институтов в обществе, так и духовной атмосферы в культуре. С одной стороны, имеет место приобретение религиозной традицией политического значения, а с другой стороны, упомянутые традиции, предвещая свое возвращение, деприватизируют принятые, синкретические верования и поведение, что является существенными элементами процесса десекуляризации религиозной жизни. Речь идет о событиях, которые показали, что религия не проиграла, т.е. что она опять восстановила потенциалы, чтобы вдохновить значительные коллективные усилие людей, направленные на изменения, которые касаются самой сути их политической и религиозной жизни. Даже в Европе, центре процесса секуляризации в начале 80-х годов религия и церковь начинают публично выступать с все более очевидными политическими притязаниями. И католическая, и протестантские церкви поднимают свою голос против ядерного вооружения, а также против загрязнения окружающей среды, подчеркивая таким образом не только свою современность, но и ангажированность, касающуюся ключевых вопросов и проблем современного мира. В это время, или несколько позже, и в коммунистических странах религия начинает играть все более заметную роль в обществе, прежде всего в Польше, а затем и на Балканах в ситуации военных конфликтов и распада югославской социалистической федерации. Занятые делами, которые в значительной мере превосходят заботу о душе, религиозные организации в упомянутых регионах приобретают ощутимый вес в обществе, который используется больше всего в политике, что является очевидным сдвигом по сравнению с предыдущим десятилетием при социалистическом строе. Многие социологи и специалисты по религиоведению в период указанных общественных событий с середины 70-х видят религию, которая, готовя свое возвращение, ставит под серьезное сомнение тезис секуляризма или же сужает его в культурно-географическом смысле, ограничивая Европой или даже только Северной, точнее Западной Европой, как ранее предложил это «правоверный» сторонник парадигмы секуляризма Питер Бергер, а затем и Дэвид Мартин. Как мы уже отметили, Бергер кратко обосновывает отдельные важные тезисы парадигмы секуляризма, среди которых и тезис о неизбежном последствии модернизации – снижении значения религии как в смысле общественных институтов, так и в смысле индивидуального сознания. Этот тезис основан на ряде предпосылок, которые Юрген Хабермас систематизирует следующим образом: первая предпосылка касается научно-технического прогресса, который влияет на развитие антропоцентричного понимания развенчанного мира в ущерб теоцентричным и метафизическим картинам мира; второе, в процессе дифференциации общественных подсистем, церкви и религиозные общины теряют влияние на правоведение, политику, культуру, образование, науку – и ограничиваются предоставлением «милости Божьей» тем, кому она необходима, теряют прежнюю роль в обществе и третье, в индустриальном и постиндустриальном обществе возрастает экгзистенциальная безопасность людей и исчезает потребность людей прибегать к Богу или потусторонним силам, чтобы обуздать обстоятельства, на которые невозможно влиять [9]. Но эта теория никогда не была подтверждена эмпирически и споры вокруг нее в конце 70-х годов прошлого века, становясь яростными, ставили ее сторонников в неловкое положение, вынуждая корректировать теорию определенным культурно-географическим ограничением, так что она «была, также как сегодня, правильной для одной части мира, для Европы, нескольких обособленных территорий и немногочисленных европейски образованных интеллектуалов в разных странах мира. Остальное человечество является столь же глубоко религиозным, как и раньше, вероятно даже больше, чем это было в начале века» [5, с. 23-24]. Причины неспособности социологов объективно представить религиозную ситуацию в мире автор видит не только в идеологических убеждениях социологов, но и в их ограниченности: социологи плохо знают «остальной мира», поскольку действительно живут в секуляризованной среде, далекой от верований и религиозной практики. Мартин признает энергичный ход секуляризации в Западной Европе в виде определенных обстоятельств, таких как конфликт церкви и просвещения, разрыв органического сообщества (урбанизация) и появление мегалополисов. Однако, даже в этих обстоятельствах отдельные национальные сообщества или субсообщества, которые выносили чужую и внешнюю власть (Польша, Ирландия, Страна Басков, Фландрия, Словакия, Хорватия и Бретань, затем миграционные мусульманские общины в современной Европе) находят свой источник и идентичность в исторической вере и их религиозность заметно более жизнеспособна, чем где-либо в другом месте. Констатируя, что Европа не является центром мира, и изучая религиозную ситуацию в Северной и Латинской Америке и на исламском Ближнем Востоке, а также в Северной Африке, Мартин показывает, что в тех областях динамика религии несколько отличается от европейского опыта и европейского образца религиозных перемен и приходит к идее о необходимости фундаментального сужения действия парадигмы секуляризма на Европу, где «социологическая модель секуляризации создана и, возможно, поэтому к ней и относится» [4, c. 123-128]. Любопытно при этом то, что индивидуализация, всеобщая рационализация общественной жизни и общественно- экономическое развитие, столь характерные для европейского опыта модернизации и секуляризации, не действительны для других территорий с теми же самыми характеристиками. В качестве лучшей иллюстрации этого чаще всего приводят Соединенные Штаты Америки. В протестантских странах Европы процесс секуляризации наиболее выражен по сравнению с другими конфессиональными областями Европы, чего никак нельзя сказать о протестантских США с весьма многочисленными и активными церквями и высоким уровнем религиозной веры. Здесь как будто не действует тезис о модернизации и секуляризации общества как ее последствия. Секуляристы находили ответ в определении специфики, точнее отличии Америки. Эти отличия заключались в нескольких важных аспектах истории Америки и развития культуры на этой территории: в Соединенных Штатах религиозные организации традиционно играют важную роль в социализации и интеграции людей в общество путем формирования групповой солидарности; там существовал плюрализм, характерный для культуры в целом, и в итоге религия в Америке исторически сопровождала модернизацию. Другие авторы толковали тезис о секуляризации и модернизации общества в контексте европейской эксклюзивности процесса секуляризации, где теория секуляризации хорошо объясняет общественные и религиозные изменения, являясь при этом не вполне эффективной для остального мира. Тарнер выделяет несколько макро социальных факторов, которые могут помочь в объяснении актуальности религии в современном мире. В первую очередь он выделяет крах организованного коммунизма и упадок марксистско-ленинской идеологии в Европе, особенно в Польше, Украине и бывшей социалистической Югославии. Наиболее важной была связь между православной церковью и русским национализмом и патриотизмом с примерами периода II мировой войны и постсоветского периода. Но и в других коммунистических странах, от Вьетнама, Кубы до Камбоджи, возвращение к религии происходит из- за разочарования людей в упомянутой идеологии. Второй фактор касается глобализации и роста миграций в мире и расселения мигрантов в странах с развивающейся экономикой, где их до того времени не было, что привело к возникновению диаспорных общин, которые чаще всего складываются на религиозно- этнической основе. Примером этого являются турки исламского вероисповедания в Германии, китайские буддийских меньшинства по всему миру и т.д. «Сложная связь между религией и политикой идентичности устанавливается повсюду в мире – от индуизма в Индии до католицизма в Польше и синтоизма в Японии и таким образом религия становится частью внутренней структуры публичной сферы общества» [10, с. 31]. С другой стороны, такая ситуация порождает напряженность и конфликты, не существовавшие ранее. Любопытны данные, отражающие опыт Европы, и статистика. Так, по данным Европейского социологического исследования (The European Social Survey, ESS, Round 4, 2008-2009) в странах Европы абсолютное большинство верующих составляют представители христианских конфессий, так что религиозно-конфессиональная карта показывает, что Европа остается христианской. Ho упомянутые современные миграционные процессы и социокультурные тенденции привели к ослаблению ранее однородного культурно- религиозного европейского пространства. На этом пространстве можно наблюдать различные этнические и религиозные группы, которые относят себя к другим религиозным традициям, прежде всего к исламу. Например во Франции 8% верующих исламского вероисповедания, в Бельгии – 6%, в Швеции – 5%, Швейцарии – 5%, а в Великобритании – 4% [11, с. 23]. Интересно, что доля мусульман больше как раз в тех европейских странах, в которых установленный уровень религиозности коренного населения особенно низок. Отсюда вытекает серьезная проблема при поиске возможностей для мирного сосуществования различных религиозных традиций, а также большой вызов для государства, которое должно регулировать взаимные отношения этих традиций, что, как пишет Тарнер, может заставить его отказаться от традиционно либерального подхода, предполагающего отказ государства от вмешательства в дела церкви. Например, в США и Сингапуре государство начинает регулировать ислам, чтобы включить в общество «умеренных мусульман». В качестве третьего фактора присутствия и публичности религии в современном мире Тарнер приводит слом постколониального секулярного национализма на Ближнем Востоке и в Северной Африке и подъем духовной революции (Иран) и различных видов радикального ислама, имеющих свои корни, с одной стороны, в массовом протесте против банковского сектора и коррумпированных и авторитарных секулярных структур власти, а с другой стороны, в борьбе за защиту культурной и религиозной идентичности против либерального и секулярного влияния Запада. На секуляризацию, указывает Тарнер, можно смотреть и другими глазами, а именно, в контексте современного превращения религии в товар на рынке религиозных идей и практик. Это новое в либеральном обществе, поскольку раньше на религию смотрели как на систему идей и практики, основанной на неизъяснимой природе религиозной коммуникации. Сейчас религия изъяснимое выражение, которое имеет свой сбыт на рынке и поэтому в полной мере совместима с современным миром. Список литературы (References) 1. Berger, Peter (1969) The Sacred Canopy, Elements of a Sociological Theory of Religion, New York. 2. Berger, Peter (1999) The Desecularization of the World: A Global Overview, The Desecularization of the World: Resurgent Religion and World Politics, Grand Rapids: Wiiliam B. Eerdmans Publishing Company. 3. Berger, Piter L. (2008) Desekularizacija sveta – preporod religije i svetska politika, Meditteran Publishing, Novi Sad. 4. Martin, Dejvid (1994) „Pitanje sekularizacije: perspektiva i retrospektiva”, u Povratak svetog? Niš, Gradina. 5. Berger, Piter (2001) „Sociologija: povlačenje poziva”, u Đorđević, B. D. Sociologija forever, Niš, Punta. 6. Karpov, Vjaceslav (2010) „Desekularization: A Conceptual Framework”, Jouranl of Chursh and State, Vol. 52, No. 2., P. 232-270. 7. Карпов, Вячеслав (2012) „Концептуальные основы теории десекуляризации”, Государство, религия, церковь в России и за рубежом, № 2., С. 114-164. 8. Dejvi, Grejs (2008) „Evopa: izuzetak koji dokazuje pravilo? ”, u Piter L. Berger (priredio) Desekularizacija sveta – preporod religije i svetska politika, Meditteran Publishing, Novi Sad. 9. Habermas, Jirgen (2008) „Dijalektika sekulaeizacije”, Nova srpska politička misao, Beograd, 29. april 2008., URL: http://www.nspm.rs/granicemultikulturalizma/dijalektika-sekularizacije.html, posećeno 23. decembra 2009. 10.Тернер, Брайан (2012) „Религия в постсекуларном обществе”, Государство, религия, церковь в России и за рубежом, № 2., С. 21-51. 11. Kofanova Elena; Mčedlova Marina (2012) „Religioznost građana Rusije i Evorpe”, Filozofija i društvo, br. 1, str. 21-39. СВЕДЕНИЕ ОБ АВТОРЕ Благоевич Мирко доктор социологических наук, ведущий научный сотрудник, руководитель FOREL Института общественных наук. ул. Краљице Наталије, д. 45, Белград, Сербия. E-mail: blagomil91@sbb.rs
  8. ЭТНИЧЕСКОЕ И КОНФЕССИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ КАК ФАКТОРЫ ИДЕНТИФИКАЦИИ РУССКОЙ МОЛОДЕЖИ БОЛЬШОГО ГОРОДА (НА ПРИМЕРЕ г. ПЕРМЬ) Рязанова С. В. Пермякова Н. С. НАУЧНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ. СЕРИЯ: СОЦИОЛОГИЯ И УПРАВЛЕНИЕ Год выпуска 2015 Том 1 Номер выпуска 1 (3) Сс. 28-41 Aннотация В статье рассматриваются особенности национальной и конфессиональной самоидентификации русской молодежи как части титульной нации. Этническое и национальное сознание анализируются как значимые составляющие процесса индивидуальной и групповой самоидентификации. Исследование охватывает учащуюся и работающую молодежь, приехавшую и изначально проживающую в городе. Молодежь является объектом, изучение которого позволяет прогнозировать закономерности социального развития в будущем. Рассмотрение проблемы учитывает поликонфессиональный, полиэтнический и пограничный в географическом отнощении характер Урала как региона. Делается акцент на специфике поведения представителей именно титульной нации, как в значительной мере определяющей социальный портрет молодежи. Понятие большого города используется как устойчивое, наделенное рядом характерных черт. Авторы устанавливают причины сниженного интереса к религиозному и этническому отождествлению себя с группой у молодых людей, принадлежащих к разным социальным группам и объединенных проживанием в крупном городе. Определяются условия, необходимые для интенсификации процесса идентификации. Предлагаются средства актуализации процессов формирования идентичности молодежи. Ключевые слова: молодежь, идентичность, самосознание, культура, этническое, конфессиональное Исследования социальной идентичности стали особенно актуальными в последнее время в силу ряда произошедших в обществе перемен. Возникло целое направление представителей социологической мысли, посвятивших свои работы проблемам этой направленности [4, 20, 21, 31]. Западные социологи также отмечают, что идентичность является ключевым понятием для современного общества [36, c.367]. Стоит констатировать, что данная категория находится на перекрестке междисциплинарных интересов, несмотря на длительную историю связанного с ней дискурса [23]. Н.И. Даудрих, аргументируя значимость проблемы, констатирует: «Во-первых, поведение человека, его действия во многом зависят от того, из какой социальной позиции он действует, причем значимым оказывается не только само объективное положение человека в общественной структуре, но и то, как оно видится своему носителю, то есть его социальная идентичность. Во-вторых, в период крупных структурных перемен в обществе происходит смена сложившихся ранее идентичностей, формирование новых, восстановление разрушенных, исчезновение некоторых прежних идентичностей. Ряд аспектов идентичности трансформируется особенно значимо: так, серьезные изменения происходят с пространственными и временными аспектами из-за переопределения границ самой территории общества и рамок протяженности его социального времени» [6, c. 77-78]. Становление идентичности представляет собой перманентный процесс, связанный с утверждением межперсональных связей [37, c. 748] и конструированием индивидуальной идентичности [40; 33, c. 389], и этот релятивизм обеспечивает постоянную актуальность изучения самого процесса. Общепризнано, что «‘‘нормально’’ функционирующая идентичность всегда проблемна и представляет собой направленный идентификационный процесс, имеющий как свои цели, так и предпосылки, где одни образы Я поддерживаются, другие достигаются, а третьи отвергаются» [7, с. 178]. В ряду наиболее значимых факторов в формировании современной идентичности стоят этническое и конфессиональное самосознание как определяющие, во многом, поведение личности в социальном пространстве. Конструирование обоих видов идентичности представляется индикатором роста уровня самосознания индивида и группы. Гендерная и этническая идентичность являются центральными компонентами в структуре социальной идентичности личности, поскольку «именно принадлежность к этническим и гендерным группам представляет собой наиболее очевидные основания для категоризации» [16]. Поэтому национальная и религиозная идентичности играют ведущую роль в условиях разного рода социальных конфликтов и противоречий [18]. Предметом рассмотрения выбраны особенности идентификации, протекающей в молодежной среде. Молодежная страта выбрана нами в качестве объекта исследования, прежде всего, потому, что это позволяет оценивать перспективы идентификационных процессов, прогнозировать их протекание, предвидеть, какими будет параметры этноконфессионального пространства страны в будущем. Н.И. Даудрих справедливо отмечает, что «идентичность молодых более неустойчива, в ней отсутствует окончательная сформированность, она быстрее реагирует на происходящие перемены» [6, c. 86]. Процесс становления идентичности на ранних этапах жизненного пути протекает наиболее интенсивно и ярко. Именно в юности связанные с идентичностью установки приобретают устойчивость, укрепляется осознание своей принадлежности к группе, определяется мотивация ее выбора, формируется мировоззрение [16]. Одновременно становление этнорелигиозного сознания является показателем гражданской зрелости молодежи и завершения процесса социализации. Различные аспекты молодежной самоидентификации уже были рассмотрены в ряде научных публикаций [3, 12, 13, 19]. Вместе с тем, в большинстве из них мы не встречаем детального анализа особенностей восприятия молодежью групп, которые обладают иными конфессиональными и этническими качествами, в то время как именно восприятие другого и конструирование понятия границы с другим являются краеугольными камнями для формирования собственной идентичности [27, c. 119; 5, c. 198; 34, c. 240]. Важность такого рода исследования для Перми усугубляется тем, что Урал традиционно является многонациональным и поликонфессиональным регионом. На территории Перми проживают представители более шестидесяти национальностей, а также последователи основных традиционных религий и около трех десятков религий нового типа [данные переписи населения 2002 г. по Пермскому краю]. Исследования, затрагивающие территории с такими характеристиками, уже неоднократно проводились в отечественной и зарубежной социологии [1, 10, 11, 15, 26, 28, 38, 39], однако Пермский край не становился объектом отдельного внимания именно в аспекте изучения специфики этноконфессиональной идентичности. Как правило, в таких условиях в исследовательских проектах особое внимание уделяется так называемым малым народностям, которые потенциально могут находиться в ущемленном по некоторым параметрам положении. Проблемы титульной нации в таких местностях чаще всего не принимаются во внимание, хотя и рассматриваются в некоторых работах [2]. Факторы формирования этнической идентичности русских также чаще рассматриваются в работах, исследующих регионы с иной титульной нацией [25]. Не ставя перед собой задачи охарактеризовать все аспекты и закономерности социального бытия титульных наций, авторы исследования ориентированы на выявление специфики, которая сопровождает самоидентификацию молодежи, относящейся к таким этническим общностям. Поэтому представляется необходимым исследовать особенности этноконфессиональной идентификации именно русской молодежи. При определении темы было учтено и такое обстоятельство, как специфика большого города. В это понятие мы вкладываем совокупность ряда характеристик, которые сопровождают населенные пункты, численность проживающих в которых превышает один миллион. К таким параметрам относятся, несомненно, развитые инфраструктура и система массовой информации, многопрофильное производство, динамичная политическая жизнь, наличие резкой социальной, этнической и религиозной стратификации, многоступенчатая система образования. В связи с этим можно говорить о наличии целой системы факторов, формирующих молодежную идентичность в современную нам эпоху. Как отмечалось ранее, внутри этой системы важную роль играют конфессиональная и этническая идентичности. Основной целью исследования, таким образом, становится определение соотношения указанных идентичностей и доминанты в процессе самоидентификации русской молодежи, проживающей в большом городе. Исследование проходило в мае-августе 2007 года в г. Перми – всего собственными силами было опрошено 805 человек. Объект исследования – молодежь, временно или постоянно проживающая в Перми в возрасте от 15 до 30 лет, учащиеся высших и средних специальных учебных заведений, а также работающие. Выборка – целевая квотная. Исходя из статистических данных по г. Перми, были пропорционально опрошены учащиеся государственных и негосударственных учебных заведений (гуманитарного, технического и естественнонаучного профиля), а также молодежь – работники умственного и физического труда. Всего было охвачено 20 различных специализаций. Среди опрошенных – студентов ВУЗов почти 50%, учащихся средних специальных заведений около 28%, остальные – работающая молодежь. Метод сбора информации – раздаточное анкетирование. Выбор метода [32, c. 26], обусловлен спецификой объекта исследования – молодежи, его интеграцией в малые социальные группы (студенческие группы, коллектив на предприятии). Предпочтение анкеты стандартизированному интервью объясняется тем обстоятельством, что задаваемые вопросы имеют глубокий интимно-личностный характер и не всегда могут быть озвучены вслух. Граница между учащейся и работающей молодежью представляется нам размытой, поскольку многие совмещают эти два занятия, и здесь, скорее, отнесение молодого человека к первой либо второй группе зависит от его собственной идентификации. Тем не менее, 28,4% пришлось на тех, кто имеет высшее или незаконченное высшее образование; почти 43% респондентов закончили только среднюю школу; 19,6% имеют незаконченное среднее образование. Самый низкий процент оказался тех, кто получил среднее специальное образование – чуть более 9%. Если говорить о профиле образования респондентов, то 42% пришлось на гуманитариев, 39,3% отнесли себя к получившим или получающим техническое образование, 13,5 сочли этот профиль естественнонаучным. Что касается длительности проживания в краевом центре, то почти 60% опрошенных оказались уроженцами Перми, еще 31,6% − приезжие, ориентированные на постоянное проживание в городе, и около 10% полагают, что уедут после окончания учебного заведения. Около половины (46,6%) респондентов пришлось на возраст 18-19 лет. Около 12% пришлось на группы в возрасте 16 и 17 лет. На каждый год от 20 до 26 лет процент охваченных опросом уменьшается с шагом в 1,5-2% − от 9 до 1,2%. На молодых людей в возрасте старше 26 лет пришлось всего 2,5%. Для почти трети молодежи, принявшей участие в опросе, этническая принадлежность окружающих людей не является существенной: 27,3% заявили, что ни разу не интересовались национальным составом коллектива, в котором они учатся либо работают. Более 50% процентов участников опроса постоянно общаются в многонациональных коллективах (21,5% указавших, что коллектив мононациональный, на наш взгляд, плохо осведомлены в этом вопросе). Однако этого нельзя сказать об их собственной этнической принадлежности. Только 8% утверждают, что им безразлично, к какой национальности они принадлежат. Всего 1% готов поменять национальность, если бы представилась такая возможность, поскольку принадлежность к русским абсолютно ничего не дает. Следует отметить, что в национальном вопросе большинство респондентов проявили умеренность: 56,5 % отметили, что придают вопросу своей этнической принадлежности небольшое значение, а 16,6% совсем отказали этой проблеме в значимости (почти 3% затруднившихся ответить, на наш взгляд, стоит отнести к последней группе – для них также вопросы национальной принадлежности не актуальны). Только около четверти опрошенных действительно придают значение тому, что являются русскими. Для мужчин этот показатель оказался более высоким (29,3%), чем для женщин (19,8%). Последние чаще всего (почти 60%) выбирали среди вариантов ответа тот, который говорит о незначительной важности самого факта собственной этнической принадлежности (таб. 1). Даже если бы эти показатели были гораздо выше в тех вариантах, что предполагают важность своей этничности, то собранные данные о том, насколько осведомлена молодежь в культуре своего народа, все равно подтвердили бы ее амбивалентность в этом вопросе. Так на вопрос: «Какие элементы культуры Вашего народа сохранились сегодня в Пермском крае?», почти 63% ответивших указали календарные праздники и обряды, около трети опрошенных упомянули похоронно-поминальную практику, свадебные мероприятия и традиционную пищу, и только 60% указали в качестве живого элемента культуры родной язык. Примечательно, что среди девушек количество заявивших о своей осведомленности оказалось выше, чем у молодых людей почти по всем пунктам от 7% до 14% (таб. 2). Складывается впечатление, что внешней стороне материальной культуры дамы придают большее значение, нежели мужчины. Содержание ответов, очень слабо совпадающих с реальной ситуацией в городской культуре, в первую очередь свидетельствует о невнимании к вопросам такого рода в молодежной среде. Между тем, более 60% утверждают, что в их семье сохранились национальные праздники (к сожалению, исследование количественного типа не дает возможности выяснить, что попадает в эту категорию), почти 30% указали, что придерживаются национальной кухни (также не оговаривая ее содержание). Около 13% затруднились ответить на этот вопрос, а 17% уверены, что никаких национальных традиций в их семье не воспроизводится. Критерии, на основе которых национальная принадлежность определяется, оказались достаточно пестрыми (сами критерии в опросе были заданы в виде неальтернативных переменных): для 65,7% таковым является родной язык; около 52% полагают, что русские имеют специфические черты характера и психологию поведения; 46% полагают, что основой является историческое прошлое; только 25,7% уверены, что этническая принадлежность сопряжена с конфессиональной; треть опрошенных готова считать, что национальность должна отражаться во всех чертах культуры. Такое соотношение вполне объясняет и сравнительно невысокую долю тех, кто готов быть задействованным в культурных традициях русского этноса. Так, исключительно в национальных праздниках принимают участие только 27% респондентов, 16,5% готовы откликнуться на торжества и других народов, для почти 15% безразлично, в рамках какой традиции они празднуют то или иное событие, а почти четверть опрошенных в принципе не принимает участие в мероприятиях такого рода. Если добавить к последней категории 17% затруднившихся ответить, то получается, что для почти 40% внешняя сторона национальной культуры не важна, а еще треть достаточно неразборчива в этом отношении. Отдельного внимания заслуживает вопрос о том, какие плюсы предположительно может извлечь русский молодой человек из своей национальности. В этом аспекте самая большая группа респондентов сложилась из тех, кто в этнической принадлежности видит, прежде всего, возможность гордиться историей и культурой России (67,9%). Примечательно, что здесь явно видно стремление представителей титульной нации в какой-то мере узурпировать источник происхождения общекультурных ценностей и достижений страны, связывая их с деятельностью почти исключительно русских. С другой стороны, в таком отношении можно увидеть и стремление повысить собственную значимость. Значительная доля молодежи выделяет среди преимуществ своей «русскости» возможность сохранять и передавать детям родные культуру и язык (57%). Кстати, почти 84% молодых людей действительно интересуются историей и культурой своего народа. 35,1% молодых людей уверены, что среди своего народа они всегда встретят поддержку и смогут найти единомышленников. Стоит отметить, что среди девушек оказалось несколько больше тех, кому в принципе безразлично, к какой национальности принадлежать (9,6% против 5,8% у молодых людей мужского пола). Для 18,2% этническая принадлежность дает ощущение сопричастности с культурно-религиозным единством. Сравнительно невысокий процент молодежи, поддерживающей данный тезис, свидетельствует об интенсивных процессах модернизации социума, результатом чего становится его открытость новым веяниям, возникновение приоритетов универсального характера, выходящих за этнические или конфессиональные рамки. Собственно, широкое распространение с начала 1990 гг. так называемых новых религий является одним из аргументов в пользу данного утверждения. Хотелось бы также соотнести указанные 18,2% с теми 25,7%, которые готовы соединить национальное и религиозное. Меньшая доля тех, кто видит в православии преимущество, по сравнению с теми, кто просто фиксирует наличие некой общности, также, на наш взгляд, говорит о потере данной традиционной системой статуса общерусской системы верований, априори необходимой. Гордость за свою национальную принадлежность испытывает около 51% респондентов. 36,3% склоняются к аналогичной позиции, и только чуть более 6% не видят причин гордиться тем, что они русские. Мужчины оказались более чувствительны в этом вопросе: в отличие от женщин, среди которых действительно испытывают чувство гордости 44,2%, они занимают аналогичную позицию почти в 60% случаев (таб. 3). Весьма примечательны указанные поводы для гордости. Более 60% в качестве таковых указали гостеприимство и широту души, 57,3% – отзывчивость, около 50% – открытость. Активность, предприимчивость и трудолюбие составили соответственно 34%, 21,5% и 44%. Треть считает, что можно гордиться честностью русского народа. Менее 15% среди похвальных качеств назвали скромность, хитрость и спокойствие. Только 3% полагают, что гордиться особенно нечем. Из приведенных данных вырисовывается определенный образ русского народа, бытующий в умах молодежи: положительное в нем составляют те качества, которые связаны в большей мере с контактами с другими национальностями. Характеристики, способствующие материальному процветанию, занимают второе место, а этические параметры – третье. Довольно четко определена и иерархия негативных качеств представителей русского народа. На первом месте стоят пьянство и грубость (80,8%), на втором – лень (64,9%), далее следует низкий культурный уровень (51,1%). Со значительным отрывом далее идут отсутствие чувства собственного достоинства (27,5%), и предприимчивости (12,8%). В процессе собственной национальной самоидентификации большое значение имеет отношение к представителям других народов, являющееся, по мнению ряда психологов, отправной точкой самоопределения любой группы. Отношение «мы – они» может служить индикатором уровня развития самоощущения этноса. Людей, полностью толерантных или умеренно терпимых к так называемым «инородцам», набралось почти 59%, в то время как занимающих противоположную позицию оказалось только 34% (7% вполне индифферентны в этом вопросе). Одним из примиряющих начал в этом случае оказалась религия как универсальный способ отношения к миру, дающий возможность вхождения в это пространство индивида вне зависимости от его национальной принадлежности. Придерживаясь такой позиции, 76,8% опрошенных указали, что люди разных национальностей могут верить в одного Бога, а, следовательно – находиться в неком непротиворечивом единстве, нивелирующем этнические рамки. На наш взгляд, большинство опрошенных в целом не воспринимает национальные проблемы как болезненные, несмотря работу СМИ. Межэтнические конфликты рассматриваются ими только через призму того, задевает ли это их самих и близких им людей. Когда речь в анкете зашла о национальной нетерпимости, 4,3% отметили, что формулировка вопроса описывает надуманную проблему, 40% указали, что это личное дело каждого, 5,6% готовы мириться с беспределом, если это не задевает самих русских. Почти 20% уверены, что есть этносы, которые необходимо третировать, и только 28,7% утверждают, что такие явления для современного общества неприемлемы. Примечательно, что мужчины в этом вопросе оказались более нетерпимыми, нежели девушки: необходимость проявления нетерпимости они отмечают чаще на 6%, а ее неприемлемость признают реже на 10,2% случаев (таб. 4). Думается, что здесь стоит говорить не только о проявлениях бытовой ксенофобии, но и о том, что в оценке окружающего мира у многих молодых людей сегодня доминируют эгоцентрические тенденции, вытесняющие неактуальные для самого индивида вопросы на периферию сознания. Вопрос религиозной принадлежности оказался еще менее значимым, по сравнению с вопросом национальности (данные приведены в таблице 5). Как глубоко верующими, так и активно неверующими (на наш взгляд, речь идет об одном и том же типе отношения) назвали себя только 7,3% и 1,6% ответивших. Кстати, среди молодых людей убежденных атеистов оказалось больше, чем среди девушек, хотя и ненамного (2,9% против 0,7%). Около 42% осознают, что верят по привычке или потому, что это религия предков. В этом варианте вообще сложно утверждать, идет ли на самом деле речь о вере, либо это выражение бытующих в обществе стереотипов поведения. Еще 21,6% колеблются между верой и неверием, видимо занимая при этом отчасти утилитарную позицию. Почти 20% ни во что не верят, но либо игнорируют этот вопрос (6,2%), либо мирятся с теми, кто имеет другие убеждения (12,3%). Таким образом, число искренне верующих в два раза меньше, чем тех, кто не верит и впредь не собирается этого делать, а безразличных в этом вопросе фактически 63%. Это не означает, что молодежь атеистична по своей сути, скорее в данной возрастной категории обозначенная проблема пока вытесняется у большинства другими, более актуальными. С одной стороны, у большей части участников опроса имелся шанс для воспроизведения религиозного отношения: почти у 60% являются верующими представители старшего поколения. Учитывая то, что около 14% молодых людей просто не имеют информации такого рода, получаются достаточно высокие показатели. У почти 80% имеются верующие среди близких родственников (8% затруднились ответить, следовательно, эта цифра может быть еще выше). 62% постоянно контактируют с верующими людьми как с друзьями. Следовательно, можно говорить о наличии религиозной среды и возможности включения туда молодых людей. То, что только 50% решились реализовать такую возможность, является свидетельством активности выбора своей мировоззренческой позиции, не совпадающей с позицией родителей и окружения. Несколько противоречит этому тот факт, что 43,5% считают, что знакомы с историей церкви, к которой они принадлежат. 47,6% отметили, что знают основные положения учения, которого они придерживаются. Видимо, пассивное отношение к вере в сочетании с подачей информации о православии в ходе изучения истории страны дают повод для такого суждения, тем более, что «быть знакомым» – очень расширительное определение. Хотелось бы также отметить, что в анкете не уточнялось, о какой религии идет речь. Вполне возможно, что часть тех, кто утвердительно ответил на вопрос о своей осведомленности в вопросах веры, принадлежит к так называемым «новым религиям», для которых характерна более высокая интенсивность религиозной жизни. Нам представляется, что отношение к религиозной практике для части молодежи является либо вопросом культурной конъюнктуры, либо желанием перестраховаться в экзистенциальном плане: количество желающих посетить храм составило почти 60% (это на 10% больше, чем число тех, кто уверен в своей религиозности). Чаще такое желание испытывают женщины (65,8%), нежели мужчины (51,9%). Эта акция, очевидно, должна иметь разовый характер для большей части участников опроса, поскольку только 8% респондентов полагают, что храм необходим для вхождения в религиозное пространство. Для почти 73% участие в коллективной культовой практике не является постоянной потребностью. Видимо отношение к Богу для большинства стало не только сугубо личным вопросом, но и очень узким аспектом индивидуального существования. Молодежь Перми в целом не производит впечатления группы, для которой вера – это феномен, требующий постоянного воспроизводства и трансляции. Только 13,4% готовы давать своему ребенку религиозное образование в воскресной школе, 26,6% еще не решили для себя этот вопрос, а 58,6% не приемлют подобный вид образования для собственных детей. Одним из показателей приверженности своей вере является ее понимание как противовеса другим учениям такого рода. Среди молодых людей, охваченных анкетированием, 33% отметили, что воспринимают иноверцев очень хорошо. Более 28% считают себя вполне толерантными людьми. 8% заняли почти безразличную позицию в этом вопросе. Более 15% склонны негативно относиться к представителям другой веры, а 18% их просто не приемлют. Как видно, для почти двух третей опрошенных наличие людей, принадлежащих к другой системе верований, не является болезненной проблемой, что, по нашему мнению, вполне нормально для поликонфессионального региона. Если сравнить с аналогичными данными по представителям других национальностей, то получится, что религиозность окружающих людей для молодежи более безразлична, нежели этничность (хотя, оба показателя в принципе не очень высокие). Среди молодежи разных возрастов 47,3% полагают, что представители одного народа ближе друг другу, нежели единомышленники в вопросах веры. Противоположную позицию заняло 32% опрошенных. Среди реально неприятных вещей вопросы, связанные с национальной принадлежностью (как неальтернативные переменные), затронули в 102% случаев, с религиозными вопросами – 152%. Однако оскорбление своего национального достоинства как проблему указали почти 54%, а своей веры – только 35%. Очень высокие показатели оказались в тех формулировках неприятного, которые связаны не со своей национальностью, а как раз с равноправием разных этносов и религиозных течений. 53,4% возмущены нарушением прав человека в свободе выбора вероисповедания, 49,4% не приемлют неодобрительные высказывания в адрес представителей других религий, 39,3% считают болезненными для себя конфликты в коллективе между людьми разных национальностей. В этом аспекте разными оказались показатели среди респондентов мужского и женского пола. Молодых людей гораздо чаще волнует оскорбление собственных чувств в сфере национальной или религиозной принадлежности, а также отход от традиций. Девушки больше озабочены проявлениями несправедливости в обществе и нарушением прав человека (см. таб. №6). Неслучайно только треть респондентов полагает, что существуют религиозные течения, которые стоит запретить (приблизительно столько же полагает, что русские должны придерживаться традиционной религии своего народа, то есть православия). Для 30% этот вопрос вообще не оказался достойным ответа, остальные резко против административных мер такого рода. Почти 36% полагают, что плюрализм в религиозной жизни – скорее положительное явление, а 6% уверены, что чем религий больше, тем лучше для общества и его граждан. В той или иной степени отрицательно к нетрадиционным системам веры относится 37% молодежи. Пятая часть оказалась совершенно безучастной в этом вопросе. Следовательно, почти 65% молодых людей, принявших участие в анкетировании, не пугают изменения в религиозной жизни города и страны. Как и в случае с национальной нетерпимостью, данные цифры не являются показателями высокого уровня толерантности, а, скорее, свидетельствуют о неосведомленности в данном вопросе и личной незаинтересованности большинства респондентов. Проведенное исследование показало, что в процессе самоидентификации современной молодежи, проживающей в большом городе, итоговый результат в значительной мере зависит от того, какой аспект или аспекты идентификации являются достаточно значимыми. По-видимому, соотнесение себя с определенной этнической или конфессиональной группой не является уже столь значимым вектором социального бытия для подрастающего поколения. Вполне возможно, что на этом месте помещаются идентификации с менее крупными группами, которые в обыденной жизни в условиях постоянной смены ситуаций являются более полезными для сферы общественной коммуникации. Примечательно, что невысокую степень важности рассмотренных аспектов идентификации исследователи отмечают и в других возрастных и этнических группах как населения РФ [15], так и других государств [8]. На наш взгляд, соотнесение себя с крупными социальными общностями требует определенного уровня мировоззренческой зрелости и наличия сформировавшихся мотивов для самоопределения такого рода. Молодежь в крупном городе формирует у себя приоритеты и систему ценностей, в которые пока не очень часто помещаются религиозность и этничность. Именно этим объясняется общая индифферентность большинства молодых людей обоего пола в рассматриваемых вопросах. Думается, что даже система мероприятий по развитию гордости за свой народ и культуру не будет эффективной, если ее применение будет обозначено исследуемой возрастной группой. Основной акцент в процессе социального воздействия, по нашему мнению, стоит перенести на более ранний возраст. Исследование выполнено при поддержке РГНФ, грант № 07-01-82101 а/У. Acknowledgements The research was conducted with the assistance of RGNF, a grant No. 07-01-82101 a/ Ural. Список литературы Авксентьев В.А., Бабкин И.О., Хоц А.Ю. Конфессиональная идентичность в конфликтном регионе: Ставрополье // Социологические исследования. 2006. № 10. С. 41-47. Арутюнян Ю.В. Об этнических компонентах российской идентичности // Социологические исследования. 2009. №6. С. 38-44. Васильев В.Г., Мазеин В.О., Мартыненко Н.И. Отношение студенческой молодежи к религии // Социологические исследования. 2000. №1. С. 118-120. Гражданская, этническая и региональная идентичность: вчера, сегодня, завтра. Рук. проекта и отв. ред. Л.М. Дробижева. М.: Российская политическая энциклопедия, 2013. 485 с. Губогло М.Н. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки. М., 2003. 764 с. Даудрих Н.И. Социальная идентичность: методический аспект // Социология. М., 2000. №12. С. 77-95. Ипатова Л.П. Православная идентичность как персональный портрет // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН. 2006. С. 169-214. Исаев К. Особенности идентичности жителей постсоветского Кыргызстана // Социологические исследования. 2009. № 5. С. 91-94. Казьмина О.Е. РПЦ и проблемы идентичности, религиозного законодательства и прав человека в современной России // Этнографическое обозрение. №1. URL: http://www.rodon.org/relig-091029122754 (дата обращения: 18.11.2010) Каргина И.Г. Самоидентификация верующих: социальная мотивация // Социологические исследования. 2004. №4. С. 45-53. Кардинская С.В. Удмурты об этнической идентичности (опыт пилотажного исследования) // Социологические исследования. 2005. №5. C. 100-105. Карпухин О.И. Молодежь России: особенности социализации и самоопределения // Социологические исследования. 2000. №3. C. 124-128. Кобзева Н.А. Особенности религиозности студентов (на примере православия) // Социологические исследования. 2006. №10. C. 143-146. Консолидирующие идентичности и модернизационный ресурс в Татарстане. М.: Институт социологии РАН, 2012. 149 с. Кувенева Т.Н., Манаков А.Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе // Социологические исследования. 2003. № 7. C. 77-89. Микляева А.В., Румянцева П.В. Социальная идентичность личности: содержание, структура, механизмы формирования. СПб., 2008 // URL: http://www.humanpsy.ru/miklyaeva/soc_ident_02 (дата обращения: 18.11.2010) Молодежь России: социальное развитие. М.: Наука, 1992. 204 с. Мчедлов М.П. Религиозная идентичность: о новых проблемах в межцивилизационных контактах // Социологические исследования. 2006. №10. С. 33-40. Петрова Л.Е. Социальное самочувствие молодежи // Социологические исследования. 2000. №12. С. 50-55. Российская идентичность в Москве и регионах. Отв. ред. Л.М. Дробижева. М.: Институт социологии РАН; МАКС Пресс, 2009. 268 с. Русские: этносоциологические исследования. Ю.В. Арутюнян, Л.M. Дробижева, Л.B. Остапенко и др. М.: Наука, 2011. 190 с. Рыжова С.В. О соотношении православной идентичности и гражданского сознания // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. М.: Ин-т социологии РАН, 2006. С. 141-168. Симонова О.А. К формированию социологии идентичности // Социологический журнал. 2008. № 3. С. 45-62. Скриптунова Е.А., Морозов А.А. О предпочтениях городской молодежи // Социологические исследования. 2002. №1. С. 105-110. Социологический ответ на «национальный вопрос»: пример республики Башкортостан. М.: Институт социологии РАН, 2012. 124 с. Телебаев Г.Т. Религиозная идентификация населения и религиозная ситуация в Республике Казахстан // Социологические исследования. 2003. № 3. С. 101-105. Тишков В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003. 544 с. Убайдуллаева Р.А. Межэтнические отношения в оценках населения Узбекистана // Социологические исследования. 2005. №12. С. 87-94. Ходжаева Е.А., Шумилова Е.А. Возрождение религии и этническая идентичность татарской молодежи в Республике Татарстан // Социологические исследования. 2003. №3. С. 106-108. Целищева В.Г. Особенности этнической идентичности молодежи малочисленных народов дальневосточного региона // Социологические исследования. 2007. №1. С. 122-127. Этничность в социально-политическом пространстве Российской Федерации. Опыт 20 лет / Л.М. Дробижева. М.: Новый хронограф, 2013. 336 с. Ядов В.А. Стратегия социологического исследования». М., 2007. 323 с. Cerulo K.A. Identity Construction: New Issues, New Directions // Annual Review of Sociology. Vol. 23 (1997). P. 385-409. Dashefsky A. And the Search Goes on: The Meaning of Religio-Ethnic Identity and Identification // Sociological Analysis. Vol. 33. №4 (Winter, 1972). P. 239-245. Driedger L. Ethnic Self-Identity: A Comparison of Ingroup Evaluation // Sociometry. Vol. 39. №2 (June, 1976). P. 131-141. Howard J.A. Social Psychology of Identities // Annual Review of Sociology. Vol. 26 (2000). P. 367-393. Kinvall C. Globalization and Religious Nationalism: Self, Identity, and the Search for Ontological Security // Political Psychology. Vol. 25. №5 (Oct., 2004). P. 741-767. Piller I. Identity Construction in Multilingual Advertising // Language in Society. Vol. 30. №2 (June, 2001). P. 153-186. Rankin D.M. Identities, Interests, and Imports // Political behavior. Vol. 23. №4 (Dec., 2001). P. 351-376. Weigert A.J. The Social Production of Identity: Metateoretical Foundations // The Sociological Quarterly. Vol. 27. №2 (Summer, 1986). P. 165-183. СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ С. В. Рязанова, доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Пермский научный центр УрО РАН, Мира, 26, Пермь, 614066 Н. С. Пермякова Пермский научный центр УрО РАН, ул. 1-я Урожайная, 14, Пермь, 614065
  9. Lebedev S.D. Лебедев С.Д. ПРОПРАВОСЛАВНЫЙ КОНСЕНСУС В РОССИИ НАЧАЛА XXI ВЕКА КАК ФЕНОМЕН РЕЛИГИОЗНОЙ СИТУАЦИИ НАУЧНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ. СЕРИЯ: СОЦИОЛОГИЯ И УПРАВЛЕНИЕ Год выпуска 2015 Том 1 Номер выпуска 1 (3) Сс. 14-21. Аннотация Статья представляет собой попытку системного описания уникального феномена религиозной ситуации в постсоветской России, получившего название «проправославный консенсус». Данное явление существует как на институциональном уровне, так и на уровне общественного сознания. К его основным проявлениям в сознании общества правомерно отнести три взаимосвязанные устойчивые тенденции: доверие в обществе к церкви в лице РПЦ МП; преобладание позитивного имиджа православия и церкви; преобладание позитивных социальных ожиданий от религии и церкви и их взаимодействия с обществом. Предварительный анализ причин устойчивости проправославного консенсуса в российском социуме начала XXI века указывает в качестве таковых на сочетание возросшей потребности в религии вследствие затянувшегося социального кризиса («катастрофического постмодерна»), значительного символического капитала православного христианства как национального (этнического) достояния и существования в массах особого рода «доверия» к церковным институциям, основанное на внутреннем дистанцировании людей от них. Ключевые слова: постсоветская Россия; проправославный консенсус; религиозная ситуация; социальное настроение. Впервые термин «проправославный консенсус» был введён в научный контекст известным социологом и философом Д.Е. Фурманом. Д.Е. Фурман и его соавтор К. Каариайнен ещё в начале 2000-х гг. обратили внимание на характерное для массового российского сознания «всеобщее убеждение в том, что православие – высшая ценность, что оно неотделимо от русского самосознания и русской культуры, что РПЦ надо доверять и надо оберегать ее, ограничивая деятельность других религий…» [12, с. 47]. При этом авторами обосновывалось и подчёркивалось отсутствие непосредственной связи между отмечаемым умонастроением и собственно религиозными убеждениями и верованиями граждан: репрезентация в общественном сознании индикаторов «консенсуса» значительно превышала распространённость в нем основных индикаторов собственно религиозного сознания и поведения. Так, исследования свидетельствовали, что проправославные проявления общественного сознания распространяются на значительную часть неверующих и даже часть атеистов. Из числа последних, согласно данным исследований упомянутых авторов на 2007 год, 9% «очень хорошо» и 61% «хорошо» относятся к православию, 21% – доверяют РПЦ, 36% согласны с необходимостью ее привилегий, 47% считают, что каждый русский – православный в душе [3, с. 81]. Специалисты Института социологии РАН в 2009 г. также отмечали, что не доверяют церкви только 45% российских атеистов, 13% признают церковный авторитет и склонны ей доверять, 42% затрудняются с оценкой, «что говорит о неоднозначности их отношения к церкви» [13, с. 147]. Указанное обстоятельство, а также то, что феномен описанного консенсуса сохранил свою актуальность и к середине второго десятилетия XXI века, даже несмотря на череду громких медийных скандалов вокруг основного представителя российского православия – РПЦ МП [10, с. 18; 13, с. 68], делает его заслуживающим специального анализа. Подход к такому анализу с социологической точки зрения представлен ниже. Проправославный консенсус представляется методологически корректным рассматривать как специфический феномен религиозной ситуации. В отечественной социолого-религиоведческой литературе основное содержание последней определяется как состояние религиозности общества или его части, которое «рассматривается в двух аспектах или на двух уровнях: массового сознания и институциональном. В первом случае это характеристики религиозности населения, во втором – деятельности религиозных организаций» [7, с. 198]. Институциональная составляющая проправославного консенсуса базируется на согласовании интересов двух базовых социальных институтов: государства и церкви (в лице РПЦ МП). Их консолидация, наметившаяся ещё в последние годы существования Советского Союза, представляется политически закономерной. Государство, испытавшее после распада Советского Союза и дезавуирования коммунистической идеологии глубокий кризис легитимности, сегодня определенно заинтересовано в православной церкви как значимом источнике своей легитимации. Надежность данного источника (церковь – единственный институт общенационального масшаба, сохранивший историческую преемственность с древних времен), его высокий социальный и культурный авторитет, в сочетании с отсутствием сопоставимых по масштабу и символическому капиталу религиозных и светских конкурентов, в условиях подъема прорелигиозных и процерковных умонастроений привели к политике поддержки государством церковных структур на уровне центральной власти и регионов. В свою очередь, церковь, не обладая в обществе значительным властным ресурсом [2, с. 6], заинтересована в получении его от государства в обмен на её символический капитал и доверие в широких массах населения. Отсюда как многочисленные демонстративно-символические акции, официально выражающие единство государственных и церковных позиций по многим актуальным вопросам, так и реальная взаимная поддержка ряда начинаний, в последние годы принимающая формы социального партнёрства. В проекции общественного сознания, проправославный консенсус являет собой социальное настроение – комплексный, интегральный феномен «коллективных представлений», характерный для эпохи современности. Ж.Т. Тощенко и С.В. Харченко выделяют следующие его сущностные признаки: это принципиально новое качество общественного сознания, определенно и наглядно отражающее предшествующий опыт, управляющее жизнью человека в данный момент времени и при этом более долговременное, чем просто общественное мнение, являющееся непосредственным предшественником и даже компонентом поведения, показывающим с высокой степенью вероятности его направленность [14, с. 12-13]. Социальные настроения типологизируются по масштабу (шкала «индивидуальное – массовое»), по субъекту (настроение различных групп и слоев общества), по социальным практикам (политическое, трудовое, религиозное, этническое), по степени удовлетворения социальных ориентаций (шкала «позитивное – негативное»), по глубине (шкала «глубинное, или долгосрочное – ситуативное, или краткосрочное») [14, с. 22-24]. Проправославный консенсус в российском обществе начинает складываться как массовый тренд общественного сознания во второй половине 1990-х гг., сменяя в нём первоначальный период синкретической религиозной «всеядности». В качестве нормативных «кристаллизаций» и вместе с тем значимого фактора развития на социетальном уровне обоих указанных настроений можно рассматривать Федеральные Законы «О свободе вероисповеданий» 1990 г. и «О свободе совести и о религиозных объединениях» 1997 г. В ситуации идейного вакуума общество полустихийно, полуорганизованно обратилось к проверенным веками и историческими кризисами символам и институциям, наиболее устойчивыми и значимыми из которых выступили религиозные традиции. Сначала религии вполне закономерно оказались представлены в виде стихийного «рынка спиритуальных товаров» (А. Тоффлер), на котором выделялись некоторые наиболее влиятельные и организованные новые и нетрадиционные религиозные организации и движения, имевшие сильную поддержку из-за рубежа. В дальнейшем, с изменением приоритетов религиозной политики государства, произошла переориентация общественности на традиционные религии и конфессии. Первой из таковых в России по праву является православное христианство с его государство- и культурообразующей ролью в истории страны. Вполне закономерно, что именно оно стало основным «зеркалом», в котором дезориентированное после распада советской государственности и её идеологических устоев общество попыталось увидеть себя с тем, чтобы собрать, осмыслить, реконструировать свой образ и свой жизненный проект в новых условиях катастрофического обновления. В данной связи проправославный консенсус представляет собой новое (и довольно контрастное на фоне предыдущего периода) качество российского общественного сознания. Это качество вполне определённо и наглядно отражает предшествующий, уходящий глубоко в историю социальный опыт. При этом оно актуально и непосредственно определяет поведение значительной части общества в отношении религиозной ситуации и государственно- и общественно-конфессиональных отношений. Преобладающая направленность такого поведения может быть охарактеризована как пассивно-одобрительная: люди в массе своей демонстративно-символически проявляют признаки позитивного отношения к религии и в особенности к «православию», при этом дистанцируясь от того и другого в своих повседневных практиках. Как отмечает Б.В. Дубин, даже для многих верующих их вера «чаще всего имеет… общее морально-психологическое значение, как бы, не накладывая собственно религиозных обязательств, не выступая в качестве коллективных норм действия и не предусматривая личной ответственности, практических императивов поведения» [1, с. 178]. С поведенческой точки зрения, в этом они мало отличаются от своих неверующих соотечественников и современников, известная часть которых «признает в той или иной мере авторитет церкви в социальных и моральных вопросах и хотела бы прислушиваться к ее голосу, особенно, чтобы религиозно-нравственные начала воздействовали бы на реальную, далекую от морали деятельность светских политиков» [1, с. 231]. То же относится к другим традиционным религиям. Как следствие, отмечает М.М. Мчедлова, «институционализированные российские конфессии распространяют в определённой мере своё влияние на неверующую часть населения, вследствие чего граница между верующими и неверующими не является непрозрачной и незыблемой» [10, с. 21]. Итак, предварительно обобщая ключевые характеристики проправославного консенсуса, мы можем определить его как значимый, в значительной мере определяющий тренд российской религиозной ситуации с конца 1990-х гг. по настоящее время, выраженный в преобладающей позитивной социальной оценке «православия» различными субъектами общественной жизни. Он проявляется на институциональном уровне, главным образом, в консолидации политических субъектов государственной власти с церковными структурами, представленными РПЦ МП как наиболее крупной и авторитетной православной религиозной организацией, а на уровне общественного сознания – в соответствующем социальном настроении. Сегодня можно с уверенностью утверждать такие его характеристики, как массовость, позитивный характер и устойчивость, указывающую с большой вероятностью на его глубинное, системное качество. При этом остаются в большей или меньшей степени проблемными качественно-количественные характеристики субъектности данного социального настроения – того, кто и в какой степени является его носителем, и его соотнесённости с религиозными и другими жизненными практиками разделяющих его людей. Эти вопросы ещё ждут соответствующих исследований. Из двух базовых компонент российского проправославного консенсуса нам представляется определяющей та, которая характеризует общественное сознание. Учитывая традиционную амбивалентность отношения российской общественности к государству, более вероятно предположение о том, что в глазах большинства народа известную легитимацию государственной власти сообщает церковь, чем обратное. Именно данное социальное настроение, рефлексивно учитываемое государством, сообщает церкви тот символический капитал, который и придаёт ей в глазах последнего основную ценность [2, с. 7-8]. Главным образом, по этой причине дальнейший анализ будет посвящён российскому проправославному консенсусу в модальности социального настроения. В данной связи можно выделить следующие основные показатели влияния проправославного консенсуса на массовое сознание российского общества, которые характеризуют взаимосвязанные, но отличные друг от друга компоненты данного социального настроения: • доверие в обществе к церкви (в лице РПЦ МП); • преобладание позитивного имиджа православия и церкви; • преобладание позитивных социальных ожиданий от религии и церкви, их взаимодействия с обществом. В постсоветском российском обществе Русская православная церковь Московского Патриархата олицетворяет собой социальный институт, вызывающий особенное доверие граждан. Уровень этого показателя в среднем составляет 60-70%. По данным ФОМ на начало 2014 г., доверие к РПЦ испытывают 63% респондентов, при этом скептически по отношению к Церкви настроены лишь 15% россиян [15]. Такой уровень доверия существенно превышает аналогичные показатели отношения людей к большинству основных институтов, за исключением нескольких сопоставимых, как-то: Президент, армия, Российская Академия Наук. При этом характерно, что целый ряд скандалов в СМИ вокруг РПЦ МП в 2012-2014 гг. повлиял на данное отношение значительно слабее, чем можно было ожидать [6, с. 171-172]. Глубокое объяснение этому факту дал в своё время Б.В. Дубин. Согласно его точке зрения, «массовое «доверие» в нынешнем российском обществе перенесено на институты и фигуры, которые олицетворяют авторитарно-иерархическое господство… Таковы силовые структуры РФ, такова нынешняя Русская православная церковь». В этой связи «в точном смысле слова здесь следует говорить не о реальном доверии, характерном для развитых и сложных современных обществ, а о традиционалистском и воображаемом уповании на желаемый результат»[1, с. 401]. Иными словами, это не непосредственное доверие, возникающее как следствие многократно повторённого целерационального обмена благами, удовлетворившего обе стороны, но особое, абстрактное по отношению к реальному социальному пространству-времени, ценностнорациональное доверие с большой долей традиционализма. Церковь выступает здесь, прежде всего, как символ «всего святого», возвышающийся над суетой повседневной эмпирики, и этот символ является значимой ценностью сам по себе, вследствие чего он дистанцируется в сознании от этой последней. По всей видимости, это и создаёт значительный «ресурс абстрагированности», который позволяет людям сохранять высокий уровень доверия к церкви, невзирая на и даже вопреки удручающим фактам, происходящим порой в церковной ограде. Позитивный имидж православия и церкви связан с резким возрастанием в постсоветской России уровня социального престижа религиозной принадлежности и, напротив, снижением престижа неверия и атеизма. В этой связи с 1990-х гг., согласно выводам С.В. Туманова, религиозность «выступила составным и необходимым элементом … общего имиджа» людей, при том что она не стала для большинства из них внутренней потребностью [15, с. 110]. Ближе к рубежу тысячелетий оформился чёткий вектор ориентации данного умонастроения на традиционные российские религии, в первую очередь – православное христианство, представленное РПЦ МП. Нам представляется, что в своей основе этот ментальный поворот к указанной конфессии выражает общий для позднего Модерна мировоззренческий сдвиг от светскости атеистической и контррелигиозной к светскости, толерантной к религии, вплоть до активного практического интереса к ней [5, с. 89-90]. Но при этом непосредственным определяющим его вектором умонастроений выступает восприятие «православия» как этнонационального символа, что некоторые серьёзные исследователи склонны трактовать в контексте категорий архаизации/традиционализма – «обращённости к прошлому социокультурному опыту на фоне социальных катаклизмов» [4, с. 97]. Православное христианство и церковь видятся людьми как, прежде всего, привлекательный смыслообраз общенациональной, с сильным русско-этническим акцентом, идентичности. В значительной степени здесь сохраняет актуальность формулировка, отчеканенная в своё время В.С. Высоцким: «Они – богатство нашего народа, хотя и пережиток старины». Однако здесь, на наш взгляд, существенно то, что религия выступает в данном контексте не как значимая сама по себе (терминальная ценность), но рефлективно опосредована светскими ценностями престижа и ресурса. При этом весьма важным фактором массового распространения и укрепления этой установки выступает то, что православные праздники и обряды «как для молодёжи, так и для старших поколений россиян, представляют собой сегодня по большей части массмедийное зрелище, своеобразное шоу, демонстрируемое одновременно по двум наиболее популярным и доступным для всех каналам центрального телевидения» [1, с. 183]. Наконец, важный аспект проправославного консенсуса составляют массовые позитивные ожидания от религии и церкви, которые закономерно возникли и сохраняются на фоне затяжного кризиса социальных отношений. Среди способствующих этому факторов М.П. Мчедлов отмечал «общественную нестабильность, затяжной моральный и социальный кризис, отсутствие понятых и принятых народом светских концепций выхода из него, историческую память народа о патриотической деятельности церкви в самые трудные переломные периоды, выступление конфессий в защиту прав и достоинства людей обездоленных…, против распространившихся отрицательных явлений – бездуховности, цинизма, коррупции, наркомании и т. п.» [8, с. 16]. Б.В. Дубин, анализируя социальную эволюцию постсоветского российского общества, особенно подчёркивал тенденции «массовизации и атомизации социального вещества без его социального «уплотнения», под которым он понимал институционализацию и дифференциацию различных ценностей, идей, программ, форм действия [1, с. 403]. Конфессиональные институции в данных условиях до известной степени выполняют функцию «заместителей» дефицитных институтов гражданского общества. Указанные ожидания, или экспектации, позиционируют ту функциональную (в плане явных и социально позитивных функций) нишу, которая отводится религии в массовых представлениях жителей России, конструирующих её повседневность. Прежде всего, это компенсаторная функция: «религия утешает в беде и помогает пережить её». Вторая функция – сохранение/поддержание/улучшение общественной нравственности («религия удерживает от дурных поступков и помогает стать высоконравственным человеком»), т.е. социализация в её сущностном ядре. Мировые религии сформировались и приобрели своё влияние именно как нравственно-этические учения, освящённые высшим (сверхъестественным) авторитетом, и социальная память продолжает ассоциировать их с этой сферой par excellence. Третья – функция помощи в решении жизненных проблем (в частности, «охране от несчастий и болезней»), что также можно рассматривать как подвид компенсаторной функции. Она представляется генетически более древней, архаичной, нежели религиозная этика, основанной на ассоциации религиозного и магического действа, предполагающего заручиться помощью высших сил. Не в последнюю очередь востребована и мировоззренческая функция религии, состоящая в объяснении жизненных ситуаций, «ответах на самые трудные вопросы миропонимания». Кроме того, довольно значимы культурно-транслирующая («сохранение национальных традиций и культуры») и регулятивная («обеспечение духовно-нравственного возрождения общества») функции [9, с. 233-234]. Из приведённого беглого анализа следует, что характерное для сегодняшнего российского общества влиятельное социальное настроение проправославного консенсуса обусловлено комплексом обстоятельств, обусловленных не столько самой по себе ревитализацией религии, сколько трансформациями светского «большого общества». Среди условий, благоприятствующих распространению и сохранению данного настроения следует выделить: возросшую потребность общества и человека в религии вследствие системного социального кризиса («катастрофического постмодерна»); символический капитал православного христианства, понимаемого как национальное (этническое) достояние и особого рода «доверие» людей к церковным институциям, тесно связанное с внутренним дистанцированием от них как от сферы «экстраординарного, далёкого, тайного». Совпадение этих трёх разнородных трендов образует точки опоры массового проправославного консенсуса как знакового явления постсоветской России. Можно с известной уверенностью утверждать, что сохранение актуальности указанных условий является залогом поддержания этого консенсуса в качестве мейнстримного или, во всяком случае, значимого тренда религиозной ситуации в российском обществе. Напротив, возникновение достаточно сильных и устойчивых контртенденций при отсутствии новых влиятельных факторов привлекательности религии и церкви для общества несёт с собой сильные риски для всех составляющих рассматриваемого явления. Литература 1. Дубин Б.В. Жить в России на рубеже столетий. Социологические очерки и разработки. М.: Прогресс-Традиция, 2007. 2. Непосредственный властный ресурс РПЦ МП в российском обществе, по оценке А.А. Зайченко на начало 2000-х гг., составлял порядка 1% Зайченко А. Авторитет как политический ресурс церкви // Религия и право. 2003. № 4. 3. Каариайнен К., Фурман Д.Е. Религиозность в России на рубеже XX – XXI столетий // Общественные науки и современность. 2007. № 2. 4. Ламажаа Ч.К. Воспроизводство архаики. Почему? // Человек. 2011. № 2. С. 97-103. 5. Лебедев С.Д. Парадоксы религиозности в мире Позднего Модерна // Социологические исследования. 2010. № 12. С. 81-90. 6. Лебедев С.Д. Тезисы к заседанию Научного Совета ВЦИОМ «РПЦ: вызовы, разломы, риски в новой общественно-политической ситуации» // Мониторинг общественного мнения. 2012. №4(110). С. 171-172. URL: http://wciom.ru/93/ (дата обращения: 12.12.2014) 7. Лопаткин Р.А. Социологическое изучение религиозной ситуации и государственно-церковных отношений / Государственно-церковные отношения в России (опыт прошлого и современное состояние). Отв. ред. Ф.Г. Овсиенко, М.И. Одинцов, Н.А. Трофимчук. М.: РАГС, 1996. 8. Мчедлов М. Об особенностях мировоззрения верующих в постсоветской России // Религия и право. 2002. № 1. С. 15-17. 9. Мчедлов М.П. Религиоведческие очерки. Религия в духовной и общественно-политической жизни современной России. М.: Научная книга, 2005. 10. Мчедлова М.М. Современные параметры возвращения религии: ракурсы проблемы // Вестник Института социологии. 2012. № 4. С. 11-24. 11. Новые церкви, старые верующие старые церкви, новые верующие. Религия в постсоветской России / Под ред. К. Каариайнена, Д. Фурмана. М.; СПб.: Летний сад, 2007. 12. Российская повседневность в условиях кризиса / под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой. М.: Альфа-М, 2009. 13. Синелина Ю.Ю. Церковь и интеллигенция: мифы и реальность // Мониторинг общественного мнения. 2012. № 4 (110). С. 61-70. 14. Тощенко Ж.Т., Харченко С.В. Социальное настроение. М.: Academia, 1996. 15. Туманов С.В. Современная Россия: массовое сознание и массовое поведение (опыт интегративного анализа). М.: Изд-во МГУ, 2000. 16. Фонд «Общественное мнение» выяснил, как жители России относятся к РПЦ. URL: http://www.newsru.com/religy/13feb2014/umfrage.html (дата обращения: 12.12.2014) Автор: Лебедев Сергей Дмитриевич, кандидат социологических наук, профессор Институт управления Белгородского государственного национального исследовательского университета, ул. Победы, 85, Белгород, 308015, Россия Электронный адрес: serg_ka2001-dar@mail.ru THE PRO-ORTHODOX СONSENSUS IN RUSSIA IN THE EARLY XXI CENTURY AS A PHENOMENON OF RELIGIOUS SITUATION Lebedev Sergey Dmitrievich PhD in Sociology, Professor The Institute of Management Belgorod State National Researsch University 85 Pobedy St., Belgorod, 308015, Russia E-mail: serg_ka2001-dar@mail.ru Abstract. The article is an attempt to describe in system a unique phenomenon of the religious situation in post-Soviet Russia called a "pro-Orthodox consensus." This phenomenon exists both at the institutional level and at the level of social consciousness. Its main manifestations in the consciousness of society include three interrelated stable trends: the trust in the community to the church in the face of the Russian Orthodox Church; the prevalence of a positive image of Christianity and the church; the predominance of positive social expectations from religion and the church and their interaction with society. The preliminary analysis of the reasons for stability of the pro-Orthodox consensus in the Russian society of the early XXI century indicates a combination of increased demand for religion as a result of protracted social crisis («catastrophic postmodern»), a significant symbolic capital of Orthodox Christianity as the national (ethnic) heritage and the existence in the masses of a special kind of «confidence» in church institutions, based on the people’s internal distancing from them. Keywords: post-Soviet Russia; pro-Orthodox consensus; religious situation; social mood. References: 1. Dubin B.V. Living in Russia at the Turn of the Centuries. Sociological Essays and Development. M.: Progress-Tradition. 2007. 2. Direct Power Resource of ROC in the Russian Society, according to A.A. Zaichenko, was about 1% at the beginning of the 2000s. Zaychenko A. The authority of the church as a political resource // Religion and pravo. 2003. № 4. 3. Kaariaynen K., Furman D.E. Religiosity in Russia at the Turn of the XX- XXI Centuries // Social studies and the present. 2007. № 2. 4. Lamazhaa Ch.K. Reproduction of the Archaic. How Come? // Man. 2011. № 2. pp. 97-103. 5. Lebedev S.D. Paradoxes of Religiosity in the Late Modern World // Sociological studies. 2010. № 12. Pp. 81-90. 6. Lebedev S.D. Abstracts of the Meeting of the Scientific Council of the Polls were «ROC: Challenges, faults, the risks in the new socio-political situation» // Monitoring of public opinion. 2012. №4 (110). pp. 171-172. URL: http://wciom.ru/93/ (date of access: December 12, 2014) 7. Lopatkin R.A. A Sociological Study of the Religious Situation and State-church Relations / Church-state Relations in Russia (the experience of the past and present state). Ed. F.G. Ovsiyenko, M.I. Odintsov, N.A. Trofimchuk. M.: RAGS, 1996. 8. Mchedlov M. On the Peculiarities of Believers in the World of Post-Soviet Russia // Religion and Law. 2002. № 1. Pp. 15-17. 9. Mchedlov M.P. Theological Essays. Religion in the Spiritual and Political Life of Modern Russia. M.: Science Book, 2005. 10. Mchedlova M.M. Modern Parameters of the Return of Religion: Perspectives of the Problem // Bulletin of the Institute of Sociology. 2012. № 4. Pp. 11-24. 11. New Churches, old Believers – the old Church, the new Believers. Religion in Post-Soviet Russia / Ed. K. Kaariaynena, D. Furman. M.; SPb.: Summer Garden 2007. 12. The Russian Daily in Times of Crisis / edited M.K. Gorshkov, R. Krumm, N.E. Tikhonov. M.: Alpha-M, 2009. 13. Sinelina J.J. The Church and the Intelligentsia: Myths and Reality // Monitoring of public opinion. 2012. № 4 (110). Pp. 61-70. 14. Toshchenko J.T., Kharchenko S.V. Social Mood. M.: Academia, 1996. 15. Tumanov S.V. Modern Russia: the Mass Consciousness and Mass Behavior (experience integrative analysis). M.: MGU, 2000. 16. The Fund «Public Opinion» figured out how to relate to people of Russian Orthodox Church. URL: http://www.newsru.com/religy/13feb2014/umfrage.html (date of access: December 12, 2014)
  10. Научный результат → Социология и управление → 2015 → Выпуск 1 (3) А. Г. Нестерова ДИНАМИКА РЕЛИГИОЗНОЙ СИТУАЦИИ В ВОЛГОГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ (2011-2014 ГГ.) Aннотация. В статье рассматриваются предпосылки и отдельные аспекты современной религиозной ситуации в Волгоградской области – наличие конфессий и количество религиозных организаций, функционирующих на территории области. Волгоградская область исторически имеет особый геополитический статус, так как граничит с Казахстаном, а также территориально близко расположена к регионам Северного Кавказа. Религиозная картина Волгоградской области представлена 22 вероисповеданиями, среди которых наиболее многочисленные на протяжении последних лет являются православие и ислам. Кратко представлены результаты социологического исследования религиозной ситуации в Волгоградской области в динамике за последние несколько лет, которые сводятся к следующим выводам: многонациональное население Волгоградской области обладает достаточно высоким уровнем толерантности. Вероисповедная политика в Волгоградской области способствует стабилизации духовно-нравственной обстановки, формированию толерантного сознания, укреплению основ веротерпимости, взаимопонимания людей разных национальностей и разных вероисповеданий. Ключевые слова: религиозная ситуация, толерантность, религиозность. Влияние религии на современные процессы модернизации в различных регионах мира и в частности Российской Федерации сегодня трудно переоценить. В современном глобальном мире происходит усиление одних религиозных направлений и ослабление других. А процесс глобализации приводит к размыванию национальной и культурной идентичности и обособлению национально-культурного взаимодействия. Последние несколько лет показали, что проблемы религиозной толерантности или наоборот – религиозного экстремизма – становятся важным политическим инструментов в руках политических сил. Очевидным является тот факт, что определенные политические структуры используют религиозные воззрения как средство дискриминации и разделения народов (примером является современная ситуация на Ближнем Востоке). А религиозно окрашенные лозунги используются в целях дестабилизации социокультурного климата в различных регионах планеты. Религиозный экстремизм – как явление XXI века становится головной болью мирового сообщества. И если справиться с ситуацией в Ливии или Ираке рядовым россиянам не под силу, то создать атмосферу веротерпимости и толерантности в границах собственных вполне посильная задача. Вот почему мониторинг религиозной ситуации сегодня – важная и своевременная задача, способная выявить малейшие изменения в религиозном климате отдельного российского региона и принять меря для сохранения стабильности и веротерпимости. Волгоградская область исторически имеет особый геополитический статус, так как граничит с Казахстаном, а также территориально близко расположена к регионам Северного Кавказа. Религиозная картина Волгоградской области представлена 22 вероисповеданиями, среди которых наиболее многочисленные на протяжении последних лет являются православие (около 90% респондентов), ислам (около 7% респондентов) и остальные распределены между иными вероисповеданиями примерно по 0,5-0,1 % каждое. Несмотря на такое разнообразие религиозных институтов, религиозная ситуация в Волгоградской области сохраняет свою стабильность, отличается низкой конфликтностью и высокой толерантностью. Проведенные в 2005-2013 гг. социологические исследования религиозной ситуации и мониторинги социокультурной ситуации Волгоградской области (N=1000) позволили выявить состояние религиозной ситуации в регионе и динамику ее развития. Одним из важных характеристик религиозной ситуации является уровень религиозности населения. Поэтому одним из основных вопросов был «Считаете ли Вы себя верующим человеком?». На протяжении исследуемого периода доля верующих респондентов изменялась незначительно. Так если в 2005 году, почти 76% респондентов назвали себя верующими, то в 2013 году количество верующих респондентов увеличилось незначительно – около 80%. При этом, каждый четвертый респондент имеет неустойчивые мировоззренческие ориентации. Можно отметить ситуативный характер религиозности населения Волгоградской области. Это выражается в том, что большинство опрошенных респондентов обращаются «к Богу» в трудной жизненной ситуации, а в остальное время практические не посещают храмы и не соблюдают основные религиозные ритуалы. Доля респондентов, для которых религия – одна из главных ценностей в жизни незначительна, не более 4% всех респондентов. Таким образом, истинно религиозных респондентов мало. При этом степень религиозности сельского населения продолжает оставаться более высокой, чем городского населения. Основные тенденции соответствуют общероссийским показателям: среди верующих больше женщин среднего и старшего возраста, чем мужчин. Важным показателем стабильности религиозной ситуации в регионе можно считать уровень толерантности населения. Социологические исследования показали, что для респондентов не имеет значение вероисповедание человека при определении степени доверия к нему (более 74% респондентов готовы доверять людям, независимо от его вероисповедания). В то же время не верующим доверяют менее 1% респондентов, а верующим – около 24%. В данном случае, респонденты отмечали, что абсолютно неверующий человек не заслуживает полного доверия. Почти 70% респондентов уверенны, что все религии на территории Российской Федерации должны обладать равными правами, которые гарантированы соответствующими конституционными принципами. В тоже время, в районах, где количество православных респондентов приближается к 95% и выше, многие отмечали, что православие должно иметь преимущество как государствообразующая религия. Православие в сознании людей, независимо от пола, возраста, образования представляется религией, роль которой и в сегодняшней социально-политической жизни России достаточно велика. В основе большого числа заявленных православных как в городе, так и в области лежит представление о православии как общерусской традиционной религии, неотъемлемой части русской культуры. Преимущественное положение православия, как правило, отмечали в районах компактного проживания казаков на территории Волгоградской области (например, Ольховский, Урюпинский районы). В то же время, например, в Палласовском районе, где исторически проживают казахи, чеченцы, а представители православия составляют меньшинство – респонденты отмечали, что все религии на территории Российской Федерации должны иметь равные права. В настоящее время можно выделить множество факторов, которые так или иначе могут повлиять на религиозную ситуацию в Волгоградской области и в России в целом. Отсутствие религиозной нетерпимости, противоречий и конфликтов по религиозным вопросам в обыденной жизни, на уровне межличностного общения – важный показатель стабильности религиозной ситуации в регионе в последнее десятилетие. В то же время следует отметить ряд тенденций, которые наметились в религиозной ситуации Волгоградской области в последние несколько лет. Одной из таких тенденций является тот факт, что религиозные организации остаются важными социальными институтами, которые профессионально занимаются духовым и нравственным воспитанием и сохраняют высокую степень доверия граждан. Особый авторитет традиционно сохраняет Русская православная церковь, особенно в районах области с компактным проживанием донских казаков (Урюпинский, Клетский, Михайловский и др.) Учитывая значительно преобладание православных респондентов в области, это не вызывает удивления. Несмотря на то, что РПЦ в последние годы часто оказывается в центре скандалов[4, 5, 8], доверие к ней неуклонно растет. В то же время в обществе наблюдается рост ксенофобных настроений. Причем если раньше в ксенофобских настроениях преобладал антисемитизм, то теперь основное раздражение вызывают кавказцы, которые, в большинстве своем представляют ислам. Всплеск ксенофобии в Волгоградской области был обусловлен рядом террористических актов, осуществленных на территории Волгоградской области исламскими боевиками (2000, 2011 и 2013 гг.). Однако об открытых противостояний между православием и исламом, пока нет. Большинство конфликтов, имеющих место между представителями ислама и иных вероисповеданий, на территории Волгоградской области имеют бытовой характер, а не религиозное противостояние. Особенно часто подобные бытовые конфликты возникают в местах компактного поселения приверженцев ислама (Палласовский и Светлоярский районы). Еще одной тенденцией, более характерной для всей России в целом, является политизация религиозных организаций, которая в разной степени характерна сегодня практически всем конфессиям. Несмотря на кажущуюся «открытость народу» РПЦ является достаточно закрытой политической структурой с монархической формой правления и неприятием любых проявлений демократии [11]. Другим проявлением политизации является тот факт, что известные политические и общественные деятели поддерживают религиозные фонды и организации [2, 7]. В исламе политические вопросы неотделимы от собственно религиозных. Причиной политизации ислама является, по мнению некоторых исследователей, период политического возрождения, который выражается в появлении различных религиозно-политических доктрин. Например, теория «исламского пути развития» сводится к декларации о стремлении к миру, социальной справедливости, демократии, равноправию всех народов и наций, и признает ислам в качестве краеугольной основы государства [10]. А такое явление как «ваххабизм» многие видят основным источником проблем. «Парадокс в том, что, привычно пугаясь «ваххабизма», федеральная власть, − по словам А.В. Малашенко, − пребывает в твердой уверенности в конформизме традиционного ислама как на Кавказе, так и в Поволжье, не обращая внимания на его политизацию. И если кто-то из ответственных чиновников федерального уровня вдруг узнает, что традиционный ислам также содержит политическую составляющую, а его носители полагают себя не просто союзником, но и наставником для местных политиков, то они, скорее всего, удивятся и не поверят этому обстоятельству» [3]. Еще одной тенденцией, которая вызывает наибольшее беспокойство исследователей, является «национализация» религии. Происходит переход от этнонационального компонента религии к националистическому, что представляет определенную опасность. Такие тенденции характерны и для ислама и для православия, а так же в той или иной мере затронули все религии и верования России и Волгоградской области. Об этом косвенно может свидетельствовать тот факт, что большинство респондентов, считающих себя православными (около 76%), не верят в Бога и не считаю себя верующими. То есть православие выступает не как религия, а как признак национальной идентичности: «Я православный – значит я русский». Данный принцип закрепился не только в массовом сознании, но и в официальных концепциях РПЦ [6]. Тенденция национализации религии исходит как от общества, так и от религиозных организаций. Если для русского населения характерно причислять себя к православию, то населения территорий распространения ислама и буддизма ассоциируют себя именно с этими религиями. Все эти тенденции позволяют охарактеризовать религиозную ситуацию Волгоградской области как устойчивую и стабильную. Многонациональное население Волгоградской области положительно относится к различным вероисповеданиям, обладает достаточно высоким уровнем толерантности. Вероисповедная политика в Волгоградской области способствует стабилизации духовно-нравственной обстановки, формированию толерантного сознания, укреплению основ веротерпимости, взаимопонимания людей разных национальностей и разных вероисповеданий. Поэтому ее дальнейшее ее развитие должно осуществляться на основе глубокого анализа, постоянного мониторинга состояния дел в сфере государственно-конфессиональных и межрелигиозных отношений, укреплении правовых основ деятельности религиозных организаций. Список литературы Беликова Е.О. Религиозная ситуация в Волгоградской области: социологический анализ: дис. ... канд. социол. наук. Волгоград, 2007. 202 с. Голос Церкви должен звучать в полную силу монархии. URL: http://simvol-veri.ru/xp/vladimir-putin-golos-cerkvi-doljen-zvuchat-v-polnuyu-silu.html (дата обращения: 02.09.2014) Малашенко А. Ислам для России. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. С. 120. Никонов А. РПЦ умирает. И слава Богу! URL: http://argumentua.com/stati/rpts-mp-umiraet-i-slava-bogu (дата обращения: 01.09.2014) Олигархи в рясах: ТОП «роскошных» скандалов из церкви. URL: http://news.bigmir.net/ukraine/686771-Oligarhi-v-rjasah--TOP--roskoshnyh--skandalov-iz-cerkvi (дата обращения: 01.09.2014) Основы социальной концепции Русской православной церкви. URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/141422.html (дата обращения: 02.09.2014) Путин В.В. Сила России заключается в ее вековых ценностях. URL: http://www.pravoslavie.ru/news/72343.htm (дата обращения: 01.09.2014) Самые громкие скандалы и преступления РПЦ! URL: http://www.youtube.com/watch?v=IQbQN5HyCC8/ (дата обращения: 02.09.2014) Сгибнева О.И. Современная религиозная ситуация: социологический анализ // Власть. 2012. №3. С. 75-78. Станкевич Г.В. Политизация религии как отражение глобализационных тенденций в современном мире. URL: http://www.rusnauka.com/11_EISN_2011/Politologia/7_84853.doc.htm (дата обращения: 09.09.2014) Шаргунов А. Мир без православной монархии. URL: http://www.pravoslavie.ru/smi/46441.htm (дата обращения: 29.08.2014) Швечиков А. Русская православная церковь и монархия. URL: http://ruskline.ru/news_rl/2013/04/06/russkaya_pravoslavnaya_cerkov_i_monarhiya/ (дата обращения: 27.08.2014) А. Г. Нестерова кандидат социологических наук, доцент Волгоградский государственный университет пр. Университетский, 100, Волгоград, 400062 Россия
  11. Редакция «ФедералПресс» / Георгий Максимов Кремль отвернулся от РПЦ. Церкви грозит политический раскол Отношения между Администрацией президента и РПЦ (Русской православной церковью) серьезно охладели, сообщает «ФедералПресс» источник, близкий к АП. В Кремле спускают на тормозах инициативы церкви, в том числе вопрос о передаче Исаакиевского собора. На этом фоне позиции патриарха Кирилла ослабевают, а влияние епископа Тихона на Путина усиливается. Тихон пролоббировал несколько крупных федеральных назначений, в то время как Кирилл собирает закрытые встречи с политологами для решения проблем с имиджем. Все это уже привело к конфликту внутри руководства РПЦ. Подробности – в материале «ФедералПресс». Фактор раздражения Похоже, что политика РПЦ (Русской Православной церкви) стала раздражать не только общественность, но и Администрацию президента. Информационный шум, связанный с делом Соколовского, передачей Исаакиевского собора, законом о защите чувств верующих в Кремле оценили негативно. Об этом «ФедералПресс» сообщает источник, близкий к Администрации президента. По его словам, АП всячески тормозит решение вопроса о статусе Исаакия.1 «Они понимают, что церковь превратилась в фактор политической турбулентности. Она будоражит общественность, и если выполнять все просьбы, это будет способствовать углублению политического кризиса в России. Из прагматических соображений они пытаются затормозить передачу Исаакия церкви», – пояснил собеседник. Накануне депутаты Петербургского Заксобрания проголосовали против референдума о передаче Исаакиевского собора РПЦ. Также напомним, что вопрос о статусе Исаакиевского собора поднимался в ходе прямой линии с президентом. Тогда Владимир Путин заявил, что собор был построен как храм, а не как музей. Внешнеполитические враги Примечательно, что 12 июня патриарх Кирилл проводил закрытую встречу с политологами и философами. Сообщается, что мероприятие имело консультативный характер. На встрече обсуждались угрозы, с которыми может столкнуться РПЦ в ближайшем будущем. Один из ее участников Олег Матвейчев заявил «ФедералПресс», что негативный фон от деятельности РПЦ преувеличен. Он считает, что в плане информационной политики церкви полезно было бы действовать более активно и наступательно. А нападки на РПЦ он связывает с действиями ее внешнеполитических врагов. «Если и есть негатив вокруг церкви, а он будет всегда, то он инициируется врагами геополитическими, в том числе врагами межконфессиональными. Это и католики, и старообрядцы, и новоязычники, и исламисты, и иудаисты, и пролиберальная общественность. Чтобы повысить позитив вокруг церкви, здесь единственный путь – усиливать РПЦ свою информационную работу. Те отделы, которые занимаются внешними отношениями, могут приложить больше усилий в этом направлении, действовать активно и наступательно», – отметил Матвейчев. Говоря о внешнеполитических врагах РПЦ, Олег Матвейчев упомянул старообрядцев. Ранее «ФедералПресс» писал о негласном конфликте между РПЦ и РПСЦ (Русская Православная старообрядческая церковь). В частности речь шла о борьбе за объекты недвижимости. Один из главных предметов имущественного спора между РПЦ и РПСЦ находится в Москве – церковь Тихвинской иконы Божией Матери. Храм до революции принадлежал старообрядцам, однако в 90-ых он был выкуплен бизнесменом Константином Ахапкиным, который решил передать этот храм РПЦ. Статус храма до сих пор остается спорным. Нельзя не вспомнить и о том, что президент России Владимир Путин дважды в этом году встречался с главой РПСЦ митрополитом Корнилием. Это первые за 350 лет встречи руководителя российского государства с главой старообрядческой общины. Путин пообещал помочь Корнилию с возвращением ряда объектов в пользу РПСЦ. О списке спорных зданий читайте в статье «РПЦ и старообрядцы борются за имущество. Список спорных зданий». При этом эксперты отмечают, что старообрядческой церкви не грозит общественное осуждение за реституцию. Политолог Константин Калачёв заявил «ФедералПресс», что общество сегодня к РПСЦ относится хорошо, чего нельзя сказать об РПЦ. «Те объекты, на которые претендует старообрядческая церковь, не являются настолько значимыми, как те, на которые претендует РПЦ. Процесс реституции здесь вряд ли приведет к протесту. Можно предположить, что отношение к старообрядцам у нас вполне положительное. В данном случае это вопрос церкви и государства. Именно активная роль РПЦ в культурной и политической жизни страны вызывает у некоторых граждан опасения по поводу клерикализации государства. А старообрядцы в этом смысле никому и ничем не угрожают», – заявил Калачёв. Проблемы с имиджем Многие российские эксперты действительно считают, что РПЦ испытывает серьезные проблемы с имиджем. Как отметил политтехнолог Дмитрий Фетисов, в этом есть вина самого патриарха. Скандалы вокруг церкви стали обыденностью. Отдельные священники всячески порочат церковь, что не может не сказаться на общественном мнении. «Церковь достаточно часто падает в скандалы. Отдельные представители церкви порочат откровенно облик и имидж РПЦ. Большая ошибка со стороны патриарха в том плане, что ничего не делается для разрешения этой ситуации. Нет системы работы над имиджем. Мы получаем ситуацию, когда определенного священника в регионе ловят за вождение в нетрезвом виде. Это отбрасывает тень на всю церковь», – заявил в беседе с корреспондентом «ФедералПресс» Фетисов. Имидж РПЦ подпортили не только пьяные священники. Достаточно вспомнить и историю об исчезающих на фотографии часах патриарха, которые были видны в отражении стола. Скандал вокруг Pussy Riot, дело Руслана Соколовского, откровения протодиакона Андрея Кураева о гей-лобби в Казанской духовной семинарии также отбросили тень на облик РПЦ. Претензии церкви на ряд объектов недвижимости, особенно в Москве и Санкт-Петербурге, провоцировали акции протеста. О проблемах с имиджем говорят и внутри церкви. Известный священник Всеволод Чаплин заявлял о том, что церковь в последние годы переживает серьезный кризис. Отметим, что после открытой критики патриарха Кирилла Чаплин в 2015 году был отстранен от должности председателя Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества. Он также осудил руководство РПЦ за связи с коррумпированными чиновниками в регионах. «Нужно обличить безнравственность чиновников, и речь не только о коррупции. Сейчас за нее сажают губернаторов, а сколько времени церковные люди лизали этим сидельцам пятую точку? В каждом регионе прекрасно знают, какая обстановка около губернатора, поэтому нужно осуждать происходящее или по крайней мере дистанцироваться от нечестных деятелей. Церковь обосновывает контакт с ними тем, что нужно строить храмы, поддерживать практическую составляющую церковной жизни. Но лучше оставаться вообще без всякой стройки и без денег, чем терять авторитет, расточая дифирамбы вороватым чиновникам и обвешивая их церковными наградами», – заявлял Чаплин в 2016 году. Смысл закрытой встречи патриарха с политологами, которая прошла 12 июня, как раз и заключался в поисках решения проблем с имиджем. Подобные мероприятия просто так не происходят. Тем более, что подобных встреч еще никогда не проводилось. «Мы слышали, что патриарх встречался недавно с политологами. Да, совещание это было закрыто. Но, вероятно, речь шла именно об участии РПЦ в жизни страны, как института в избирательной кампании, либо об исправлении имиджа и противодействии той кампании, которую развернули против патриарха», – заявил Дмитрий Фетисов. Кирилл против Тихона Позиции патриарха Кирилла на самом деле находятся под ударом, кампания против него развернута. Источник из окружения АП подтвердил эту информацию «ФедералПресс». Более того, по его словам, в руководстве РПЦ существует негласный конфликт. Действующие лица: патриарх Кирилл и его викарий (заместитель), архиерей Тихон. Конфликт вызван тем, что Кирилл обеспокоен влиянием Тихона на президента Путина. Именно Тихон пролоббировал несколько крупных федеральных назначений, в том числе кандидатуру Ольги Васильевой на пост главы Минобрнауки и кандидатуру Анны Кузнецовой на пост детского омбудсмена. «Епископ Тихон считается духовником Путина. Он пролоббировал назначение министра образования Васильевой и омбудсмена по правам ребенка Кузнецову. Существует латентный, но очень напряженный конфликт между Кириллом и Тихоном из-за влияния на президента. Эта ревность доведена до того, что патриарх звонит в Администрацию президента и спрашивает: «Почему президент встречался с Тихоном, а меня на встрече не было?». Хотя президент чувствителен к просьбам Кирилла, на все отвечает. Но Администрация президента тормозит», – сообщил собеседник «ФедералПресс». В самой РПЦ факты наличия каких-либо конфликтов в руководстве церкви отрицают. Но это вполне естественно. Сор из избы выносить никто не хочет. Многие представители экспертного сообщества в свою очередь убеждены в том, что сейчас идет внутриэлитная борьба в церкви, в том числе и за кресло патриарха. Все участники этого конфликта пытаются наладить отношения и с президентом и с его администрацией. «Да, внутри руководства РПЦ не все однозначно. Там тоже существует определенная борьба за должность патриарха непосредственно, за возможность контроля на теми ресурсами, которые есть у РПЦ. Эти лица тоже будут принимать участие в формировании будущей повестки. Точка в этом вопросе еще далеко не поставлена», – заявил политтехнолог Дмитрий Фетисов. Региональная оппозиция Угрозу трону патриарха представляет не только авторитет Тихона, но и церковная «оппозиция» в регионах и скандалы в субъектах РФ. Центрами такого протестного движения можно считать Казанскую и Екатеринбургскую епархии. Во главе первой в 2015 году Кирилл поставил владыку Феофана, который сразу же принялся за кадровые перестановки в местных храмах и монастырях. Всего лишь за год Феофан смог нажить себе врагов как внутри церкви, так и в миру. Священники заявляли о росте епархиальных налогов, о единоличном характере ведения политики РПЦ в Татарстане. Миряне жаловались на демонстративно роскошный образ жизни Феофана. В 2016 году православная общественность Татарстана решила пойти на беспрецедентный шаг – выйти на митинг против Феофана. Однако историю удалось замять, несмотря на то, что местные власти акцию протеста согласовали. В итоге заявка на проведение митинга была просто отозвана. Авторы этой заявки до сих пор неизвестны, но жалобы в отношении Феофана рассматривались даже на заседании Синода РПЦ. Отметим, что 1993 по 1999 годы Феофан был заместителем председателя отдела внешних церковных связей РПЦ митрополита Кирилла. Покемон или кот в мешке? Еще одним недовольным политикой Московской митрополии регионом можно считать Свердловскую область. В Екатеринбургской епархии обстановка неспокойная. Именно в этом регионе разгорелся самый крупный за последнее время скандал, связанный с РПЦ – дело Руслана Соколовского. Ловец покемонов мог стать котом в мешке, которого подбросили Кириллу высшие священники Екатеринбургской епархии. Такое мнение выразил бывший депутат заксобрания Свердловской области Нафик Фамиев. Он заявил, что дело Соколовского – это результат конфликта ряда деятелей местной епархии с московским митрополитом. «Здесь окопалась реакционная часть РПЦ и ее идеологи. Задача – не допустить приезда Кирилла Московского в июле 2018 года в Екатеринбург на 100-летие убийства семьи Романовых. Дело Соколовского лишь повод сделать Кирилла невъездным», – заявил экс-депутат. Отметим, что серьезное влияние на Екатеринбургскую епархию оказывает ее бывший глава владыка Викентий. С 1999 по 2011 годы он был там Архиепископом. К удивлению многих священников в 2011 году его в буквальном смысле отправили за пределы России. Указом патриарха Кирилла Викентия назначили митрополитом Ташкентским и Узбекистанским. Стоит отметить, что сразу после назначения в отношении Викентия началась травля. Прихожане местных храмов начали обвинять его в нарушении канонов православия, крещении за деньги, грубом отношении к женщинам, хамству, косноязычии. Письмо с соответствующими жалобами отправили патриарху Кириллу в 2016 году. Вряд ли можно говорить о том, что руководители страны станут в открытую критиковать РПЦ, а в самой церкви когда-нибудь публично признают наличие внутренних конфликтов. Но общественность осуждает церковь и ее аппетиты в открытую. В этих условиях на патриарха Кирилла оказывают давление и «снизу» и «сверху». Помогут ли ему советы политологов выбраться из очень непростой ситуации, пока неизвестно. Врагов, судя по всему, у патриарха немало. Источник: http://fedpress.ru/article/1813720
  12. Украину вновь заполонили религиозные секты: чем ложные боги грозят России? Алена Сивкова Фото: © znaj.ua vo.org.ua Украинские СМИ бьют тревогу, скандально известный Владимир Мунтян возродил секту, центр Киева заполонили люди в футболках "Духовный центр. Возрождение". Лайф разобрался, насколько увлечение территориальных соседей опасно для России. Ни для кого не секрет, что волна увлечения сектами и псевдорелигиозными учениями возрастает во время экономического кризиса, из-за военных действий или любых других переломных моментов в стране. Первая волна докатилась до Украины в девяностые — тогда секты росли там как грибы после дождя: "Свидетели Иеговы", "Белое братство" и другие. Вторая — в 2014-м, тогда даже в центре Киева у здания местного парламента обезумевшие люди выкрикивали "Аллилуйя!" и возносили молитвы во славу евромэра Виталия Кличко и президента Петра Порошенко. И вот спустя два года вновь Украина уверовала в ложных богов — по Киеву бродят люди в футболках "Духовный центр. Возрождение", тратят тысячи долларов на специальные "таинства". Казалось бы, между Москвой и Киевом тысяча километров и столько же километров разногласий, но так или иначе украинские любители сект "всплывают" в том или ином уголке нашей страны. Лайф разобрался, что за религиозные секты заполонили Украину и чем ложные боги наших соседей опасны для нас самих. "Белые" девяностые Трясло Украину в девяностые. А именно в ноябре 1993 года, когда Мария Дэви Христос провозгласила себя богом во главе адептов "Великого Белого Братства ЮСМАЛОС" (обычно называют просто "Белым братством") и попыталась захватить Софийский собор в Киеве, чтобы там дождаться наступления Эры Водолея. При этом члены "Белого братства" осуществляли самоубийства и бились с милицией не на жизнь, а на смерть. Сейчас это звучит как сценарий из кинофильма, но тогда всё было серьёзно. Вскоре "Белое братство" распространилось и на территории России ― очаги секты появились в Москве и Петербурге. В конечном итоге, кстати, Мария Цвигун (а так на самом деле звали новоявленную богиню) поехала в колонию общего режима, а члены ББ разбежались кто куда. Пару лет назад Цвигун вернулась. Теперь её зовут Виктория Преображенская и она возглавляет "Посольство Аллаха". Ещё в девяностые стало понятно: Украина стала своеобразным плацдармом для того, чтобы секты распространялись не только на территории самой Украины, но и в сопредельной России, близкой ментально и духовно стране, что облегчало вхождение сект в ткань российского общества. Этому способствует исторически укоренившаяся традиция Западной Украины, которая всегда недолюбливала Центральную Россию и в связи с Европой откуда забрасывались различного рода эмиссары. Председатель юридического центра Российской ассоциации центров изучении религии и сект Александр Корелов пояснил, что на Украине в первую очередь появились так называемые пятидесятники, которые постепенно распространяли своё влияние на Центральную Россию, Сибирь и Дальний Восток. — Там появились и неопятидесятники, имеющие тесные связи с Украиной. Соответственно, многие сектантские организации появлялись на Украине. Украинский Майдан и был организован при полнейшем участии сект. Я наблюдаю, что многие украинские секты и отдельные деятели такого религиозного или шарлатанского характера перемещаются в Россию. Многие украинские организации я наблюдаю в Москве, Перми и других городах, — пояснил он. А что теперь? И вот опять новая беда: центр Киева заполонили люди в футболках "Духовный центр Возрождение. Гора Моисея". В СМИ опубликовали информацию: известный украинский лидер разнообразных харизматических сект Владимир Мунтян снова организовал своё движение и собрал целый Дворец спорта прихожан. При этом билет на его "таинство" стоил около тысячи долларов. Из открытых источников известно: Мунтян три года отсидел в колонии за мошенничество, по городу передвигается на чёрном "феррари", его дети живут в США "на широкую ногу". И всё бы ничего, но эксперты уже бьют тревогу: всё-таки религиозные организации у наших стран более или менее, но общие. Сектовед Александр Дворкин поясняет, что между Украиной и Россией нет глухой стены. — Это те же самые секты, которые перетекают из одной стороны в другую, и секта "Возрождение" Мунтяна — это часть единого неопятидесятнического движения — первого по численности в нашей стране. И они имеют тесные связи с украинскими неопятидесятниками. В данном случае это не какие-то секты в Бразилии, где бразильцы сами по себе, а мы сами по себе. Это всё же единое пространство, — отмечает он. Кроме того, Дворкин разъясняет, что у неопятидесятников могут быть разные названия. — Они могут называться и "Церковь Божия", "Благая весть", "Церковь Возрождение", "Ковчег", "Новое поколение" и т.п., но все они похожи друг на друга как горошины из одного стручка. Суть не меняется, — добавил специалист по сектам. Кстати, популярны на Украине и сайентологи — Hubbard Management System, или просто HMS. Украинские СМИ предостерегают: если вы пришли в консалтинговую компанию и увидели эту аббревиатуру, то лучше идите оттуда. Консалтинг заключается в полном изменении структуры вашей компании и, конечно, в активной вербовке вас в Церковь сайентологии. Фото: © znaj.ua Существует международная сеть WISE, которая объединяет сайентологические консалтинговые компании, занимающиеся идентичной деятельностью. Они за большие деньги (это тысячи долларов) помогают внедрить HMS в малом и среднем бизнесе. Между собой юридически эти компании практически никак не связаны. Поэтому, даже закрыв одну, компетентные органы различных государств процесс закрытия другой подобной организации вынуждены начинать фактически с нуля. При этом внутреннее общение между конторами внутри WISE ведётся активно и даже прописано в документах компании. Такие бизнес-сектанты на самом деле бывают куда опаснее, чем простые проповедники, так как усиленно маскируются под приличных и успешных людей. Российские правоохранители держат оборонуВсе эксперты сходятся во мнении: если бы не российские силовики, то секты медленно, но верно заполонили бы нашу страну. Верховный суд РФ запретил скандально известную секту "Аум синрикё"(начали действовать в Москве и Санкт-Петербурге в 2011 году). Тем не менее Генпрокуратура насчитывает порядка 30 000 адептов секты в России. В Ямало-Ненецком автономном округе и вовсе на базе религиозной организации Генпрокуратура обнаружила детский лагерь, воспитатели в котором были гражданами США и Украины без документов, удостоверяющих право на осуществление деятельности по воспитанию детей. Если говорить о секте шоумена Украины Владимира Мунтяна, то его сторонники добрались до Кирова. Там на базе ликвидированной религиозной группы "Новая жизнь" открыли духовный центр "Возрождение". Эксперты подсказывают, куда интересней секта Йоги. Полное название — "Институт Йога Гуру Ар Сантэма". Из Харькова организация перебралась практически во все уголки России — в Самару, Тулу, Пермь, Мурманск и другие города. По словам специалистов, учредитель и ректор института — гражданин Украины Геннадий Стаценко. Организация предоставляет услуги по восстановлению и приведению в норму ДНК по периодам и диапазонам, повышению квалификации в вопросах выращивания зубов, работе над исцелением и устранением злокачественных и доброкачественных образований в организме, восстановлению финансовой независимости и обучению умению зарабатывать деньги. Кроме того, "Институт Йоги" восстанавливает зрение — 5 тысяч рублей за семинар, их специалисты читают лекции про "Цивилизации и выход из-под них". Причём также за 5 тысяч рублей. Председатель юридического центра Российской ассоциации центров изучении религии и сект Александр Корелов отмечает, что это шарлатанство чистой воды. — Прямая связь с Украиной идёт. У нас многие родственные связи идут. Легко с Украины переехать в Россию. Многие здесь обосновываются и ведут свою деятельность, так же как на Украине, — отмечает он. Источник: https://life.ru/t/политика/906348/ukrainu_vnov_zapolonili_rielighioznyie_siekty_chiem_lozhnyie_boghi_ghroziat_rossii
  13. УДК 001:316.77 Тихонова Софья Владимировна, профессор, доктор философских наук, доцент Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского Астраханская, 83, Саратов, 410012, Россия E-mail: segedasv@yandex.ru Аннотация Статья посвящена рассмотрению лженауки как элемента религиозной ситуации. Такой ракурс рассмотрения позволяет связать ослабление экспансии лженауки не только с реакцией научного сообщества и распространением познавательного телевидения, но и с институциональной стабилизацией религиозной сферы, упрочения собственных позиций традиционными для страны конфессиями. Анализ систем отношений «наука-лженаука», «наука-религия», «религия-лженаука» демонстрирует толерантность отношения «религия-лженаука». Использование религией мифологии лженауки возможно на уровне этиологических мифов для преодоления обостренного конфликта картин мира (научный креационизм, неокреационизм) или мифов заботы о себе для повышения интернального локуса контроля повседневных практик слабо (умеренного) религиозного обывателя в условиях консумеризма. Вторая стратегия является наиболее востребованной в условиях поверхностной религиозности россиян. Процесс воцерковления вытесняет лженаучные мифы заботы о себе религиозной обрядностью. По мнению автора, нестабильность религиозной ситуации в России в конце ХХ века подкрепляла экспансию лженауки. Стабилизация религиозной ситуации сдерживает экспансию лженауки. Ключевые слова: лженаука, наука, религия, забота о себе, здоровый образ жизни, мифология. Введение. Приходится констатировать, что лженаука уверенно занимает собственную нишу в современном общественном сознании. В ретроспективе начало бума лженауки приходится на перестроечное время, когда ослабевают институты цензуры и сходят на нет сформированные государством коммуникационные каналы популяризации науки, атеизм начинает восприниматься как иго, порабощающее духовность, а идеологическая машина входит в штопор. В первой половине 90-х гг. ХХ века медиасфера перенасыщается лавиной текстов и смыслов. Спрос на издания, запрещавшиеся советской цензурой, «возвращает» читателю тексты Серебряного века, трех волн эмиграции, религиозной философии, богословской литературы, эзотерики. Расцвет переживают как традиционные конфессии, так и нетрадиционные религиозные движения, экспортируемые и аутентичные. В СССР цензурная политика государства позволяла разграничивать жанры и типы изданий таким образом, что альтернативная (религиозная, эзотерическая и лженаучная) литература имела хождение в форме ограниченных изданий, самиздата, списков и т.п. Эта система идентификации официальной и достоверной информации полностью разрушена, а доверие к печатной книге в самой читающей стране мира остается очень высокой, в итоге смысловая ориентация в ситуации анархии идей осложнена. Одновременно падает качество образования, связанное с недостаточностью финансирования среднего, профессионального и высшего образования. Последнее за счет коммерциализации становится небывало массовым и теряет свой авторитет. И академической науки начинается резкий отток кадров, печально известная «утечка мозгов». В этот период публичность лжеученых становится небывалой, медиасфера удивительно благосклонна к их идеям, мнениям, оценкам. В массовой психологии закрепляется специфический перенос недоверия к собственной власти на собственную науку, отождествления ее с цензурными практиками, подавлявшими, мешавшими, не пускавшими, скрывавшими. «Истинность» знания отождествляется с тайной, древностью или Западом. Обращение за экспертными оценками к отечественным ученым становится скорее исключением, чем правилом. Снижаются внутренние нормы научной журналистики, как направление она приходит в упадок. Длительное время тенденция «эпидемии лженауки» выглядит устойчивой, однако запускаются стабилизационные процессы. К числу «профильных» может быть отнесена, во-первых, реакция со стороны научного сообщества. Ее ядром становится учреждение по инициативе В.Л. Гинзбурга Комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований в 1999 г. Комиссия создана с целью «противодействия дискредитации науки, распространению и пропаганды лженаучных публикаций, противодействия лженаучной деятельности и для пропаганды научных знаний и достижений» [6]. Одной из самых крупных побед комиссии стал так называемый «Петрикгейт» – скандал вокруг фигуры и деятельности «изобретателя» В. Петрика, разворачивавшийся с 2003 по 2012 гг., инициировавший серию научных экспертиз и судебных исков. Также значимым барьером на пути распространения лженауки становится расширение вещания кабельного и спутникового телевидения, включающего трансляцию крупнейших западных научно-популярных каналов – Discovery Channel, Discovery Science, National Geographic Channel, Viasat Explorer, Viasat History. Формат этих каналов находит отклик для молодежи и является эталонным для развития современного отечественного познавательного телевидения. Вместе с тем, наука и лженаука не являются единственными акторами духовной сферы. Исход их противостояния зависит и от других агентов социализации. Основная часть. Цель работы. В рамках данной статьи я сосредоточусь на религии. Лженаука может быть рассмотрена как элемент религиозной ситуации, под которой понимается «обобщающая характеристика всего комплекса религиозных проявлений на конкретном исследуемом объекте (поселенческая, производственная, административная или территориальная единица) в определенный момент времени, в их взаимосвязи между собой и с социальной целостностью (социумом, другими сферами и сторонами общественной жизни)» [6]. Такой ракурс рассмотрения позволяет связать ослабление экспансии лженауки, в том числе, и с институциональной стабилизацией религиозной сферы, упрочения собственных позиций традиционными для страны конфессиями. Материалы и методы исследования. Работа опирается на формально-логические методы и коммуникационный подход. Результаты исследования и их обсуждение. Религия и наука – два конкурирующих социальных института, производящих характерные типы мировоззрений, в структуре которых фундаментальную роль играет знание, претендующее на статус истинного. Разумеется, истинность в науке и религии задается совершенно разным набором критериев и процедур. Но это далеко не очевидно «по ту сторону», на арене битвы за умы. Если религия и наука могут быть рассмотрены и как институты, и как формы мировоззрения, то анализ лженауки на институциональном уровне сталкивается с принципиальной проблемой. Сеть организаций, транслирующих и производящих лженауку (различного рода альтернативные академии и центры, осуществляющие образовательную и консультативную деятельность), включает в себя устойчивые элементы, развитие которых демонстрирует положительную динамику и включает в себя, как минимум, эволюцию организационной культуры. Нередко между ними может быть установлены те или иные формы связей. Но ни одно из них не позиционирует себя как лженаучное и с лженаукой себя не отождествляет, мимикрируя под более респектабельные формы духовной деятельности. Поэтому лженауку целесообразно рассматривать как форму мифотворчества. В этом случае удается не только зафиксировать лженауку как разновидность мировоззрения (мифологию), но и в случае необходимости устанавливать агентов ее производства и тиражирования. На сегодняшний день категория «лженаука» еще не получила окончательной демаркации в ряду понятий «квазинаука», «псевдонаука», «антинаука» [1; 4; 5; 9]. В словаре основных терминов по философии науки содержится следующая дефиниция лженауки: «идеи и концепции, выступающие от имени науки, мимикрирующие под нее путем имитации некоторых ее внешних черт (дискурсность, рациональность, апелляция к опыту, практике и социально-важным целям), однако не выдерживающие серьезной критики со стороны соответствующего профессионального научного сообщества на соответствие ее заявок общепринятым стандартом научности знания»[2]. С.А. Лебедев выделяет два варианта лженауки. Первый связан с выступлением от имени науки ненаучных форм знания, второй – с преждевременной «легитимацией» теоретических концепций, не прошедших экспериментальную проверку. Первый вариант является внешней по отношению к науке «узурпацией». Второй имеет внутринаучный характер, но легко становится элементом «доказательной базы» первого. Внутринаучная лженаука не представляет особой опасности. Отдельные ученые могут выдвигать лженаучные идеи, но организованный скептицизм науки обеспечит их критику и оценку. В итоге эти идеи не будут участвовать в процессе приращения знания. Иначе обстоит дело в тех ситуациях, когда другие институты определяют внутринаучные статусные позиции. Тогда доминирующие в данном обществе ненаучные формы мировоззрения могут поддерживать лженауку внутри науки, деформируя и тормозя развитие последней. Печальным примером такого сюжета является судьба генетики в СССР (1930-1960-е гг.). Религия вполне способна оказывать давление на науку. В современных условиях превенцией такого давления является принцип светского государства, разделяющего церковь и государство и не позволяющий использовать религиозное обоснование для решения государственных органов. Вообще говоря, отношение науки и религии – тема, достойная многотомных продолжающихся изданий, захватывающая и болезненная. Она легко заставляет делить мир на своих и чужих самого непредвзятого исследователя, поскольку затрагивает глубинные основания мировоззрения. Вместе с тем, противоречивые отношения этих двух институтов лежат в основе современной цивилизации. Но водораздел между ними конструируется на уровне сознания индивидов. Он задается как движение между двумя полюсами, различия в мощности которых определяется в каждом конкретном случае. Роль науки в обеспечении материальных основ человеческого мира, в увеличении продолжительности и качества человеческой жизни очевидна. Вместе с тем, с позиций трансцендентной глубины религии эти достижения скорее отвлекают человека от реализации своего предназначения, чем приводят к нему. Наука была и даже в эпоху так называемой «большой науки» остается элитарной практикой, религия же претендует на массовость (по крайней мере, в церковных формах институализации). Наука апеллирует к рациональному в человеке, религии так или иначе приходится иметь с человеком как целостным существом, нуждающимся в разных формах познания не только для решения практических задач, но и для ответа на смысложизненные вопросы. Если интеллект ниже определенного значения делает бесперспективным попытки приобщения к науке, то религию устраивает любой уровень религиозности, поскольку даже самый поверхностный может обернуться воцерковлением. Борьба с лженаукой и противостояние ей не входит в миссию религиозных организаций ни сточки зрения Федерального Закона «О свободе совести и религиозных организациях», ни с точки зрения их внутренних норм. У них на этом свете другие цели, с позиции которых лженаука абсолютным злом не является. Более того, наука, вмешивающаяся в природу человека, утверждающая свободомыслие и не нуждающаяся в гипотезе Бога, многими конфессиями трактуется как зло и грех. Лженаука, пока она не покушается на основы вероучения, рассматривается в одном ряду с суевериями, как явление негативное, но значительно менее опасное. В условиях светского общества откровенный обскурантизм и прямые апелляции к лженауке на официальном уровне для религиозных организаций – скорее исключение, чем правило. Вместе с тем, контекст противостояния науки и религии во многом инициируется самой наукой, для которой попытки гармонизации веры и разума чреваты фальсификацией научных данных. Компромиссные стратегии характерны для официальных церквей, не претендующих на прямое подчинение науки, но тонко отстаивающих позицию собственной нравственной, этической гегемонии. Такая же толерантность характерна для религии и во взаимодействии с лженаукой. Выше был отмечен мифологический характер лженауки. Творцы лженаучных мифов используют разные стратегии для снижения критической рефлексии по отношению к своим сообщениям, имитируя научное доказательство или ссылаясь на авторитет известных ученых. Отношения же мифологии и религии не так контрарны, как отношения науки и религии. Грань между мифологией и религией зыбка и подвижна. В литературе существуют две противоположные точки зрения – о тождественности и полярности этих явлений. Первая представлена так называемой мифологической концепцией христианства (мифологическая школа, А. Древс), вторая – христианскими (в первую очередь протестантскими) теологами, стоящими на позициях теории прамонотеизма и атеистами. Вслед за Е.А. Торчиновым воздержимся от противопоставления мифологии и религии и обозначим их как пересекающиеся и взаимодействующие области, никоим образом не тождественные и тем более не сводимые друг к другу [10]. Сакральные мифы, например, тесно связаны с самой сутью религиозности и могли появиться только в религиозном контексте. Этиологические (объясняющие) мифы могут быть связаны с ней достаточно поверхностно либо вообще находиться за пределами религиозной сферы. Определенные мифологические блоки могут циркулировать между разными религиями и мифологиями (например, зороастрийские мифы о благом спасителе – Саошйанте и эпохе окончательного разделения добра и зла – Визаришн). Кроме того, в разных религиях существует собственная мифология, которая играет разную роль и имеет разное значение (хотя, как правило, она связана не с психологическим ядром религии, а с догматико-доктринальными формами выражения исходного психического переживания). Мифология лженауки может использоваться религией для обслуживания программы компромисса, гармонии веры и разума. Наиболее известным примером такого являются научный креационизм и неокреационизм. Но эта стратегия востребована там, где есть требующий преодоления психологический конфликт между картинами мира науки и религии, а начинается он при достаточно глубоком погружении структуру и содержание обеих, там, где религиозность достаточно сильна. Яндекс статистика выдает следующие результаты показов в месяц по словам «креационизм», «телегония», «уринотерапия», «сыроедение», «гмо» соответственно: 2 143; 7 842; 8 016; 36 133; 50 603. Чем ближе к телу, тем выше интерес. Религиозность как феномен явно имеет различные качественные степени. Сложность конструирования эффективных индикаторов религиозности объясняется и наличными методологическими возможностями социологического знания, и спецификой социокультурных процессов [3]. Вместе с тем, очевидно, что если российские верующие составляют 71%-77% россиян [8; 12], а молятся из них 14% [11], религиозные знания в структуре мировоззрения россиян имеют очень разный «удельный вес», а религиозность большинства весьма поверхностна. В этом случае компромиссная этиологическая мифология просто избыточна, актуальным оказывается комплекс мифов, связанных с заботой о себе. В группе «Ученые против лженауки» социальной сети Вконтакте (http://vk.com/club21168) междисциплинарной группой был создан тематический рубрикатор стихийно возникавших тем, посвященных различным лженаучным идеям, учениям, концепциям (http://vk.com/page-21168_3189381). В качестве структуры первого уровня использовались отрасли науки и области знания Номенклатуры специальностей научных работников ВАК РФ; в качестве структуры второго уровня использовались дисциплинарные и предметные классификации; классифицировано более 800 тем. Рубрики, концентрирующие тематизмы заботы о себе, относятся к группе лидеров по объему (допускалось дублирование междисциплинарных тем): «Биология и лжебиология» 231 тема, «Медицина, лжемедицина, здоровье 196 тем, «психология и лжепсихология» 81 тема. Это лидерство вполне предсказуемо, в условиях резкого снижения медикализации повседневности. Медицинские работники перестают быть главными агентами культивирования здорового образа жизни в условиях нормативно закрепленной биоэтической парадигмы, поэтому он интенсивно мифологизируется. Поверхностно религиозный обыватель, привыкший комфортабельно удовлетворять свои потребности, чаще всего не готов к принятию образа жизни, предписываемого религией, ограничиваясь ее внешней атрибутикой. Однако потребность в программе правильной заботы о себе, подменяющей аскезу, удовлетворяется за счет практик, легитимизируемых лженаучной мифологией. Процесс воцерковления реструктурирует заботу о себе, вытесняя из нее лженаучную мифологию уже собственно религиозными концептами и регуляторами. Заключение. Многие из лженаучных мифологических комплексов заботы о себе являются элементами секуляризованных «квазирелигиозных» духовных практик Нью Эйдж. Иные отличаются консервативно-традиционным характером. При этом они свободно обмениваются мифоструктурами, меняя их «дизайн» под свою собственную стилистику. Например, устаревшая биологическая идея телегонии популярна среди сторонников различных консервативных политических и религиозных идеологий и используется как основа для матримониального и сексуального поведения. Тематизмы и ряды аргументации мифологии лженауки ограничены, но циркуляция их элементов отличается плотностью и высокой скоростью, поскольку не знает барьеров традиции и институциональной цензуры. Но эти качества проявляются там, где есть вакуум институциональных форм. Чем стабильнее религиозная ситуация, чем четче очерчена ее структура, тем меньше возможностей для экспансии лженауки, вытесняемой религией. Список литературы 1. Александров Е.Б. Теневая наука // Наука и жизнь. 1991. №1. 2. Лебедев С.А. Философия науки: Словарь основных терминов. — М.: Академический Проект, 2004. — 320 с. (Серия «Gaudeamus»). URL: http://www.terme.ru/dictionary/905/word/lzhenauka (дата обращения 31.08.2015). 3. Лебедев С.Д. Парадоксы религиозности в мире позднего модерна // Социологические исследования. 2010. №12. С. 85-93. 4. Лебедев С.Д., Битюгин К.Е. Наука и антинаука: от конфликта до диалога. URL: http://www.socionav.narod.ru/staty/antin.htm (дата обращения 31.08.2015). 5. Леглер В.А. Наука, квазинаука, лженаука // Вопросы философии. 1993. № 2. С. 49-55. 6. Лопаткин Р.А. Социологический анализ религиозной ситуации в российском обществе // Материалы Второго Всероссийского Социологического Конгресса. М.:, МГУ им. М.ВЛомоносова, 2003. URL: http://soc.fitdev.ru/?t=2684 (дата обращения 31.08.2015). 7. Положение о Комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований // Официальный сайт Комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований URL: http://klnran.ru/about/statute/ (дата обращения 31.08.2015). 8. Пресс-выпуск Левада-центра «Россияне о религии», 2013. URL: http://www.levada.ru/24-12-2013/rossiyane-o-religii (дата обращения 31.08.2015). 9. Степин В.С. Наука и лженаука // Науковедение. 2000. № 1. С. 53–61. 10. Тоpчинов Е.А. Религии мира: Опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 1998. – 384 с. 11. Фаликов Б. Православие для галочки. URL: http://www.gazeta.ru/comments/2012/06/18_a_4630085.shtml(дата обращения 31.08.2015). 12. Ценности: религиозность. Сколько россиян верят в Бога, посещают храм и молятся своими молитвами? Фонд общественное мнение, 2013. URL: http://fom.ru/TSennosti/10953 (дата обращения 31.08.2015). THE PSEUDOSCIENCE IN THE STRUCTURE OF RUSSIAN RELIGIOUS SITUATION: SELF-CARE Sophia Vladimirovna Tikhonova Doctor of Philosophy, Professor of Сhair of Social Communication, Saratov State University, 83, Astrakhanskaya str., Saratov, 410012 Russia E-mail: segedasv@yandex.ru ABSTRACT The article deals with pseudoscience as part of the religious situation. Chosen perspective allows to associate the pseudoscience expansion not only with the scientific community reaction and the dissemination of educational television, but also with the institutional stabilization of the religious sphere, the consolidation of traditional Russian religions. Analysis of the relations systems "science-pseudoscience", "science-religion", "religion-pseudoscience" shows the tolerance relations "religion-pseudoscience". Religion uses pseudoscience mythology (1) as etiological myths for overcoming violent conflict scientific and religious world images (scientific creationism, neocreations) or (2) as the myths of self-care to increase internal control locus to daily practices of weak (moderate) religious narrow person in terms of consumerism. The second strategy is the most common conditions of Russian superficial religiosity. The process of churching displaces pseudoscientific self-care myths by religious rituals. The author believes that the instability of the religious situation in Russia in the late twentieth century reinforced the expansion of pseudoscience. Today's stabilization religious situation hampers the expansion of pseudoscience. Keywords: pseudoscience, science, religion, self-care, healthy lifestyle, mythology. REFERENCES 1. Aleksandrov, E.B. «Shadow science» Science and life. 1991, vol. 1. 2. Falicov, B. Orthodoxy for show. URL: http://www.gazeta.ru/comments/2012/06/18_a_4630085.shtml ( Date of circulation August, 31, 2015). 3. Lebedev, S. D. and Batygin, K. E. Science and antiscience: from conflict to dialogue. URL: http://www.socionav.narod.ru/staty/antin.htm (Date of circulation August, 31, 2015). 4. Lebedev, S.A. Philosophy of science: a Glossary of key terms. Moskow, 2004, 320 p. URL: http://www.terme.ru/dictionary/905/word/lzhenauka 5. Lebedev, S.D. «Paradoxes of religiosity in the world of late modernity» Sociological researches, 2010, vol. 12, pp. 88-89. 6. Legler, V. A. «Science, semiscience, pseudoscience» Questions of philosophy, 1993, vol. 2, pp. 49-55. 7. Lopatkin, R. A. «Sociological analysis of the religious situation in the Russian society» Proceedings of the Second Russian Sociological Congress. Moscow State University n. a. M. Lomonosov, 2003. URL: http://soc.fitdev.ru/?t=2684(Date of circulation August, 31, 2015). 8. Press release Levada-Centre "The Russians about religion", 2013. URL: http://www.levada.ru/24-12-2013/rossiyane-o-religii(Date of circulation August, 31, 2015). 9. Stepin, V. S. «Science and pseudoscience» Sociology of Science, 2000, vol. 1, pp. 53-61. 10. Torchinov, E. A. The Religions of the world: the experience of the transcendent. Vocational Psychology and Transpersonal States, SPb., 1998, 384 p. 11. Values: Religiosity. How many Russians believe in God, attend Church and pray their prayers? The Public opinion fund, 2013. URL: http://fom.ru/TSennosti/10953(( Date of circulation August, 31, 2015).
  14. Лещинский Анатолий Николаевич профессор Казанского федерального университета тезисы доклада на семинаре по социологии религии в МГИМО 29.01.15 г. 1. За последние три десятилетия социально-политическая и религиозная ситуация во многих регионах мира претерпела существенные изменения, особенно в странах бывшего социалистического лагеря. В них произошел отход от навязываемой обществу моноидеологии и открылись возможности для развития мировоззренческого и идеологического плюрализма. В религиозной ситуации стран, включая и Россию, происходят перемены, которые связаны с формированием новых отношений государства к религии и религиозным объединениям. Свобода совести, вероисповедные права стали не только декларироваться, но и гарантироваться конституциями, основными законами, специальными законами о свободе совести и вероисповеданий, нормативно-правовыми актами. В новых социальных условиях происходит активизация деятельности традиционных конфессий, которые имели в прошлом государственно-образующее и социокультурное значение. В то же время получают распространение и новые религиозные движения, а в традиционных конфессиях - независимые от них юрисдикции. В православии периодически образуются церковные организации, которые выходят из подчинения титульным поместным православным церквам и по вероучительным понятиям являются неканоническими. Происходит это в силу различных причин, в том числе и социальных. Причины появления этих юрисдикций изучались как церковными, так и светскими исследователями. Однако, на основе новой социальной обусловленности возникли и новые формы церковности, не получившие до сих пор объяснений ни в конфессиональной литературе, ни в научной. В церковно-православной лексике неканонические юрисдикции издавна именуются как "расколы" В религиоведческих публикациях все чаще называются объединениями "альтернативного православия". Своим существованием они нарушают церковное единство, выполняя дезинтегрирующую функцию, усложняя и межрелигиозные, и государственно-конфессиональные отношения. 2. Обзор прежних исследований и подходов к изучению церковных разделений показывает, что непосредственно проблеме церковных разделений в православии, как предмету религиоведческого анализа, посвящено незначительное число научных работ. Причем в богословских трудах превалировал обличительный подход к изучению расколов с выявлением их особенностей, их неканоничности (св. Игнатий Брянчанинов, патриарх Сергий (Страгородский), митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн (Снычев), священник Даниил Сысоев, протодиакон Андрей Кураев, проф-протоиерей Владислав Цыпин). В работах светских исследователей уделялось большое внимание истории их возникновения и деятельности, их мировоззрению, отношениям к гражданской власти (А.И. Клибанов, А.И. Демьянов, Ф.И. Федоренко, А.Л. Беглов, А.К. Погасий). Принципиальные аспекты проблемы оставались мало изученными в философско-религиоведческих исследованиях. Объективная характеристика социальной обусловленности церковных разделений встречается крайне редко. Отсутствует и научная типология дифференциации современного православия. В связи с возрастающим значением православия в жизни общества, исследуемая проблема, становится все более актуальной. Таким образом, актуальность исследования связана с беспрецедентным появлением расколов в православной среде, которые по-своему отражаются на отношениях с обществом и государством. Их изучение в рамках светских научных исследований велось, но преимущественно оно было обращено в историю. Отсутствовали теоретические построения для глубокого понимания причин расколов, коренящихся в изменяющемся социуме. Социум оказывает влияние на религиозность приверженцев православия, на состояние его единства и на разделения в нём. Отсутствовала теоретическая разработка функционально-типологических особенностей современных разделений. Выяснилось, что традиционный исторический подход к их изучению, вне сомнения имеющий большую значимость, недостаточен, и в исследовании сделана попытка обратиться к новейшим теоретико-методологическим и концептуальным разработкам, обеспечивающим системно-аналитический подход. В нем еще одним из методологических оснований стала социально-философская и социологическая концепция религиозной ситуации. 3. Концепция является прежде всего теоретико-методологическая основа системного изучения религиозной жизни во всех ее связях с социумом. Её разработка предпринята преимущественно в отечественном религиоведении и социологии религии (Р.А. Лопаткин, его ученики и последователи). Концепция разрабатывается на основе научных методов исследований зарубежных и отечественных философов, религиоведов и социологов религии. Концепция имеет свой понятийно-категориальный аппарат, включающий структурные элементы религиозной ситуации. Многим из них даются количественные и качественные характеристики, в том числе и оценочные. Главными элементами религиозной ситуации являются объект и субъект. К объекту относятся социальные условия и факторы, в которых получает развитие религиозная ситуация. К субъекту - религиозные объединения во всем их многообразии и взаимодействии между собой и социальными явлениями. С одной стороны, социальные факторы постоянно влияют на религии, их направления и организации. Поэтому в социологии религии всегда имеется проблемное поле для исследований тех изменений, которые происходят в религии. Речь в то же время идет об изучении ее эволюции. С другой стороны, религия может влиять и влияет на общество и его сущностные характеристики. Религиозная ситуация ограничивается временем и пространством. Она подвержена изменениям, в ней существуют направленность, тенденции и противоречия между ее структурными элементами, находящимися в некой системе. Многое, касающееся изменений, зависит от факторов, имеющих социальную значимость. Они же выступают в качестве детерминант. Исследователи формирующие и утверждающие концепцию религиозной ситуации выявляют множество факторов. По своему состоянию они могут быть объективные и субъективные, материальные и идеальные, общие и единичные, сильные и слабые и др. Конкретно к ним следует отнести внутренние и внешние политические события, положительные или негативные явления в культурной жизни, проявления экстремизма и религиозного терроризма, судебные процессы, экономические потрясения, ведущие к кризисным ситуациям в общественной жизни, политику государства, которая находит свое выражение в законодательной сфере, а также ее теоретическую и практическую основу в социальных парадигмах. В последние десятилетия на религиозную ситуацию оказывают влияние и созданные союзы государств, в частности Европейский Союз. Религиозную ситуацию вполне можно определить через понятие самоорганизующийся процесс. Однако на её состояние - устойчивости, стабильности и, наоборот, разбалансированности взаимодействующих структур может оказывать сильное влияние государственная власть. Речь здесь идет о субъективном организационном, законодательном влиянии на религиозную ситуацию со стороны государственных и общественных структур. Поэтому надо всегда иметь ввиду в какой общественно-политической системе существует религия. В концепции отмечается государственная функция управления в отношении к религии. Однако такая функция наиболее полно проявляет себя в тоталитарных государствах. Наконец, к выше перечисленным факторам необходимо отнести мировоззренческо-плюралистическую составляющую общества, а также религиозно-конфессиональное многообразие, наблюдаемое во многих странах мира. Итак, перечисленные факторы оказывают воздействие на субъект религии, уровень его религиозности, а через него - на динамику религиозной ситуации, относительно церковных институций на их единство. Наряду с понятиями объект и субъект существенное значение имеет и понятие - "религиозность". Среди ее типов отмечается (О.Ф. Лобазовой) протестная религиозность . Именно к таковой можно отнести приверженцев альтернативного православия. Концепция религиозной ситуации имеет не только методологическое значение, но также ксиологическое и прогностическое. Можно выделить и практическое значение концепции религиозной ситуации, так как результаты исследований на основе ее концептуальных положений находят свое воплощение в той или иной социальной деятельности: ультурной, общественно-политической, государственной (законодательной, в сфере государственно-конфессиональных отношени). 4. Философско-религиоведческая и социологическая концепция религиозной ситуации стала одной из теоретико-методологических основ в изучении социальной обусловленности церковных разделений.Результаты более чем 25-летнего изучения изложены автором доклада в изданной в январе 2015 года монографии "Проблема единства церкви". В ней впервые на основе системного анализа, концепции религиозной ситуации и методологии, принятой в социальной философии и современном религиоведении, иссле-дуются актуальные проблемы единства церкви и вопросы церковных разделений. Большое внимание уделяется исследованию факторов, влияющих на возникновение церковных дифференциаций. В книге дается характеристика современного состояния и распространения православия в мире, представлена авторская типологизация церковных разделений. Выявлено четыре типа: церкви Вселенского православия, параллельные структуры, объединения адьтернативного православия с шестью подтипами - дореформенные, эмигрантские, катакомбные, истинно-православные, автокефалистские, реформированные, наконец, тип историческое сектантство. Не исключая исторических материалов, уделяется большое внимание и современному состоянию объединений альтернативного православия. Материалы монографии, могут быть теоретико-методологической основой для дальнейшей научно-исследовательской работы в области изучения Вселенского православия.
  15. С.Б. Веселова - основатель и куратор международной интеркультурной программы ArtLocusTransit. Международный союз историков искусств и художественных критиков (АИС). Санкт-Петербург Исследователь вопросов мегаполиса в Европейской цивилизации и глобальной информационной сети “Конфронтация религиозных парадигм на Балканах и поиски единства в исторической ретроспективе” 1. Балканы как «бордерланд», земля на границах империй и религиозных парадигм. 2. Порядок империи (Оттоманской и Габсбургской ) поддерживает религиозный, а не национальный принцип идентификации населения. 3. Балканы между Христианством и Исламом (конкурирующими монотеистическими религиями). Конфронтация внутри самого Христианства: между католической, ортодоксальной, протестантской, грегорианской и богомильской церквями 4. Идентификация посредством великого означающего —Бога, представленного легитимированной церковью святой властью императора. 5. Трансформации религиозных сообществ (принцип деления империи) в национальные сообщества, и замены непрерывности религиозного нарратива национальным нарративом, обагренным кровью. 6. Территориализация индентичности.
  16. Как показывает соцопрос, проведенный исследовательским центром Pew Research Center, в последнее время возрастает количество испаноязычных американцев, которые собираются покинуть Католическую Церковь. В настоящее время 55% взрослого населения испаноязычных американцев называют себя католиками. При этом еще в 2010 году их было 67%. Почти четверть взрослого населения проживающих в США испаноязычных лиц, а именно, 24%, являются бывшими католиками. О намерении покинуть Католическую Церковь чаще всего заявляют молодые испаноговорящие американцы. Вероятно, эта тенденция может усилиться. При ответе на вопрос «почему вы ушли из Католической Церкви?», большинство респондентов (55%) ответили, что они просто «отошли от этого», а 52% ответили, что они перестали верить учениям Церкви. Однако также большое количество опрошенных сообщили, что они нашли другую религиозную общину, более отвечающую их нуждам. Так, увеличивается количество испаноязычных американцев, называющих себя протестантами, при этом 16% называют себя евангелистами. По результатам соцопроса, испаноговорящие христиане-евангелисты чаще принимают участие в религиозных обрядах, чем испаноговорящие католики. В связи с ростом числа испаноязычных иммигрантов в США, увеличивается их процент среди католиков, проживающих в стране, несмотря на отмеченный отток. Так, в 2013 г. 33% американских католиков были испаноговорящими, и данная цифра продолжает увеличиваться. Как отмечено в отчете Pew Research Center, если иммиграция продолжит идти теми же темпами, и в то же время продолжится отток испаноязычного населения из Католической Церкви, может наступить день, когда большинство католиков США будут испаноговорящими, даже если большинство испаноговорящих лиц не будут больше католиками. По материалам Pew Forum Источник
  17. Уважаемые коллеги! Вашему вниманию предлагается совместная с В.В. Локосовым статья Ю.Ю. Синелиной о социологических аспектах религиозного состояния современного российского общества, опубликованная на портале "Интерфакс-религия" в рубрике "Аналитика". Скачать "Религиозное состояние современного российского общества"
  18. Уважаемые коллеги! В связи с последними событиями в религиозно-политической жизни страны стала вновь актуальна статья Ю.Ю. Синелиной, в которой она сравнивает религиозное поведение и ценностные ориентации представителей двух крупнейших на территории России религиозных объединений. Как Вам кажется, каковы перспективы развития ситуации? Скачать " Православные и мусульмане: сравнительный анализ"
  19. Уважаемые коллеги! В данной статье помимо кратких методических реплик об измерении воцерковлённости можно найти обширные эмпирические данные на эту тему за более чем десятилетний период (с 1992 по 2004 годы). С момента первого измерения (1992 год) прошло уже более 20 лет, так что есть хороший потенциал для повторной оценки количества более или менее воцерковлённых респондентов. Скачать "Динамика процесса воцерковления православных"
×
×
  • Создать...

Важная информация