Поиск по сайту

Роман Лункин Избранное · 8 ч. · День памяти святого Валентина празднуется и в католической и в православной церкви, так как этот святой претерпел мученичество за свою веру в 3 веке еще до разделения церквей. В православии св. Валентин не является каким-либо особо значимым - это один из мучеников первых веков, о котором мало что известно, кроме самого факта его убийства за веру. Порадоваться в этот праздник (как и в любой другой день, где празднуется память других святых) или что-то подарить любимому человеку совсем не возбраняется и не считается грехом в православии. В Западной Европе культ св. Валентина стал обрастать различными мифами и легендами, о том,что он якобы тайно венчал влюбленные пары, что в день его памяти люди влюбляются, что по календарю выглядит логично, так как весна весьма близко уже. Многих возмущает сопротивление духовенства РПЦ Дню всех влюбленных, как будто это какое то средневековое варварство и цензура. Однако с точки зрения представителей Церкви не меньшее варварство ставить святого мученика в центр сексуальных манифестаций, да еще и с неясной гендерной принадлежностью, что во многих странах Европы и США приветствуется. Оскорблять память святого мученика проповедью свободной любви и добрачного секса также с точки зрения Церкви неприемлемо. Общество часто надо всем над этим смеется, это повод для иронии и веселых вечеринок, но Церковь на то и существует, чтобы заявить о заповедях Господних, о чистоте семейной жизни и отношений. Боюсь, что бедного мученика 3 века святого Валентина, если бы он осмелился потребовать исполнения христианских заповедей от празднующих его день, современные люди также бы замучали и осмеяли, как это сделали римские воины и чиновники много веков назад. <iframe src="https://www.facebook.com/plugins/post.php?href=https%3A%2F%2Fwww.facebook.com%2Fromanlunkin%2Fposts%2F5346765825384985&show_text=true&width=500" width="500" height="623" style="border:none;overflow:hidden" scrolling="no" frameborder="0" allowfullscreen="true" allow="autoplay; clipboard-write; encrypted-media; picture-in-picture; web-share"></iframe>

Пойду теперь замаливать грехи Лариса Антоновская Святой Марии в Гамбурге собор И хоть католицизм мне не по нраву, Бросаю всё же любопытный взор, Как молится усердно deutsche Frau. За немцев - все проклятые грехи, Что в Мире сгустком бед летают прахом… Она согбенна, годы нелегки… Звучит орган - Токката фуга Баха. А мне католицизм совсем другим Напоминаньем видится чего-то… Костры горят и смогом чёрный дым, На ведьм опять, опять идёт охота. И вспомнилось - поэтом как одним, Прекрасный отклик мне на стих отправлен, Что я - колдунья и стихом моим Теперь безоговорочно отравлен… И что, родись я в древние века, Хотя не удостоилась бы дыбы, За колдовство и чувственность стиха,- Сказал он, точно уж меня сожгли бы… Пойду теперь замаливать грехи, Что совершила вольно иль невольно, Я к ПРАВОСЛАВНОЙ церкви, чтоб лихих Господь не слал годин… Уже довольно.

Число католиков в мире возросло до 1 миллиарда 345 миллионов Март 26, 2021 В период с 2018 по 2019 год католики составили 17,7% мирового населения. За это же время увеличилось число священников и постоянных диаконов, но стало меньше семинаристов и монашествующих. Подробности сообщает корреспондент Vatican News Виктор Владимиров. Центральное статистическое управление Церкви опубликовало Папский ежегодник 2021 года и Церковный статистический ежегодник 2019 года. По данным, обнародованным в этих документах, к концу 2019 года число католиков в мире достигло 1 миллиарда 345 миллионов, или 17,7% мирового населения. Географический анализ изменений за двухлетний период с 2018 года говорит о наибольшем росте католической общины в Африке (на 3,4%), в то время как в Европе наблюдается некоторое уменьшение. За этот же период число священников увеличилось до 414 336: в Африке их стало больше на 3,5%, в Азии – на 2,9%, однако в Европе их число уменьшилось на 1,5%, а в Америке на полпроцента. На долю Африки и Азии приходилось 28,9% пресвитеров, то время как в Европе их было 40,6%. За два года число семинаристов в мире сократилось на 1,6%: в Европе их стало меньше на 3,8%, в Америке – на 2,4%, в Азии – на 2,6%. Однако в Африке за этот период их число увеличилось с 32 212 до 32 721. Континентом с наибольшим числом семинаристов является Азия, за которой следуют Африка, Америка, Европа и Океания. В 2019 году в мире насчитывалось 114 058 кандидатов в священники. Продолжает расти число постоянных диаконов: в 2019 году оно увеличилось на 1,5%, достигнув 49 тысяч. В Америке и Европе их стало больше на 1,2%. В Океании служит 481 постоянный диакон. Сократилось число монашествующих, которые не принимают священный сан: в 2019 году их было 50 295, причём большинство из них служат в Европе и в Америке. За два года сократилось также число монахинь – на 1,8%, достигнув 630 099 за счёт уменьшения призваний в Америке, Европе и Океании. При этом в Африке их число увеличилось на 1,1%, а в Юго-Восточной Азии на 0,4%. Согласно Папскому ежегоднику, на конец 2019 года в 3 026 церковных округах насчитывалось 5 364 епископа; на Америку и Европу по-прежнему приходилось 68,8% от общего числа епископов в мире; далее следовали Азия, Африка и Океания. К концу 2020 года были учреждены 2 новых митрополичьих кафедры и 4 епископские кафедры (2 римского обряда и 2 восточного). Согласно отчёту, 2 епархии были возведены в статус митрополии, а 2 территориальных прелатуры и 1 апостольский викариат – в статус епархии. https://sib-catholic.ru/chislo-katolikov-v-mire-vozroslo-do-1-milliarda-345-millionov/?fbclid=IwAR3M3bq2nSlzDcFp3GCzZqNO65ban-YSmSS1oyCHfNOSXOe3iM6X1rHBd1A Читайте подробности на сайте Сибирской католической газеты ©sib-catholic.ru

I Младой францисканец безмолвно сидит, Объятый бесовским волненьем. Он книгу читает, он в книге чертит, И ум его полон сомненьем. И кажется тесная келья ему Унылей, угрюмее гроба, И скучно, и страшно ему одному, В груди подымается злоба. Он мало прожил, мало знает он свет, Но чудные знает преданья О страшных влияньях могучих планет, О тайнах всего мирозданья. Но все опостылело в жизни ему Без горя и радостей света. Так в небе, внезапно прорезавши тьму, Мелькает златая комета И, после себя не оставив следа, В пространстве небес исчезает, Так полная сил молодая душа Бесплодно в стенах изнывает. Младой францисканец безмолвно сидит, Главу уронивши на руки, Он книгу отбросил и в ней не чертит, Исполнен отчаянной муки. «Нет, полно, — вскричал он, — начну жить и я, Без радостей жизнь да не вянет. Пускай замолчит моей грусти змея И сердце мне грызть перестанет. Бегу из монашеских душных я стен, Как вор, проберуся на волю, И больше, о нет, не сменяю на плен Свободную, новую долю». II Суров инквизитор великий сидит, Теснятся кругом кардиналы, И юный преступник пред ними стоит, Свершивший проступок немалый. Он бегство затеял из монастыря И пойман был с явной уликой, Но с сердцем свободным, отвагой горя, Стоит он бесстрашный, великий. Вот он пред собраньем ведет свою речь, И судьи, смутяся, робеют, И стража хватается гневно за меч, И сам инквизитор бледнеет. «Судить меня смеют, и кто же — рабы! Прислужники римского папы Надменно и дерзко решают судьбы Того, кто попался им в лапы. Ну что ж! Осудите меня на костер, Хвалитеся мощью своею! Но знайте, что мой не померкнется взор, Что я не склоню свою шею! И смерть моя новых бойцов привлечет, Сообщников дерзких, могучих; Настанет и вашим несчастьям черед! Над вами сбираются тучи! Я слышал: в далеких германских лесах, Где все еще глухо и дико, Поднялся один благородный монах, Правдивою злобой великий. Любовию к жизни в нем сердце горит! Он юности ведает цену! Блаженство небес он людям не сулит Земному блаженству в замену! А вы! Ваше время давно отошло! Любви не вернете народа. Да здравствует свет, разгоняющий зло! Да здравствует наша свобода! Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду, Над жизнью моею вы вольны, Но речи от сердца сдержать не могу, Пускай ею вы недовольны». Дата создания: до мая 1903 год

Сериал Молодой Папа / The Young Pope - смотреть все серии онлайн в хорошем качестве В центре сюжета сериала Молодой Папа онлайн вымышленная фигура сорокалетнего американца с итальянским происхождением Ленни Белардо, который в столь раннем возрасте становится главой католической церкви - новым Папой Пием XIII. Ленни - весьма противоречивая личность, он консервативен, обаятелен, конфликтен, искушен вредными привычками. Но при всех этих сложных качествах главному герою из сериала Молодой Папа, который можно посмотреть онлайн, не чужды доброта и сострадание к ближним, а для Папы это очень важные характеристики. http://youngpope.ru/

В 1320 году Дуранте дельи Алигьери, ныне известный как Данте Алигьери, с позором был изгнан из Флоренции по сфабрикованному против него делу об антигосударственной деятельности (из-за принадлежности Алигьери к партии "белых гвельфов"), а также по делам о финансовых подлогах и взяточничестве. Имущество поэта было арестовано, к тому же #семья Данте уплатила огромный штраф. По прошествии времени власти Флоренции позволили поэту вернуться во город, простив ему существующие и несуществующие грехи, но Данте так и не вернулся. Самое известное творение Данте - это конечно же его "Божественная комедия". Вначале Данте дал своей поэме название - "Комедия", а слово "божественная" было добавлено после смерти Д.Алигьери из-за художественного величия сочинения, божественности работы. ... https://www.facebook.com/advokatyurjevtsurkina/posts/841004059987567

Герард ван Хонтхорст «Поклонение младенцу» (1620)

Старая модель Церкви умирает в пандемии: что придет ей на смену? 5 января, 2021 Минимум формы, максимум содержания – это принцип функционировании Церкви сегодня. Никакого триумфализма, или византизма. Минимум структур, максимум духа – Святого Духа. Нет, мне совсем не нравится COVID. Мне это даже в голову не приходит. Желаю всем и себе, чтобы он оставил нас в покое и ушел себе, желательно за пределы нашего мира. Чтобы мы могли покинуть свои дома, вернуться к нормальной работе, школам, офисам, университетам. Чтобы мы могли встретиться с друзьями, вместе поехать на выходные, зарядиться энергией и подышать свежим воздухом. Но он не хочет уходить … Пришел первой волной, потом второй, обещает быть третьей. И он тоже мутирует. Что мы будем с этим делать? Как мы будем бороться с этим невидимым убийцей? Достаточно ли он собрал жертв? Разве этого не хватит? Или, может быть, нам нужно глубже задуматься об этом хитром василиске, открыть Евангелие и прочитать его через призму – через призму COVID? «Посмотри на лилии… Посмотри на птиц…». Сегодня, спустя века: «Следите за вирусом …»? Может быть, он не только принес зло, но – как лилии и птицы – несет для нас особое послание? И это требует другого взгляда – взгляда на мир и человека с надеждой. Взгляда на Церковь. Да, я думаю, что время коронавируса – это возможность, особенно для Церкви. Перед нами открывается возможность войти в новую эру христианства, в которой самое существенное может вернуться на первое место. «Есть время рождаться и время умирать. Время убивать и время врачевать» (Эккл 3,2). Есть время Церкви до вируса и время Церкви после вируса. Церковь, которая смотрит на несчастья и человеческие трагедии в свете веры. Начало новой эры Уходит время – по крайней мере, в Польше – той церкви, к которой мы привыкли, в которой мы жили на протяжении многих поколений и в которой мы чувствовали себя так хорошо, особенно мы – священники. Время, когда все было организовано как часть литургического года, начиная с Адвента (молитвы, фонари, странствующая статуя Младенца Иисуса), до Рождества (вертеп, ясли, рождественские гимны, рождественские спектакли, облатки), поста (Крестный путь, реколлекции, пасхальная исповедь), Пасхальное Триденствие (Гроб Господень, благословение пищи), Пасха (Белая неделя, Воскресенье Божественного Милосердия, время первых Святых Причастий и годовщин, майские и июньские богослужения), Тело Христово с ежедневным шествием в октаве, обычное время (отдых и отпуска, также для священников). А затем новый учебный год (посвящение школьных ранцев, начало катехизации в школе), октябрь (службы Розария), ноябрь (поминки) и так далее до следующего Адвента. Все переплетается с первыми пятницами, субботами и случайными праздниками (индульгенции, праздники, крещения, шествия, национальные юбилеи). Как хорошо мы все это обставили! Всегда было «что делать», возможность снова позвонить в колокола, созвать святое собрание и привести людей к спасению. И вдруг все ломается … Никаких реколекций, колядок, вертепов, облаток, катехизаций, праздничных поездок с молодежью. Церкви опустели, овцы исчезли или заперлись в своих домах. Что происходит? “Мы скучаем по вам. Ваши священники» – надпись, появившаяся на одной из польских церквей, лучше всего отражает ту утрату, в которой мы сейчас находимся. Вернется ли старое? Будет ли это все восстановлено? И мы считаем убытки. Не только финансовые. Или, может быть, вам не нужно беспокоиться, но просто сделайте метанойю – перемену мышления – и увидеть во всем этом прекрасную возможность? Шанс не столько на возврат к ситуации годичной или нескольких лет давности, сколько гораздо более ранней – к первым векам христианства, когда у учеников Господа не было этого замысловато возведенного здания? У них не было храмов, святынь, паломничества, традиций, законов в государстве, не говоря уже о привилегиях. И все же они проникли в тогдашнее общество, заразив его невидимым «вирусом» Евангелия. Они «заразили» тысячи имперских граждан не обладая ничем, кроме молитвы, служения, Евхаристии и Слова Божьего. Не является ли COVID совпадением (хотя в глазах Бога нет совпадений) своего рода «знамением времени», которого никто из нас не ожидал? Разве он не пришел как дух, которого мы не знаем, откуда он пришел и куда уходит? А кто сходит на нас вовремя, а не вовремя, чтобы зажечь современных христиан новым огнем? Разве это не заставляет нас меняться, приспосабливаться, что-то вроде аджорнаменто (обновления) AD 2020/2021? Время коронавируса. Особое время. Начало новой-старой эры, в которой мы можем вернуться к истокам и дать миру то, что христианство может и всегда должно давать: надежду. Я вижу эту возможность в пяти измерениях. Время Духа «Иисус говорит ей: поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев. Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.» От Иоанна святое благовествование 4:21-24. Слова Иисуса, обращенные к самаритянке, звучат сегодня с удвоенной силой. Нет, я ни в коем случае не отрицаю внешние структуры Церкви, я сам функционирую в них как христианин и священник, я знаю, что они имеют собственное значение и важную роль. И все же они не самые важные. Они только помощь. И ничего больше. Иногда они могут даже стать препятствием, когда мы слишком их расширяем до точки, превышающей пределы человеческой свободы и ответственности. Или когда они служат прикрытием для неэтичных действий. Минимальная форма, максимальное содержание – это принцип функционирования Церкви сегодня. Никакого триумфализма, никакой Византии. Минимум построек, максимум духа – Святого Духа. Истинная Церковь – это вера, молитва и альтруистический образ жизни. Такое здание должен построить каждый крещеный человек – невидимое, сверхъестественное, основанием которого – Христос. Это отношения с Ним, а не культ. Культ может быть внешним, а часто – протяженным, удлиненным, сложным, оторванным от жизни. Современный человек мало понимает в этом, не понимает архаичных жестов, слов, знаков, символов. Больше они ему ничего не говорят. Давайте не будем их пленниками и не делаем из них насильно часть «неизменной традиции Церкви». У первых христиан была «только» Евхаристия, Священное Писание и молитвы в духе Евангелия – этого было достаточно, чтобы они, не колеблясь, даже отдали свою жизнь за Господа в мученичестве. Кто сможет это сделать сегодня? Современные ученики Христа желают «здоровья, здоровья и, прежде всего, здоровья»? И чтобы мимо них проходили любые кресты («Всем благополучия и мира. И снова здоровья!»). Начнем с молитвы. Не многословной, продуманной, а евангельский, в духе Иисуса: «Удалялся в пустынные места и молился» (Лк. 5:16). Время коронавируса – пора отправляться «в пустыню» – в комнатку в собственном доме. Буквально. Там вы можете молиться тайно, и ваш Отец, который видит в тайне, дает Себя вам (ср. Мф 6: 6). Вы можете прибрать кусок стола, поставить икону, зажечь свечу и начать личную встречу с Иисусом. Так поступали христиане в древности. Не имея храмов, они молились дома или уходили в пустыню. Не одинокие люди, а тысячи Божьих безумцев, жаждущих более глубокой молитвы и более радикального посвящения Богу через строгий образ жизни. «Пустыня превратилась в город», как говорит св. Афанасий Александрийский в 4 веке. Так много людей искали эту драгоценную жемчужину, что больше всего их можно было найти в отдаленных местах, чем в мегаполисах. Они были готовы бросить все, чтобы найти и приобрести. Нет, я не говорю, что вам следует покинуть дом, оставить работу или семью. Предлагаю только одно: выключить компьютер в нужное время и пораньше лечь спать, на следующий день вставать за полчаса перед домочадцами и идти к месту молитвы. Откройте Священное Писание и читайте. Медленно. Достаточно нескольких слов. Подумайте о них и не торопитесь. Впитайте их, как губка в океане. Они начнут работать в вас, и вы станете духовным человеком: вы по-другому посмотрите на действительность, трудности и страдания, которые влияют на вас. На жизнь и смерть. На пандемию. Слово Отца – Логос, воплощенный Сын Бога – будет пребывать в вас и медленно примет власть над вашей жизнью, открывая совершенно новые горизонты. Если вы делаете это каждый день – это очень важно! COVID – это вирус, невидимый невооруженным глазом, у него даже нет типичной клеточной структуры, но он может проникать в организм человека и атаковать все его системы – дыхательную, пищеварительную, выделительную, нервную и кровеносную. Точно так же действует Слово Бога – «живое, действенное и острее всякого обоюдоострого меча, проникающее до разделения души и духа, суставов и мозга, способное судить желания и помышления сердечные» (Евреям 4:12). Евангелие – это сверхъестественный «вирус», который овладевает духом, привнося в него Святую Троицу, ее любовь, логику действия и принятия оценок. Поверьте, это так работает! Я лично знаю около пятидесяти человек, которые начинают каждый день с 30-минутной молитвы. Не стесняйтесь присоединяться к ним. Вы не будете одиноки. А потом иди к Евхаристии – если сможешь. Когда-то ее праздновали дома. Священники, вернемся к этому! Вместо того, чтобы прилагать большие усилия, чтобы вернуть людей в церковь (я понимаю, это тоже важно), давайте оставим наш дом священника и отправимся с Евхаристией под крыши людей. Иисус не хочет, чтобы Его носили крестным ходом напоказ только раз в год в определенных частях прихода в праздник Тела Христова – Он хочет родиться в кварталах и домах, Он хочет жить в них, как когда-то в Назарете. Евхаристия – это сердце Церкви! Вместо рождественских гимнов давайте каждый день устраивать Евхаристию в какой-нибудь семье, каждый раз в новом месте. «Вот, я стою у двери и стучу: если кто услышит мой голос и отворит дверь, войду, войду и буду вечерять с ним, и он со мной» (Откр. 3:12). У нас теперь больше времени – просто отпраздновать Пасху Христову, как апостолы, где христиане – наши прихожане – живут каждый день. Так было в первые три столетия существования Церкви. Время мирян Эпоха коронавируса – это время мирян. Заканчивается модель традиционного прихода, центром которого является пастырь-приходской священник, инициатор практически всей пастырской деятельности, иногда с помощью других людей. Теперь фокус смещается на совершенно неожиданные места: дома, больницы, офисы, магазины, крупные корпорации, аэропорты и вокзалы. Проповедь Евангелия – это не (только) слова; это новый образ жизни. Да, я, священник, пишущий этот текст, глубоко убежден, что самая важная и эффективная форма передачи Благой Вести – это бодрствующее, чуткое присутствие мирян там, где они живут и работают. И речь не идет о разговорах о Боге, «свидетельстве» (это слово меня сильно коробит), христианских приветствиях («Бог благословит» и др.), Развешивании религиозных символов в классах, на рабочих местах и т.д. Напротив – провозглашение Евангелия может происходить сегодня через … молчание о Боге и Церкви. Слова утратили свою силу, мы будем встречать их повсюду: в рекламе, текстовых сообщениях, электронной почте, в Интернете, на радио, которое постоянно играет на фоне. Сегодня необходима тишина, которая является условием осознанности и чувствительность к другим. Молчание, которое выражается в терпении продавщицы в гипермаркете, отсутствие спешки медсестры (и врача) у пациента, улыбка и открытость по отношению к коллеге, который сидит рядом с компьютером рядом с ним, выполняя аналогичную работу, пунктуальность, правдивость, оптимизм, умение слушать, интерес к чьему-то страданию в сочетании с предложением прийти на помощь. «Посмотрите, как они любят друг друга», – говорили люди о христианах первых веков. Через некоторое время они приходили к ним, задавали вопросы, открывали свои сердца. Те же в свою очередь принимали всех, помня слова Христа: «Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два»(Мф 5: 40-42). Сегодня у мирян гораздо больше возможностей проповедовать Евангелие, потому что они работают «на передовой». Потому что их больше. Изменение модели функционирования Церкви имеет два последствия. Во-первых, необходимо формировать небольшие группы, сообщества, вместе молиться и различать знамения времени, чтобы выходить навстречу новым трудностям. Примером области, которую необходимо развивать, является духовная помощь в медицине. Конечно, никто не может заменить капеллана в совершении таинств (покаяния, Евхаристии, помазания больных) – у него всегда будут большие возможности для выполнения своей миссии. Однако это не меняет того факта, что миряне (например, люди, которые уже вышли на пенсию и думают, чем заняться сейчас) могут создать команду из десятка, может быть, нескольких десятков добровольцев духовной помощи и навещать больных в больницах или на дому бесплатно, совершенно бескорыстно. Людям, страдающим телом и духом, необходимо быть с ними, читать им книги, говорить с ними на важные темы – о ценностях, жизни, смерти и о том, что будет после нее. Между тем, они предоставлены сами себе. Им не с кем поговорить в самый драматический для них момент. Они скучают по встрече, они скучают по человеку. Доброму и мудрому, кто будет иметь время, чтобы их выслушать. Когда Церковь осознает эту совершенно заброшенную сферу своей деятельности? Второе следствие возвращения мирян на их надлежащее место в Церкви – необходимость как можно скорее изменить модель формации священников. Посттридентская семинария уже долгое время не выполняет свою роль по надлежащей подготовке кандидата на священническое служение народу Божьему. Сегодня мир нуждается в мудрых, глубоко духовных, смиренных священниках, которые могут сотрудничать с мирянами на равных. Это понимают в других странах, но еще не в Польше. Нынешнее семинарское образование умирает, и это неудивительно. Нужна настоящая школа молитвы, и молодых людей нужно знакомить с богословием в духе веры, а не на теоретических, часто отвлеченных от жизни, лекциях. Нужны мудрые молитвенные наставники, которые, как «старцы», проведут отдельных кандидатов через несколько лет становления. И, конечно, светские преподаватели, в основном женщины. Священнослужители должны войти в систему Erasmus – международного обмена, чтобы иметь возможность посещать семинарии за рубежом, изучать другие церкви, открываться для людей из других языковых и культурных областей, узнавать, как учатся миряне. Некоторое время они должны поработать, в том числе физически, в больнице, в корпорации, где угодно. Изменения в этой сфере необходимо проводить, как только вирус вошел в нашу жизнь. Время экуменизма COVID экуменический. Он никого не щадит. Он пришел к нам из Китая и распространился по миру, собирая урожай среди верующих всех религий и неверующих. Он связал человечество невидимыми узами, вдохновляя сплотить ряды в общей борьбе. Мы христиане, что является источником нашего счастья. Однако нельзя забывать, что рядом с нами живут последователи иудаизма, ислама, буддисты, индуисты, анимисты и атеисты. Мы все братья и сестры на одной планете – Земле. Все мы поднимаем руки к Богу, хотя каждый понимает Его немного по-своему. Иисус постоянно молится: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены́ воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня»(Иоанна 17: 21-23). Речь идет не о единообразии содержания веры, а о единстве в любви, взаимной доброте и солидарности. Мы можем служить друг другу независимо от религии, политических взглядов и национальности. Будем дружелюбными. Сострадательными ко всем. Без исключения. Особенно в отношении так называемых врагов. Мы можем перенести в свою жизнь «Манифест дружелюбия» – кредо общины бездомных «Вифлеем» из Явожно: «Я дружелюбен ко всем без исключения. Я считаю каждого братом или сестрой. Больше нет верующих или неверующих, евреев или христиан, мусульман или буддистов, поляков или иммигрантов, но все во всем – Любовь. Я не использую высокомерные, унизительные, злые, деструктивные слова. Я не осуждаю людей, которые думают иначе, чем я, я веду с ними диалог в духе доброты. Я уважаю всех без исключения. Я никого не презираю. Я стремлюсь к миру, примирению и согласию. Я не разделяю общество. Я строю мосты. Я никого не использую в своих целях. У меня нет врагов – ни политических, ни личных. Я человек надежды. Я не сею пораженчество, не пугаю, не путаю, не подозреваю. Я дорожу тишиной. Я больше слушаю, чем говорю. Я служу и отдаю свое время как самаритянин. Я делаю землю гостеприимной для всех, открываю двери своего сердца и своего дома нуждающимся. Я люблю мир и природу, я не засоряю ее и не разрушаю по легкомыслию или желанию доминировать». Время смерти Время COVID – время смерти. Ежедневно умирают десятки или сотни тысяч людей, хотя еще год назад об этой инфекции никто не слышал. Он путешествует по миру, входит в дома, больницы, хосписы, школы, магазины, транспортные средства, где собирает свою ужасную жатву. Он не смотрит на пол, возраст, праведность или греховность жизни своей жертвы. Он оставляет после себя слезы и горе детей-сирот, овдовевших жен или мужей. Он поражает легкие, сердце, кровь и кишечник. Он уничтожает целые регионы. Микроскопическая смерть опаснее пушечных ядер. Время COVID – это также время смерти старой человеческой модели. Раньше мы жили беззаботно, не думая о других, о последствиях своих действий. Мы сели в самолет, полетели туда, куда привела нас мечта – на экзотический отдых, на альпийские склоны, на девственные острова, неизведанные континенты. Мы везде делали селфи, показывали их другим, когда возвращались, готовясь к новой поездке. Мы покупали, ели и выбрасывали остатки еды, иногда даже больше, чем нам удалось съесть. Мы вырубали леса, вытесняли коренные народы, использовали рабский труд неизвестных нам людей, мы разбогатели, поместив свое «я» в рейтинг счастливых душ. Наш эгоизм, вероятно, возрастал бы из года в год, если бы не появился он – невидимый цензор человеческих фантазий. И заперли нас в наших домах. Он приказал остаться, сесть и переосмыслить свой образ жизни. Жизнь, к которой мы не можем и не должны возвращаться. Эффата! – говорил Иисус. Откройтесь не своему эго, а другим, обездоленным, бездомным и безработным. Те, кто не может сводить концы с концами и живут на одной улице с вами. Жертвы голода и засухи в мире. Иммигранты, изгнанные с родины после того, как были убиты большинство членов их семей. Европа! Польша, очнись! Вы не одиноки на этой земле. «Что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли;» (Бытие 4:10). Мы не знаем, сколько времени у нас осталось, но сегодня нам нужно реорганизовать нашу жизнь в сторону «жизни для»: для других, для нуждающихся, для Бога. “Не делиться своим имуществом с бедными – значит грабить их и лишать их жизни. Товар у нас не наш, а их”, – писал св. Иоанн Златоуст, древний епископ Константинополя. Время COVID – это также время смерти старой модели Церкви. Спустя пятьдесят пять лет после окончания Второго Ватиканского собора у нас появилась прекрасная возможность (и необходимость) реализовать его руководящие принципы. Бедная Церковь для бедных. Молитвенная и духовная Церковь. Полевой госпиталь “после боя”. Живая община общин. Церковь, исполненная Святого Духа. Смиренная и служащая Церковь. Мистическое тело Христа. Только такая Церковь выживет, станет солью земли и привлечет молодежь. Есть ли у нас смелость на такую Церковь? Время воскрешения В конце концов, время COVID – это время воскрешения. Для христиан нет безвыходной ситуации, все служит для построения нового неба и новой земли, на которой обитает справедливость (2 Петра 3:13). Мы воскреснем после COVID. Одно можно сказать наверняка. Изменится мир, изменится образ мыслей о людях, обществе и церкви. Мы не вернемся к старому; старую заплатку нельзя пришивать к новой одежде. Мы не знаем, что нас ждет. Однако нам не нужно бояться, пока мы уповаем на Господа. Время и вечность принадлежат ему. Он – Альфа и Омега – поставил мир на прочное основание креста; один взгляд на него исцеляет нас от тяжелой болезни потребительства, эгоизма и замкнутости. Посмотрим по сторонам, новыми глазами. Чтобы потрясти мир, не потребовалась война – пришел невидимый пришелец из Поднебесной. Превратим ее в «антивирус» Евангелия – это лучшая вакцина, ничего не стоящая, кроме смерти ветхого человека. Свящ. Анджей Мушала Родился 1963. Священник Краковской архиепископии, руководитель Клиники биоэтики Папского университета Иоанна Павла II в Кракове. Редактор раздела «Этика» ежемесячника «Medycyna Praktyczna». Соучредитель Польского общества духовной помощи в медицине. Редактор «Вестника биоэтики» и «Энциклопедии биоэтики». Член биоэтической комиссии Конференции польских епископов и Краковской академии имени Анджея Фрича Моджевского. Автор книг по биоэтике («Древняя эмбриология», «Биоэтика в диалоге», «Путеводитель по страданиям», «Современный самаритянин») и христианской духовности («Молитва в тишине», «Молитва в действии», «Отцы нашей веры»). Проводит реколлекции по молитве в тишине в ските Св. Терезы из Лизье в Бескидах (pustelnia.pl) http://dialogi.online/staraya-model-cerkvi-umiraet-v-pandemii-chto-pridet-ej-na-smenu/?fbclid=IwAR3xre-gfrA-9R7BPbmXslE_f1LRDF6vDPqTqjTB0EATlw1n680Bx3OvAgs

Кротов Артем Александрович Наполеон Бонапарт и религия Ссылка на статью: Кротов А. А. Наполеон Бонапарт и религия // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. Религиоведение. 2020. Вып. 92. С. 59-75. DOI: 10.15382/sturI202092.59-75 PDF СТАТЬИ Аннотация В статье анализируется проблема роли религии в жизни Наполеона Бонапарта. Приводятся главные подходы к ее решению, теистическая, атеистическая, деистическая интерпретации. Современники императора, оценивая степень его религиозности, нередко исходили из собственных интересов, взглядов на Церковь, политических идеалов. Проблема осложнялась тем, что публичные высказывания императора о религии носили фрагментарный характер, относились к решению конкретных вопросов текущей политики, не раскрывали всех его внутренних мотивов. Отсюда противоречивость исследовательских суждений об отношении Наполеона к религии. В статье используется феноменологический метод. На основании имеющихся фактов правомерно заключить об эволюции религиозных представлений Наполеона. Отвергая для себя в зрелом возрасте возможность придерживаться «слепой веры», он упоминал в беседах на Святой Елене, что в детстве его отношение к религии было именно таково. Образование, полученное им под руководством наставников из ордена минимов в военной школе Бриенна, по его признанию, зародило первые сомнения, поколебало наивную, детскую веру. В этом Наполеон винил неумелых наставников, не замечавших, как их способ обучения приводил к нежелательным для них результатам. Во время своей гарнизонной службы в Валансе и Оксонне он читает тексты деистов XVIII в. и проникается их идеями. Вернувшись из итальянского похода, прославленный генерал отвечал интересовавшимся его отношением к религии, что он разделяет воззрения членов национального Института, приверженцев школы «идеологов», занимавших антиклерикальные позиции. Но после прихода к власти он отвергает подход «идеологов», настаивает на том, что только христианство может служить опорой хорошему правлению и счастью отдельных людей. В этот период его мысли о религии по-прежнему несут на себе следы влияния просветительского деизма, но и выходят за его пределы, порывают с ним в ключевом пункте, касающемся призывов к искоренению существующих религий. Ключевые слова Конкордат, Пий VII, Наполеон, деизм XVIII в., министерство культов, католицизм и Первая империя во Франции, «идеологи» Список литературы Манфред А. З. Наполеон Бонапарт. М.: Мысль, 1980. Сталь Ж. Десять лет в изгнании. СПб.: Крига, 2017. Тарле Е. В. Наполеон. СПб.: Азбука СПб, 2012. Тюлар Ж. Наполеон, или Миф о «спасителе». М.: Молодая гвардия, 2017. Шатобриан Ф. Р. де. Замогильные записки. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1995. Bainville J. Napoléon. P., 1958. Beauharnais E. Mémoires et correspondence politique et militaire. Vol. I. P., 1858. Bertot J. Napoléon I-er aux Tuileries. P., 1949. Calvet H. Napoléon. Paris: Presses Universitaires de France, 1969. Cambacérès J. J. R. Mémoires inédits. T. II. P.: Perrin, 1999. Casali D. (dir.), Auger A., Garnier J., Rollin V. Napoléon Bonaparte. P.: Larousse, 2004. Consalvi H. Mémoires. Vol. 1–2. P., 1866. Debidour A. Le régime du Concordat et les origines de la séparation de l`Eglise et l`Etat // Revue des Etudes Napoléoniennes. 1917. Vol. I. P. 257–275. Driault E. Napoléon en Italie. P.: Alcan, 1906. Fautrier P. Napoléon Bonaparte. P., 2018. Godechot J. Napoléon. P., 1969. Healey F. G. Rousseau et Napoléon. Genève: Droz, 1957. Las Case E. de. Le mémorial de Sainte-Hélène. Le manuscrit retrouvé. P.: Perrin, 2018. Lefebvre G. Napoléon. P.: PUF, 1953. Lentz T. 100 questions sur Napoléon. P.: La Boétie, 2013. Lentz T. Les ministres de Napoléon. Refonder l`Etat, server l`empereur. P.: Tempus Perrin, 2016. Madelin L. Histoire du consulat et de l`empire. T. I. P.: Robert Laff ont, 2003. Napoléon Bonaparte. Correspondance générale. Vol. I–XV. P., 2004–2018. Napoléon Bonaparte. Oeuvres littéraires et écrits militaires. Vol. 1–3. P., 2001. Napoléon I. Correspondance. Publ. par ordre de l`empereur Napoléon III. Vol. I–XXXII. P., 1858–1870. Napoléon raconté par ceux qui l`ont connu. Choix et préface d`Arthur Chevallier. P.: Plon, 2014. Norma P. Napoléon. P., 2004. Petiteau N. Napoléon Bonaparte. La nation incarnée. P.: Dunod, 2019. Ravignant P. Ce que Napoléon a vraiment dit. P.: Stock, 1969. Roederer P. L. Bonaparte me disait… Conversations notees par le comte. P.: Horizons de France, 1942. Rousseau J.-J. Oeuvres complètes. Vol. IV. P., 1969. Soboul A. La civilisation et la révolution française. T. III. La France napoléonienne. P.: Arthaud, 1983. Thiers A. Histoire du Consulat et de l`Empire. P.: R. Laff ont; le Club français du livre, 1972. Tulard J. Le Monde selon Napoléon. P.: Tallandier, 2015. Tulard J. Napoléon ou le mythe du sauveur. P., 2016. Tulard J. Napoléon. Les grands moments d`un destin. P.: Fayard, 2006. Данные об авторе Кротов Артем Александрович Ученая степень: доктор философских наук; Ученое звание: доцент; Место работы: Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова; Российская Федерация, 119234, г. Москва, Ломоносовский проспект, 27, к. 4; Должность: заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета; ORCID: ORCID iD 0000-0002-0590-4020; Электронный адрес: krotov@philos.msu.ru. http://periodical.pstgu.ru/ru/series/issue/1/92/article/7335?fbclid=IwAR3Q-Imff5C1C3MOncykQ8qyR1jKtbhO_hcjZ3HfN8yRoOYyXcGImb4IHsg PDF СТАТЬИ

Закрученный исторический детектив Умберто Эко, из-за которого читатели заставили его написать новую книгу Здравствуй, читатель! Детективный жанр, как самостоятельное направление в литературе, оформился не так уж давно. Основу его заложил Эдгар Аллан По своими рассказами, хотя и до них в некоторых произведениях проскальзывали типичные сюжетные линии. Но сам по себе любой жанр - не более, чем способ интерпретировать действительность и фантазию в единое целое. Так что, начиная с самого первого и известного по Библии преступления, люди были вынуждены существовать рядом с тайной. В поисках истины люди находились во всем времена. А писатели искали её в своих книгах и понуждали к этому читателей. Одну из самых потрясающих детективных историй, настоящую шкатулку с секретами, придумал итальянский историк, философ и писатель Умберто Эко. Умберто Эко. Одна из последних фотографий писателя , изданный огромными тиражами, снискал его автору славу мастера интеллектуального триллера. Профессор, историк, философ Умберто Эко, досконально изучивший Средние века, сумел выстроить тонкий и запутанный сюжет с неожиданной для читателя развязкой. Третья декада четырнадцатого столетия. В отдалённый монастырь прибывает бывший инквизитор и учёный муж Вильгельм (Уильям в другом переводе) Баскервильский. Он должен подготовить встречу богословов Папы и Императора, но по прибытии на место оказывается обременён иной миссией. В монастыре произошёл ужасный инцидент. Монах-бенедиктинец Адельм погиб, выпав из окна монастырской библиотеки. Теперь Вильгельм и его спутник, молодой послушник Адсон, будут расследовать эту смерть. При этом книга, помимо великолепной детективной составляющей, является прекрасно выписанным историческим пособием с вниманием автора к деталям и скрупулёзно описанными нравами монашества того времени. Насмешка судьбы, но фамилия Эко, извечного уверенного атеиста, получившего высшее образование на кафедре философии, происходит от аббревиатуры латинских слов, означающих "дарованный Небесами". И в своих книгах Эко рассуждает о предназначении, судьбе, причинах и следствиях поступков - во многом о привычных религиозных сентенциях. В экранизации "Имени Розы" в 1988 году Уильяма играл Шон Коннери. Несмотря на ряд наград и номинаций самых разных европейских кинопремий, Умберто Эко остался недоволен фильмом и больше не разрешал снимать кино ни по одной своей книге. Запутанный клубок свидетельств и улик ведёт их в Храмину — башню, где располагается библиотека. Но доступ именно туда Вильгельму закрыт, а соблюдение запрета ревностно охраняется служителями библиотеки. Повторить видео Узнать подробности Реклама Подробнее Отчаявшись получить разрешение, Вильгельм с помощником под покровом ночи тайно проникают в библиотеку. Натерпевшись страху и не выяснив ничего, Баскервильский вынужден признать, что вылазка внесла ещё большую сумятицу в расследование. Тем временем монахи продолжают умирать, а их кончина обставляется загадочным убийцей самым драматичным образом с отсылкой на библейские тексты. А ключ к тайне по-прежнему находится в библиотеке... Как я уже упоминал, фильм по книге писателю не понравился. Он отметил, что очень много сюжетных линий и мыслей в кино просто опущено. Да, детектив у Эко получился действительно многозначным, фильм не передаёт и половины заложенных смыслов и идей. Более того - «Имя Розы» оставляет после прочтения немало вопросов. И именно их в своих письмах высказали Эко читатели высказали в своих многочисленных письмах. Умберто был вынужден вновь сесть за печатную машинку... Ответом для всех любознательных было потрясающее , в котором писатель вступил с читателями в диалог о предназначении автора, роли читателя в жизни персонажа и поднял ряд важных для литературы вопросов. Вот так читатели смогли писателя вернуться к уже оконченной истории. И без прочтения этого эссе, не исключено, читатель не сможет понять значимую часть идей романа. Вот такой вот Переплёт! https://pulse.mail.ru/article/zakruchennyj-istoricheskij-detektiv-umberto-eko-iz-za-kotorogo-chitateli-zastavili-ego-napisat-novuyu-knigu-4558858940436017302-4013037011676718853/?utm_referrer=https%3A%2F%2Fpulse.mail.ru&utm_source=pulse_mail_ru&utm_content=source_only

Anastasia Koskello поделилась ссылкой. Администратор · 8 ч. · То, что автор называет грядущим "эпохальным объединением христианства", конечно, таковым не является. Корректно было бы назвать этот сценарий поглощением Константинопольского патриархата Католической Церковью. Просто исходя из норм языка. Римская Католическая Церковь по количеству приходов, верующих и священнослужителей превосходит Константинополь приблизительно в сто раз. То есть, фактически то это никакое не "объединение", а именно поглощение лилипута великаном. Говорить об "изоляции" РПЦ от "мирового православия", подконтрольного Константинопольскому патриархату, также невозможно ввиду численных показателей. У РПЦ 38 с лишним тысяч приходов, а у Константинополя - 3 тысячи. То есть, это изоляция слона от Моськи. Как бы вы ни относились к РПЦ, - но это факт социологический. У нынешней РПЦ не очень хорошо с пиаром, - в противном случае в сети была бы масса внятных публикаций с инфографикой. А концепция "русского мира" на самом деле имеет мало отношения к разрыву между МП и Константинополем. Концепцию эту годами навязывает Русской Церкви российское государство, но Церковь не очень-то активно включается в эту работу (русского национализма в РПЦ вообще очень мало, как и в России в целом). Скорее у греков сильна идеология "эллинского мира", ввиду чего православные греки традиционно смотрят свысока на не-греков (греческий национализм в КП чётко прослеживается на уровне иерархии). В разрыве между МП и КП ключевое слово - "папизм". То есть, претензии Константинопольского патриарха на единоличное управление всем православным миром. РПЦ в данном случае отстаивает более демократичный, коллегиальный стиль управления. Но либеральные СМИ этого, конечно же, не замечают, - ведь "из Назарета может ли быть что доброе?". NG.RU РПЦ рискует пропустить эпохальное воссоединение христианства / Вера и общество / Независимая газета https://www.facebook.com/groups/898557784003486/permalink/990154164843847

Научно-аналитический центр ВРНС опубликовал доклад с анализом новой энциклики папы Франциска «Fratelli tutti» Москва. 29 окт. Научно-аналитический центр Всемирного русского народного собора (ВРНС) подготовил обзорно-аналитический доклад «О новой энциклике Папы Римского Франциска «Все — братья» (Fratelli tutti)» с анализом основных положений новой энциклики «Fratelli tutti» («Все — братья»), обнародованной Ватиканом 3 октября 2020 года. В докладе анализируются общая направленность и стилистика Энциклики, позиция Папы по социальным, экономическим и политическим проблемам, миграционной политике, глобализации, международным институтам, экуменизму. Составители доклада пришли к выводам, что Энциклика представляет собой политический, а не вероучительный документ, Папа Франциск выступает как лево-либеральный политик, поддерживающий права политизированных меньшинств, выступающий за либерализацию миграционной политики, ультрапацифизм, включая отказ даже от оборонительной войны, а также как глобалист, выступающий за создание мирового правительства, как экуменист, готовый отказаться от уникальности христианского откровения в пользу «общих» ценностей. В подготовке доклада приняли участия специалисты Научно-аналитического центра ВРНС, Российского православного университета и Русской экспертной школы. Редактор доклада — руководитель Научно-аналитического центра ВРНС, декан Социально-гуманитарного факультета Российского православного университета, д-р полит. наук А.В. Щипков. С полным текстом Доклада можно ознакомиться здесь: vrns.ru/nauchno-analiticheskiy-centr/5560

XIX ...Так что не говорите, что служите людям, когда складываете кирпичные стены. Если люди не видели звезд и в вашей власти выстроить для них Млечный Путь с небывалыми пролетами и арками, потратив на строительство целое состояние, неужели вы сочтете, что выбросили деньги на ветер? Еще и еще раз повторяю вам: если вы построили храм – бесполезный, потому что он не служит для стряпни, отдыха, заседаний именитых граждан, хранения воды, а только растит в человеке душу, умиротворяет страсти и помогает времени вынашивать зрелость, если храм этот похож на сердце, где царит безмятежный покой, растворение чувств и справедливость без обездоленности, если в этом храме болезнетворные язвы становятся Божьим даром и молитвой, а смерть – тихой пристанью среди безбурных вод, – неужели вы сочтете, что усилия ваши пропали даром? Если ты в силах хоть изредка привечать тех, чьи руки покрылись кровавыми мозолями, кто, не щадя себя, натягивал в бурю паруса, кто от соленой ласки моря превратился в кровоточащую рану, привечать в мирных водах гавани, где остановилось движение, время, ратоборство, где мерцает водная гладь, чуть примятая прибытием большого корабля, неужели и тут ты сочтешь свои труды бесполезными? А как сладостна для усталых тихая вода залива после мятущейся гривы морских бурунов… Вот чем ваш талант может одарить человека. Сложив камни по‑своему, вы выстроите тишину, необычайные надежды и мечту о тихой гавани. Ваш храм своей тишиной зовет их погрузиться в себя. И они открывают, каковы они. Без храма звать их будут только лавки. И они откроют в себе покупателя. Никогда не родится в них величие. Никогда не узнать им, как они пространственны. Я знаю, вы скажете: толстяк лавочник и так всем доволен, ему ничего больше не нужно. Когда у человека мало сердца, удовольствовать его не трудно. Глупый язык именует ваши творения бесполезными. Но сами люди опровергают словесное суждение. Вы же видите, со всех концов света стекаются они к каменным чудесам, от строительства которых вы отказались. Вы отказались строить житницы для души и сердца. Но видели ли вы когда‑нибудь, чтобы люди объезжали мир ради складских помещений? Да, все пользуются товарами и продуктами, пользуются, поддерживая свое существование, но они ошибаются, если думают, что пища для них важнее всего. В странствие они пускаются не ради пищи. Кто не видел путешественников? Куда они едут? Что их соблазняет? Иногда чудесный залив или одетая снегом гора, вулкан, обросший наплывами лавы, но чаще всего утонувший во времени корабль, который один и может увезти куда‑то. Они обходят его со всех сторон и, сами того не подозревая, мечтают стать пассажирами. Потому что этот корабль увозит от небытия. Но храмы не берут больше странников, не ведут их и не перерождают, как куколка из личинки в благородную бабочку. Теперешние странники лишились каменных кораблей, у них нет возможности переродиться. В конце странствия они не получат вместо скудной увечной души щедрую и благородную. И вот они кружат вокруг затонувших храмов, осматривают, вглядываются, бродят по истертым до блеска каменным плитам и, заблудившись в лесу мраморных колонн, слышат в величественной тишине только эхо собственных голосов. Им кажется, что они обогащаются знанием истории, но биение собственного сердца могло бы подсказать им, что, переходя от колонны к колонне, из зала в зал, из нефа в неф, они ищут вожатого; что, озябнув сердцем, собрались здесь, взывая о помощи, которой неоткуда ждать, что жаждут перерождения, в котором им отказано. Они погребены сами в себе, потому что храмы мертвы и засыпаны песком, потому что здесь лишь корабли, получившие пробоину и потерявшие драгоценный груз полумрака и тишины; голубая вода неба хлещет в обвалившиеся купола, и тихо шуршит песок, всыпаясь сквозь трещины стен. А голод, которым голодны люди, не утолен… Так вот что вы будете строить, говорю я вам. Да, человеку нужны непроходимые леса, Млечный Путь и равнина в голубой дымке, на которую смотрят с вершины горы. Но сравнится ли необъятность Млечного Пути, голубеющей долины и моря с необъятностью тьмы в каменном чреве, если зодчий сумел наполнить его тишиной? И вы, зодчие, вы сами обретете величие, потеряв интерес к насущному. Созидая поистине великое, вы переродитесь. Оно не станет служить вам, оно заставит вас служить себе, и вам придется вырасти. Вы превзойдете самих себя. Невозможно стать великим зодчим, строя всю жизнь балаганы. Вы станете великими, если камни, над которыми вам дана власть, перестанут быть просто камнями, предназначенными служить нехитрым будничным удобствам, если эти камни станут ступенями, ведущими к престолу Господа.

Леон Морен, священник (1961) Источник: https://superspisok.ru/filmy-s-zhan-polem-belmondo/

Много плоти и море крови в фильме Пола Верховена. Рутгер Хауэр в фильме "Плоть+кровь" (1985) Помню первое впечатление от фильма Верховена "Плоть+кровь" во времена видеобума. Нас, привыкших к романтической "детско-юношеской" трактовке рыцарской темы Сергея Тарасова, поразило обилие жестокости, кровавых на грани натурализма сцен и сексуального насилия. Это вам не "леди Ровенна" и "баллада" о доблестном рыцаре Айвенго! На Западе, кстати, такая трактовка истории тоже вызвала шок - и там привыкли к своим цветастым версиям Робин Гуда и рыцарей Круглого Стола. Фильм Верховена провалился в прокате, но обрел культовый статус. Рутгер Хауэр в фильме "Плоть+кровь" (1985) Даже спустя 30 с лишним лет творение "безумного голландца" (Mad Dutch -- так часто называют Верховена) поражает дерзким несоблюдением кино-канонов, циничностью, сексуальной свободой и - как ни странно - своеобразной романтикой. Эпоха окончательного заката рыцарства нарисована Верховеном с поразительным и задорным неуважением к благостным мифам. Кругом царит обман и коварство, жестокость и насилие - и никаких куртуазных героев в духе Вальтера Скотта. Наемники с боем возвращают восставший город законному правителю Арнольфини. Тот обещал им целый день неограниченного грабежа, но когда город взят, алчный Арнольфини не держит слова. Грязные наемники обмануты... благородным господином! Кадр из фильма "Плоть+кровь" (1985) Приключения горстки наемников во главе с Мартином (Рутгер Хауэр) - удивительная, эротичная, жестокая и сюрреалистическая прогулка по охваченной чумой Европе конца средневековья. Верховен - режиссер необычный, и даже в самый стандартный жанр может добавить "странности". Вот и "Плоть + кровь" как будто немного "сдвинута по фазе" - вроде бы и кровавый боевик, а вроде бы и что-то большее. Рутгер Хауэр в фильме "Плоть+кровь" (1985) Так Верхувен через весь фильм проводит католические мотивы. То во время похорон мертворожденного ребенка Мартина, копая могилу, наемники обнаруживают статую Св. Мартина с мечом - и считают это знаком свыше, провозглашением Мартина лидером. То горящее колесо превратится в своеобразный нимб вокруг готовы Мартина. И поп-расстрига в финале будет убит именно падающий статуей святого. Да и название фильма - в оригинале "Плоть+кровь" (плоть-крест-кровь) - намек на обряд причастия? Дженнифер Джейсон Ли и Рутгер Хауэр в фильме "Плоть+кровь" (1985) Плоти и крови в прямом, не религиозном смысле в фильме - через край! Совсем не в традициях рыцарского романа трактуется извращенный "любовный четырехугольник" - Мартин, похищенная наемниками невеста сына Арнольфини, бывшая подружка Мартина и сам Арнольфини-младший. Вот уж где клубок страстей и более чем своеобразных отношений, животной похоти и романтики, ревности и любви-ненависти. Это не чистенькие голливудские romances, такая "эротика" - точно не на каждый вкус. Кадр из фильма "Плоть+кровь" (1985) Понимаю тех, кого отталкивают цинизм, жестокое натуралистичное насилие, совсем не благостная трактовка эротизма. Действительно, фильм Верховена дерзко ломает стереотипы "средневекового приключения".

Это невероятно мило... Веронский художник первой половины XVI в. изобразил Мадонну с Младенцем и Святой Анной, но это же получается, что тут нарисован Христос с Мамой и Бабушкой! https://www.facebook.com/nenadoada/?__tn__=kC-R&amp;eid=ARDNxseNnf1c0OSl4oPEhSbmgjzGPsKQ2AfOgmbo7obmifwrx5vTJTInJQTOfyDIbDfPsDGDHevIbG98&amp;hc_ref=ARS71csYbCxamsRMoty-LGPOStlSdy3Y7mAALUHJ8UJdpeePWadZ6iz5U0RpR_ODLa4&amp;fref=nf&amp;__xts__[0]=68.ARCtDycRj34AGgsRzBbRoYJgb9UD7z8qHpB0VDBKEar4VjkSdp-9sD56xBo1mMNjq5yAne6OxbNupiP0SjJGLT67fvAyDAQAyZGxJOEcIbws78Sz4-7PepW14KaFUGSSJj2Hu6VUdoAgyOU2vDjYbKKbu2xEzRuyR0cthv7NDai_Wr0P9Si2icInW_Y5dARKtBxMk9ahsx5K51TRZsHOZ-v-s8tc-5rLp_5E0_ZPl0mhvUdGneQb9ExVpHSsiK5BEl63mfYFlqj7hL5DVJPHLmn5U2C0Mleze3I-WzMpOHDy9-WhQmiayvQgGkxbv-udQaDscberBuc7urklUE5xNE0ybA

https://ok.ru/video/90558892728 Незнакомец одаривает бездомного бродягу, главного героя, 200 франками, прося его вернуть их местной церкви, когда тот сможет; бродяга, главный герой картины, даёт обещание расплатиться. На протяжении фильма он пытается сдержать своё обещание, натыкаясь на различные препятствия. Описание: Андреас Картак, в прошлом - шахтер из Силезии, ныне - обычный клошар и пьяница, спящий под парижскими мостами. Его жизнь подобна жизням сотен других таких же бездомных бродяг. И вдруг случается маленькое чудо - незнакомый человек предлагает ему 200 франков, говоря: "У меня денег больше, чем мне нужно". Но Андреас отказывается, говорит, что он - человек чести и боится, что не сможет вернуть долг вовремя. "Ничего страшного, когда сможешь, отнесешь деньги в церковь, святой Терезе", - сказал незнакомец и ушел, оставив Картаку 200 франков. И тот начинает бесконечный многотрудный путь в новую жизнь... «Легенда о святом пропойце», получившая «Золотого льва» в Венеции — это сдержанное по манере, порой даже аскетическое интеллектуальное иносказание о необходимости познания каждым человеком собственной идентичности и раскрытия им святости своей изначальной природы, богоподобности предпосланной натуры, которая пребывает до определённого момента в забытьи и житейских грехах. Согласно одной из редкостных догадок американского критика Леонарда Молтина, которого трудно причислить к приверженцам европейского рафинированного кинематографа, «в этом фильме Ольми, как и в других его лучших произведениях, часто и долго молчат, но такое молчание — золото». «Пьяницы и безумцы — последние святые, оставшиеся на земле»

Борис Зайцев Рафаэль Мирен сон и безмятежен даруй ми... Молитва I Радуга вознеслась. Капли еще падали, расплавленным серебром. Под рыже-золотистой тучей, набухавшей, клубившейся, было сине-стальное, и Сабинские горы нежно, призрачно белели на темном фоне. Смутные тени бродили по Кампанье; выхваченный солнцем, ярко светлел кое-где акведук, руина замка. А вблизи все налилось закатным, золотисто-зеленеющим сиянием. В нем блестела мокрая трава. Пар вставал над болотцами. Переждав дождь в придорожной остерии, Рафаэль медленно ехал верхом на тонконогом рыжем жеребце с мягко-лоснящейся шерстью. Сегодня, в одиночестве, выезжал он на ардеатинскую дорогу; там осматривал найденный саркофаг и две статуи; а теперь огородами, виноградниками пробирался к городским воротам. До захода солнца надеялся еще поглядеть часть аврелиановой стены, где, как слышал, среди кладки попадались замурованные антики. Уже близки были стены с грузными башнями ворот. Таинственные камыши ручья Альмоне, изливавшегося близ стены, шелестели, погружаясь в сон. Вода зачмокала под копытами варварийца -- он закусил удила, осадил задом и заиграл сухими, огненными ножками. Рафаэль натянул поводья; и когда конь снова мирно зашагал, вынул из-под плаща сверток, запечатанный восковой печатью с оттиском летящего Меркурия. Эти стихи занес ему утром арапчонок моны Лаураны, поэтессы, племянницы кардинала -- всему Риму известной странностями. Она переводила Пиндара, одевалась в черные плащи -- наполовину по-мужски, -- бродила иногда в Кампанье, вслух декламируя. Ее считали как бы вещей. Рафаэль начал: Ты в нежности приемлешь образ Бога, Ты в радости взойдешь в его дворцы, Тебе светлей горит звезда чертога, Тебе дарованы любви венцы. Но помни, смертный... "Что сказал бы об этом Бембо! -- подумал он с улыбкой. -- Недаром он считает Лаурану безумной, и... посредственной поэтессой, несмотря на всю ее любовь к древности!" Но, дочитав, вздохнул и осторожно спрятал сверток. "Облик Сивиллы, грозящей предсказаниями. Но что предсказывать? Мне, идущему одним путем, всю жизнь -- одним путем!" И, совсем ослабив поводья, лишь иногда придерживая коня, чтобы лучше разглядеть камни, ехал он вдоль стены. Кое-где кусок мрамора попадался в ней -- теплой, драгоценной заплатой: торс, ствол колонны. Недалеко от ворот С. Себастиано, за кустом, выросшим в трещинах, рассмотрел он нежное мраморное тело ребенка, охваченное каменным объятьем. Он остановился, слез. Держа коня в поводу, подошел, долго вглядывался, погладил. Под рукой мрамор казался тающим -- светлой божественной природы. Точно вечная жизнь, благоуханная и трепетная, в нем заключена. Но зачем он здесь? Видимо, это варварская починка стены Аврелиана, когда хватали первое, попавшееся под руку, чтобы заштопать кладку. Долго не мог Рафаэль оторваться. Но сова всполохнулась и беззвучно вылетела из расселины. Затрубил военный рожок. Давно угасла радуга, и розовый закат протянул по небу свои шелка. Вершины гор в нем алели. А вблизи уже сгущался сумрак; кой-где туман засинел -- над сырыми местами. Пора было возвращаться. И, старательно запомнив место, Рафаэль юношески вспрыгнул в седло. Через несколько минут въезжал уже в ворота Сан Себастиано. За ним был день, полный исканья, чувств, творенья. Нет, что бы ни писала Лаурана, ни одного мгновения, ни вздоха и ни взгляда глаз уж не отдашь. Копейщики, при въезде, окликнули его, и преградили дорогу. Но он не вез ничего недозволенного. Да и капитан его узнал, раскланялся. -- Поторапливайтесь, маэстро; уже темнеет. В переулках Рима одному небезопасно. Рафаэль улыбнулся и поблагодарил. О, сколько раз ездил он и ходил ночным темным Римом, наедине с судьбой, любовью, нежностью. Никогда и никто его не тронул. Так и теперь, доверчиво ехал он, среди пустынных садов, в направлении к древним Порта-Капена. Стрелами темнели кипарисы за невысокой стеной, мелкой листвой шелестели вечнозеленые дубы; кое-где золотистые лимоны свешивались -- пахло влагой, лимонами, пригретой за день, благоухающей сейчас землей. Недалеко от базилики Нерея и Ахиллея, справа от стены, обделанная в античной маске, бежала струйка воды. Ее принимала мраморная цистерна. Варвариец потянулся к воде. Рафаэль отпустил поводья, дал напиться. Было тихо. На небе с красными космами облаков, вырезывалась страшная громада Терм Кара-каллы. Прямо вдали высился Септизониум. Где-то звонили мягко, одиноко. Высоко, под облаками, как далекие вестники, протянули со слабым клекотом журавли. Вода слабо журчала. -- Ну, друг, вперед! -- И, тронув коня, рысью поехал Рафаэль к туманному Палатину. Он обогнул его, выехал к церкви Сайта Мария ин Космедин. В узеньких улочках перед Тибром зажигались огоньки. В остериях жарили баранину на вертелах. Девичий смех слышался в закоулках. Башмачки стукали по камням. Высунувшись из окон, яростно ругались через улицу соседки. Рафаэль перебрался через Тибр, древним мостом у острова, и конь медленно, пофыркивая, пошел в гору среди бесчисленных закоулков Трастевере. В одном из них, где воткнутый в железную скобу факел то склонял красноватое пламя, заливаемое дымом, то горел ровно, золотисто, -- Рафаэль слез и постучал у двери. Сверху отворилось окно; женская голова выглянула, и свежий грудной голос крикнул: "А, это вы, мессере! Я сейчас!" И в черном переулке, под звездами, уже вышедшими на небе, юная трастеверинка чрез минуту отворяла ворота, вводила лошадь, обвевала пришедшего смуглотой кос, нежностью, румянцем. По кривой, скрипучей лестнице вновь они поднялись. На одном из поворотов, в темноте, наткнулись на старую бочку из-под вина, засмеялись, он толкнул ее, она присела на край бочки. В небольшое окошечко виден был темно-багровый угасающий закат да лицо Рафаэля, бледное, томно-напряженное, с блестящими глазами. -- Милый, сколько ждала тебя! -- И она обняла, полузакрыв глаза. Через минуту вздохнула, шепнула: -- Ну, идем, идем. -- Встала и повела еще выше, в скромную комнатку с окном на Тибр, с огромною кроватью и Мадонною над ней. Сияя черными своими древними глазами, она сказала, указывая на Мадонну: -- Ты великий художник. Если ты меня любишь, то напиши Мадонну для меня, а не только для кардиналов и князей. Рафаэль ответил, что и ее он напишет -- в облике Мадонны. Она зарделась и засмеялась. "Я простая цветочница!" Но ее профиль с выточенными лбом, тонким носом, узлом черных кос был достоин классической камеи. Начало зеленеть за Тибром, и Венера, светлая утренняя слеза, засеребрилась над Сант-Анджело, когда вниз по скрипучим ступеням спускался Рафаэль. Бледность, ласка были на его лице. Конь дожидался. На дворе собака на него залаяла -- Рафаэль свистнул, лай прекратился: никогда животные не обижали его. Пес подошел и покорно, с вежливостью лизнул руку, как покорно, холодеющими устами начертала поцелуй трастеверинка. По пустынному Риму, Яникулом, к Борго Нуово нес неторопливый конь хозяина на рассвете. Рим небезопасен ночью. Бывает, темные люди ждут у перекрестков. Дозоры ходят. Тибр кофейно-мутен, льется, льется -- печаля, радуя... Покойный конь четко ступает. Невозбранно возвращается Рафаэль. II Все легли вовремя в огромном, холодноватом дворце на Борго Нуово. Бледно отблескивали венецианские зеркала с резными амурами; кариатиды сгибали шеи под тяжестью потолка; ткани умолкли, угас переливающийся хрусталь в люстрах. Лишь золотистый паркет слабо иногда потрескивал. Но наверху, в небольшой комнате, куда вела витая лесенка, горела еще скромная лампа; у стола, заваленного рисунками, картинами, над тетрадью в красном сафьяновом переплете сидел Дезидерио, земляк и ученик Рафаэля. Он слегка горбился; из расстегнутого белого вортника выходила тонкая, полудевичья шея и несла голову некрупную, темноволосую, с нежными задумчивыми глазами. Но уж волненья, Рим, работа -- прогоняли с лица простодушный румянец. Ученик был худее и бледнее, чем бы следовало. Нетвердым почерком Дезидерио писал: "Он не взял меня нынче на раскопки. Я не знаю почему. Впрочем, что ему я -- робкий, ничем не замечательный? А хотелось бы с ним быть всегда! Давно полночь минула, его нет. И так каждый вечер. Дни его горят. Ему мало дней. Мало работ, заказов, наблюдений, мало славы и восторга кардиналов, св. Отца. И ночей не щадит он. Редко возвратится ранее рассвета -- но всегда юный и всегда очаровательный... Впрочем, иной раз как бы тень, раздумье и мечтательность проходят в нем -- он тогда удаляется от всех..." Отложив перо на минуту, Дезидерио продолжал: "Наши ученики, от Пинно, первого, до меня, последнего, боготворят его. Иначе и не может быть. Необычайная прелесть в нем. Вчера Ансельмо сказал: если бы Учитель сошел в Ал, за Эвридикой, то достаточно было бы его взгляда, чтобы свирепый Плутон отпустил возлюбленную. Да, взгляд его чарует. Женщины не могут устоять пред ним. Незачем ему играть на лютне, как Орфею, чтобы они за ним следовали. Поклоняясь красоте божественной, он слаб и к земной. И его влекут как дамы римские, как бесстыдные куртизанки, так и цветочницы и простые трастеверинки. О Боже мой, если бы я обладал гением его... Неужели и я тратил бы ночи на безумства? Впрочем, умолкну: не мне судить или даже понимать Учителя. Он прекрасен. Все, что он делает, безупречно. И быть может, сама жизнь его -- каждый его миг -- есть хвала, высший фимиам Творцу, наделившему его великими дарами". В окне обозначилось зеленеющее небо -- тонкий рассвет. Лаяли вдали собаки. Петухи запели. Дезидерио потушил лампу, спрятал тетрадь и собирался уже лечь на бедную свою полумонашескую постель, когда внизу, по мостовой, раздалось цоканье подков -- знакомый, острый звук. Он вздрогнул. В легком волненье спустился вниз в залу, полную еще опалового сумрака. Лишь в подвесках люстр да в плавном стекле окон начинало бледно струиться и светлеть. Слышно было, как внизу хлопнула дверь, задвинули засов. По лестнице спокойные шаги -- и через минуту перед ним Рафаэль. -- Ты еще не спишь? -- Я ожидаю вас, Учитель. Рафаэль улыбнулся -- томной, несколько усталой улыбкой. -- Можно подумать, что ты за мной следишь, или ревнуешь. Дезидерио смутился. -- Мне не хотелось спать... К тому же... может быть, вам понадобится что-нибудь... Все уж легли. Рафаэль посмотрел на него внимательней. -- Ты слишком много учишься. Стал худеть. Смотри, как бы я не отправил тебя назад, в Фоссомброне. -- Этого не может быть, Учитель, -- тихо дрогнув, ответил Дезидерио. -- Вы не сделали бы мне дурного... Рафаэль покачал головой. -- Вот как! Вот как! Дезидерио прошел за ним в спальню, подал умыться, помогал раздеться. На прощанье Рафаэль поцеловал его в лоб, и провел рукой по нежной, тепло белеющей шее. -- Иди спать, затворник, -- ласково сказал он. -- Если бы все мои ученики были как ты, то мастерская моя обратилась бы в монастырь. Дезидерио покраснел, слегка задохнулся. Затем поцеловал руку мастера и вышел. Вновь -- не хотелось идти наверх, вновь он знал, что теперь уж не заснет. И, взяв стул, тихонько, чтобы не разбудить, поставил его у полураскрытой двери, сел. Временами поглядывал в комнату, где Рафаэль, глубоко вздохнув, быстро заснул на низком своем ложе, под парчово-золотистым одеялом. Он лежал на спине, соединив на груди руки, и большой, бледный лоб его, в черных кудрях, ясно выделялся на восточном ковре. Синеватые тени легли под глазами. Он был так недвижен, тих в зачинавшемся зеленовато-золотистом утре, что Дезидерио стало даже жутко -- точно в легкой ладье отчаливал Учитель к островам блаженных. Но это не была смерть, лишь сон, ее прообраз, вводящий душу в свои, ему лишь ведомые владения. Так просидел юноша довольно долго, и когда ушел, солнце подымалось уже за Монте Кавалло. Рафаэль же спал крепко. Он проснулся гораздо позже. Легкие облачка плыли по небу; голубой апрельский предполудень одевал Рим светом и благоуханием. Темно-зеленая ветвь с золотистыми апельсинами, перевитая лентою с надписью шелком soave [нежно -- ит.)] -- утренний привет поклонницы -- лежала на ночном столике художника. На серебряном подносике -- записка от Апостолического секретаря; св. Отец ровно в полдень, после выстрела из пушки желал его видеть. "Мы, милостью Божьей Лев X, -- думал Рафаэль, одеваясь, -- во всем намерены походить на бурно-пламенного нашего предшественника. Значит, опять будут торопить, подгонять..." Он отдернул занавес окна и выглянул: как всегда, скромный ослик, навьюченный поклажей, постукивал копытцами по мостовой; шагал капуцин, босой, с веревкой у пояса; абруццанки в деревянных корсетах, коротких бархатных юбках направлялись к Сан Пиетро -- из далеких гор, с благоговением, молитвой, ясною душой. Курица где-то кудахтала. Набегала тень облачка, голубоватою волной, вновь светлело, и веселей швырял камешком в голубя уличный мальчик. О, уйти бы в Кампанью, одному лежать на спине, слушая жаворонков, дыша, следя за тихим бегом облачков! Неохотно собирался Рафаэль к св. Отцу: все коленопреклонения, длинные и медовые речи кардиналов -- даже самых изящных и обольстительных, -- все это благообразный, медлительный сон, который, правда, нужно же проделывать... а может быть, не так уж и необходимо? Но не пойти он не мог. И как во многие утра, через полчаса входил, со всеми церемониями, во внутренние покои властелина Церкви. Голубоватый, дымно-весенний свет наполнял комнату. В окно виден был угол строящегося собора, кусок серебряного, в блеске, Тибра, и далекие пинии холма Яникула. У самого окна, за небольшим малахитовым столиком, грузно облокотясь на него, сидел Папа. Держа в руке, выхоленной и пухлой, лупу, рассматривал он небольшую книжку. Художник привычно поцеловал эту руку. Папа кивнул ему приветливо. -- А? -- Он слегка задыхался от толщины и перевел на него водянистый взгляд бесцветных глаз. -- Что ты на это скажешь? Грамматика древнееврейского языка. Смешные люди не только умели писать своими завитушками удивительные псалмы, рассказывать о Ное, Моисее и прочих почтенных старцах, но теперь даже издали правила своего языка... Подумать только! Правила языка, на котором все читается справа налево... а, как это тебе нравится? -- Значит, они достаточно трудолюбивы, Ваше Святейшество. Папа захохотал и кружевным платочком ослепительной белизны отер влажный лоб. -- Да, трудолюбие, трудолюбие, вещь почтенная. Ну и слава Господу, никто в наших владениях не грешит особенно против этой добродетели. Но ведь издано удивительно, а? -- Он опять постучал лупой по пергаменту. -- Да, дела просвещения и благословенной красоты радуют, весьма радуют на склоне лет. Я люблю все это -- и не стану скрывать: Тацит, изданный впервые в мой понтификат, это, любезнейший Рафаэль, много интересней, чем нелепые схизмы, распространяющиеся на свете. И ты трудишься, да, похвально. А что же разбойник подрядчик? Бембо говорил вчера, что опять он обманул тебя, и уж апрель, а травертин все не прибывает. Папа вдруг рассердился: -- Да ведь я... знаешь, что я с ним за это сделаю? Рафаэль вздохнул и покорно, тихо и покойно стал рассказывать о затруднениях с травертином. Папа слушал внимательно. Иногда вставлял слово -- оно должно было показать, что и он все знает и понимает не хуже строителя. Рафаэль почтительно делал вид, что это именно так. Папа заметно успокаивался. -- Как всегда, блаженный Санцио, ты умиротворяешь и погружаешь в какое-то сладостное оцепенение. Когда слушаешь тебя, то смолкают тревоги, будто великий музыкант играет на виоле. Итак, ты находишь, что задержка эта временная, и на ближайших днях все будет наверстано. Dominus det tibi fortitu-dinem [Да пошлет тебе Господь силу -- лат.]. -- Он перекрестил его. -- Над тобою звезда побед. Верю твоим безоблачным речам. Ну живи, работай, не увлекайся чрезмерно прелестницами -- ты еще будешь мне нужен чрезвычайно. И не одному мне, -- прибавил он, засмеявшись, -- искусству, человечеству. Папа иногда любил, сказав самую обычную вещь, вдруг обрадоваться и сделать вид, будто вышло превосходно, и он сам поражен тонкостью языка своего. Рафаэль это знал, почтительно поклонился. -- Вы оказываете мне великую честь, Ваше Святейшество. Честь, мною не заслуженную. Папа милостиво кивнул и взялся за лупу. Выходя, в следующей комнате, Рафаэль чуть не столкнулся с кардиналом Джулио Медичи. Быстро, неслышными шагами пробирался тот к Папе; заметив художника, мгновенно изменил свое лицо -- с холодной озабоченности на привет, любезность. Длинный и тонкий его нос над полными губами, казалось, остро вынюхивал. Что-то влажное было в его лице, неприятно лоснящееся и медоточивое. После нескольких слов приветствия он схватил Рафаэля под руку, слегка отвел, чтобы не было слышно второму секретарю, следовавшему за ним, и вполголоса произнес: -- Милейший наш Агостино, изящнейший амфитрион и поклонник возвышенного, приветствует завтра закат солнца на своей вилле. Вам приглашение послано. И надеюсь, Рафаэль, вы не откажетесь? Джулио блеснул на него большими, темными и тоже влажными глазами, торопливо пожал руку. -- Наверно, мы встретим с вами там восход солнца, как во времена былые с прекрасной Империей... -- Он слегка хихикнул. -- А теперь спешу, спешу к святому нашему вождю, отцу и столпу христианской Церкви. Он любезно кивнул, и быстро надел на лицо свое -- прежнее, холодно-значительное выражение дипломата. Рафаэль же, не торопясь, шел далее. Как и вчера, как завтра, посылало солнце голубовато-золотистые ковры свои на землю, одевая комнаты сиянием светлым, трепетным. В этом был благостный привет благословенным местам. Рафаэль чувствовал на себе негу света -- как бы ослабевал, растворяясь в ней. Ему хотелось широко дышать, пить этот свет, как легкий и обожествленный нектар. И незаметно, не спускаясь вниз, к постройкам и подрядчикам, оказался он в комнате delta segnatura [милой сердцу, волшебной, благословенной -- ит.], где со стен взглянули на него видения юности, фрески Парнаса, Диспута, Афинской школы. В каком сне пригрезились они ему? Вот вновь -- сонмы святых, философов, поэтов, дивная в легкости своей архитектура, небесный синклит, рощица Аполлона, и среди светлого хора отвлеченностей -- отголоски знакомых, некогда милых лиц. Граф Кастильоне, с длинной бородой, Браманте, герцог Монтефельтро, и сама Империя, имя которой всуе упомянул Джулио, -- в облике Сафо перебирает струны лиры, как перебирала их некогда на виа Джулиа. Никого не было в комнате. Ласкалось солнце, да цветные золотисто-радужные пылинки плавали безостановочно. "Этого уже не будет", -- вдруг подумалось ему, и безотчетная стрела пронзила сердце. Как эти вечно уплывающие токи золотого света, уплыла юность, Империя, светлые вдохновения, как уплыла уже вчерашняя трастеверинка, как улетает каждый вздох его и миг. "В далекий путь, -- пела со стены лира Сафо. -- В далекий путь, где тени светлы и прозрачны рощи". В этот день стены возводимого Собора не увидели своего строителя: приступ мечтаний и таинственной тоски овладел им, и из Ватикана, неизвестно зачем, он побрел к Сайта Мария делла Паче. Там глядел на Сивилл, выведенных его же кистью в капелле Киджи, на летящих ангелов со свитками, и в глазах Сивиллы Фригийской, задумчивой и дивной Империи, читал то же, что слышал в лире Сафо. Мгла, сияние золота, лампад... "Почему ушла от нас внезапно Империя? Что за судьба ее?" -- думал он, возвращаясь берегом Тибра. И понять этого нельзя было, как необъяснимо и рождение подобной красоты. В одиночестве сидел он под платаном, недалеко от вод. Мутные, кофейно-желтые, катились они мимо. Женщина полоскала белье. Ребенок бегал. Сант-Анджело вздымался, со своими башнями, зубцами. К нему лепились домики с лоджиями на косых подпорах. Носились ласточки. Солнце склонялось. Беспредельно голубело небо; безбрежно ветерок набегал. Бесконечно Тибр шумел. Трудно было узнать, правда все это или милый сон, дивный мираж? III На другой день с утра зашел Рафаэль к себе в мастерскую, где Пинно и Ансельмо трудились, заканчивая "Преображение", оглядел все, кое-что поправил, но не мог долго задерживаться, направился в Ватикан. Тут ходил по лесам, подмосткам, наблюдал за кладкой, покойно, твердо говорил с подрядчиком -- хитрым бородатым генуэзцем, постоянно переходившим на непонятный свой жаргон дженовезе: наконец сел опять на коня и, в сопутствии учеников, слуг, отправился к Кампо-Ваччино на раскопки. А оттуда должен был заехать к Биббиене посмотреть коллекцию монет, только что купленных; потом распорядиться насчет мраморного младенца в стене Аврелиана, работать дома, ответить заальпийскому художнику -- вообще вести тот беспрерывный, рабоче-творческий день, что и была -- жизнь его. Нынче чувствовал он себя особенно бодрым, остролегким и молодым. Казалось, мало ему света, римского апрельского солнца, мало улыбок на лицах, цветов и девушек. И ласково, с неотвратимой нежностью взглянул он, у театра Марчелла, на двух быстроногих, тоненьких горожанок, сверкнувших на него огромными глазами. Они вспыхнули и засмеялись под его взором, -- к нему полетела красная роза. Он поймал, улыбнулся, кивнул и прикрепил ее к себе на грудь. Варвариец же, испугавшись, рванул и галопом вынес к древнему мутному Тибру, видевшему Ромула, любви царей и императоров. И, лишь проезжая Кампо-ди-Фиори, вздохнул блаженный Рафаэль, даже закрыл бы взор рукой: посредине, довольно высоко на столбах, громоздилась неуклюжая клетка; три человека в колпаках сидели в ней -- это были воры, обокравшие церковь. Завтра повезут их через Рим в шутовских митрах с дьявольскими изображениями к Латеррану; там четвертуют и сожгут. А пока несколько алебардщиков караулят их, народ толпится, слышен говор -- в двадцати же шагах мирно торгуют на лотках ленточками, амулетами, жарят на жаровнях рыбок, уличные писцы пишут письма... Нет, мимо, мимо! Ни издевательств, и ни краж, ни казней не желает проезжающий художник -- это мелко, горестно, не нужно. Со спокойным, светлым интересом погрузится он у Биббиены в мир статеров, дариков, дидрахм. Может быть, вспоминая "Парнас", прочтут они отрывок божественного Платона, перл типографии Мануция; послушают сонет Кастилионе, выпьют по бокалу сицилианского, отдадут честь куропаткам и фазанам. Голубой день будет над ними безмятежен. Но сегодняшнего вечера пропустить нельзя. И к семи Рафаэль уже дома, -- робкий Дезидерио лишь немного видел его -- Учитель снова переоделся, он не может запаздывать, огорчать друга своего, Агостино Киджи, встречающего закат на притибрской вилле. Все же к закату Рафаэль не поспел. Солнце уже скрылось; гигантский оранжевый веер сиял за Ватиканом, в нем четко чернели пинии по холмам, и глубоким, насыщенным блеском были полны улицы Рима, когда Рафаэль всходил по лестнице. Слуги в богатых ливреях низко кланялись. Благоухали цветы в корзинах. На верхней ступеньке последние лобзанья солнца залили его пурпуром, кинули алые пятна на простенок, потолок. Легко, в нежно-шуршащем шелке шел Рафаэль, он ощущал аромат роскоши, изящества, милых женщин, -- и вступил в залу, где в синеющем полумраке зажигались уже золотые канделябры. Ровное мелодичное журчание голосов -- многие уже собрались -- неслось оттуда. И эту залу, и виллу знал Рафаэль -- сам он и ученики его трудились тут, накладывая на стены своими фресками светлый покров радости. Летали голуби Венеры, нежная Психея восходила на Олимп -- совершать брак с Амуром; небожители в облаках принимали ее, правили свадебный пир, цветы сыпались, разливались благоухания, и бессмертная пляска увеселяла сердца бессмертных. А могучая природа одаряла их цветами, и плодами, бабочками, птицами -- все жило и шелестело в дивных фризах. -- Наконец-то, Рафаэль, и вы. Наконец! -- говорил хозяин, Агостино Киджи, -- высокий, тонконосый, с гривой волос бородатый человек, беря его под руку. -- Мы уж подумали, что вы обманете. Рафаэль мягко поклонился. -- Этого, кажется, со мною еще не было. Гости шумно и весело его приветствовали. -- Бероальдо собирался уже читать новые сонеты, -- ласково проговорила мона Порция, у которой художник почтительно поцеловал руку. -- Но поджидали вас. Рафаэль поклонился и сказал, что, если бы эти сонеты были прочтены дважды, вряд ли остался бы кто-нибудь недоволен. -- Но пойдемте сюда, друг мой, -- продолжал Агостино, увлекая его к лоджии, -- пока не завладела нами какая-нибудь из Психей, сделайте честь вину, для вас сохраненному! И Агостино, слегка раздувая тонкие ноздри, вывел его в просторную лоджию, всю разубранную цветами, с видом на Тибр и Рим. Небольшие столики были расставлены у балюстрады. За ними сидели, пили, смеялись. У одного, с большим букетом чайных роз, они сели. Агостино налил из хрустального, граненого графина по бокалу вина. -- Все то же вино, -- Рафаэль улыбнулся, -- что и боги пили на свадьбе Психеи. Только в венецианском бокале. И, держа его за тоненькую ножку, прежде чем выпить, вдохнул он нежный аромат. -- Да, любезнейший Рафаэль, не будь я христианином и банкиром его Святейшества, я хотел бы, чтобы после смерти жизнь моя шла в том же олимпийском мире, что вы так чудесно воскресили на стенах наших. Рафаэль протянул опорожненный бокал. -- Еще вина, дорогой Агостино. -- Охотно, да, ваше здоровье! За ваше чародейное искусство. Они чокнулись. -- Да, продолжаю, я желал бы жить вечно в воздухе Олимпа. Смерть... ах, не хотел бы я ее, и ни сейчас, и ни когда-либо. Он слегка вытянул вперед и сжал руки. Глаза его блеснули -- почти дико, страстно. -- Если говорить серьезно... это, понятно, будет... рано или поздно. Но -- дальше, дальше! Вы еще во цвете лет, Рафаэль, а у меня уже седины. Правда, судьбы своей никто не знает... Ах, я хочу еще жить, хочу, художник! -- почти вскрикнул он. -- О, какие во мне силы! Я хочу бороться, повелевать, ласкать... творить, я хочу, чтобы вокруг меня были люди, как вы, я хочу напитать всю жизнь красотой, и быть вечно в огне, в огне... Он оперся локтями на колени, сжал голову. -- Вы поймете меня. Вы поймете -- ведь не только же торгаш я, и не только рудники, конторы, банки меня занимают... Хотя, -- прибавил он, и глаза его заблестело вновь, -- и это... о, и это увлекает, и богатство, и могущество. Рафаэль вздохнул. -- Я люблю жизнь не меньше вашего. И как раз сегодня кажется она мне особенно прелестной... Но... за все последнее время, с какой-то новой, необыкновенной ясностью я чувствую, насколько все мгновенно, как призрачно, Агостино... Я не удивился бы ничему такому, что ранее казалось странным... и далеким. Агостино улыбнулся. -- Вы цветете! И вы знаете, что ничто горькое вас не заденет. -- Нет, -- ответил Рафаэль покойно и как бы задумчиво, -- мы ведь ничего не знаем -- я лишь повторяю ваши слова. А скажите, будет у вас нынче Лаурана? -- Будет... полоумная женщина. Почему вы спрашиваете? -- Она прислала мне стихи. Я хотел бы поговорить с нею. В это время в залу, уже ярко сиявшую в сумерках, плавными и неслышными своими шагами вошел кардинал Джулио. Длинный его нос, как всегда, что-то вынюхивал. Смесь сладости и мрака была на лице. Агостино поднялся. -- Простите меня, Рафаэль. Надо встретить эту лису. Рафаэль остался. Он медленно отпивал душистое вино и смотрел за балюстраду, где кипарисы, лавры, апельсиновые деревья сходили к Тибру аллейками и в беспорядке, фонтан журчал, и среди олеандровых боскетов стояли каменные скамейки; в нише направо белела статуя. Закат угас. За Тибром простирался Рим -- уже тонущая в весенних дымных сумерках громада садов, дворцов, развалин, храмов. Налево Сант-Анджело вздымался -- зубчатыми башнями; прямо виднелся купол Сайта Мария Ротонда, а направо, над Форумом и Велабром, синел уже туман, прорезываемый черными кипарисами. В городе огоньки зажигались, но на горизонте, призрачно выделяясь на фиолетово-сиреневом небе, переходившем в нежно-оранжевое, розовели Сабинские горы: волнистой, прерывистой линией от Монте Соракто до Монте Дженнаро. Смутный гул доносился из города -- но уже смягченный, утишенный -- вечер наступал. Звезда бледно замерцала над Авентином. Рафаэль долго, внимательно любовался видом давно знакомым и всегда новым, потом перевел взор назад, к освещенной зале. Видно было, как Агостино любезно и почтительно беседовал с кардиналом, как приветливо кивала вновь прибывающим мона Порция, как слуги пробегали с подносами, прохаживались гости. Можно было подумать, что по одну сторону дремлет вечность Рима, пустыня Кампаньи, гор, а по другую, светлый и легкий, вьется непрерывный карнавал. На минуту все стихло в зале. Раздались звуки лютни, и небольшой, но мелодический голос запел: О, сколь прекрасна жизнь скоропреходящая, Радугой счастья нас увеселяющая, Светло улетающая к волнам Летейским! Лютня аккомпанировала мягко и нежно. Нежно-серебряное было и в пении, и в полузаглушенных, но прозрачных звуках инструмента. Когда певица закончила, раздались аплодисменты. Агостино вновь вышел в лоджию, подошел к столику Рафаэля, налил себе вина. Лицо его было взволнованно, несколько побледнело. -- Рафаэль, помните вы божественную Империю? Как она пела! Рафаэль медленно и утвердительно кивнул. -- Помните, что тогда мы были с вами соперниками? -- Рафаэль вновь наклонил голову. -- Что почти уже восемь лет, как оставила она нас? -- Я все помню. Она ушла в день Успения Богородицы, 15 августа 1512 года. Была гроза, страшный ливень. Все оплакивали ее смерть. -- И не находите ли вы, что смерть эта в расцвете красоты, молодости не была вполне обычной? -- Она ушла так же внезапно, и почти сверхъестественно, как и явилась в жизнь, будучи совершенной красотой. Агостино опять тяжело подпер руками голову. -- Я думаю так же. И, выпив бокал, бросил его вниз. Со слабым звоном распался дивный венецианский хрусталь. -- Бездна забвения! Но вы, художник, светлой своей кистью увековечили Империю. Он встал и взял его под руку. -- Идем, однако. Дамы удивляются, почему нет с ними всегдашнего, как сказала нынче Бианка, благоуханного Рафаэля. -- Мона Бианка, -- ответил Рафаэль, -- синими своими глазами сама напоминает фиалку из окрестностей Пармы. И, допив вино, покорно направился он за хозяином, и покорно уселся с мадонною Бианкой, синеокой Психеей, в полукружии дам и кавалеров, собиравшихся в большой гостиной слушать Бембо. Исполняя выпавший ему фант, длиннобородый, лысый Бембо кратко, ясно и изящно произнес небольшую речь, в прославление Психеи, вечно прекрасной, женственной души мира, дарующей ласку и очарование. По его словам, потому бессмертные приняли ее в свой сонм, что в ином отношении она выше даже Афродиты -- ибо Афродита полдень, свет и свершение, Психея же лишь легкое дуновение, внутренний, как бы эфирный дух любви. Речь имела успех. Все зааплодировали. -- Чудно, чудно, -- говорили дамы. -- Да, недаром мессер Бембо первый наш поэт, и первый латинист Апостолической курии! Рафаэль поцеловал ручку моны Бианки. -- Синие очи Психеи говорят об эфире небесном, который изливает она на бедных смертных. Бианка улыбнулась и погрозила пальцем. В это время шумная и легкая ватага масок ворвалась из боковых дверей -- завеяли голубые, черные шелковые плащи, расшитые золотыми звездами; таинственно засияли глаза из-под бархатных полумасочек. Зазвучали скрипки. Вихрем понеслись призраки по зале, плавно и мерно колыхаясь, в странном танце своем, вокруг высокой женщины с голубком в руке, в центре. -- Ну, а знаете ли вы, знаток всего, Рафаэль, -- спросила Бианка, слегка хлопнув его по руке веером, -- что это значит? Рафаэль вновь поцеловал ей руку, около локтя, -- молочно-бледную, с тонким голубыми прожилками. -- Я знаю лишь одно -- что синеющий эфир исходит не только из очей Психеи, но и из божественных ее рук. -- Поэт, поэт. -- Она смеялась. -- Так знайте, что это хоры звезд, планет и комет, поклоняющихся Венере, сестре своей. Когда, через несколько времени, Рафаэль встал, чтобы налить себе вина, одна комета пролетела рядом с ним, слегка задев его плащом. В миндалевидную прорезь маски глядели слегка косящие туманные, как бы безумные глаза. -- Но помни, смертный... -- прошептал знакомый голос. -- Но помни, смертный... Он подхватил ее под руку и повел к балюстраде, к столику, где стояло еще его вино. -- Что бы ни пророчила ты мне, Лаурана, -- он налил, -- принимаю! Пью! Комета схватила его за плечи, нагнулась -- длинно заглянула в глаза. -- Ты не можешь быть иным, Рафаэль! Ты -- Рафаэль! Тем же золотистым вином чокнулись они, но теперь, выпив, он бросил бокал. И с таким же мелодичным, слабым стоном тот разбился. Лаурана же, вся в черном, с рассыпающимся хвостом своим, унеслась в залу, где танец продолжался. Голубая ночь стояла над садами, когда Рафаэль под руку с синеокой Бианкой спускался к Тибру, среди кипарисов, лавров, апельсиновых деревьев. На каменной скамье, недалеко от античного саркофага, над которым склонялось лимонное деревцо, они сели. Вдали светились окна виллы; слышалась музыка; пары неслись в танцах. Бал продолжался. И уже слуги в одной из боковых гостиных готовили алтарь Венеры, где богине предстояло жертвоприношение -- молоком, голубками, мадригалами. Бембо и Бероальдо -- сонетами, Лаурана -- сафическим строфами. Целуя руки смеявшейся Бианке, Рафаэль говорил: -- Видите ли это лимонное деревцо? Древний миф повествует, что в него обратила Афродита мертвого Адониса. Оплакивая его гибель, она вдруг вскрикнула: "Я хочу, чтобы, как некогда лавр говорил о любви Дафны, так дерево обессмертило бы нашу любовь". И она изливает амброзию на волосы Адониса, омывает тело его водою Идалии, шепчет неведомые слова и покрывает страстными поцелуями. И тогда волосы его твердеют, вытягиваются корнями, тело -- гладким стволом; юношеский пушок обращается в листья, белизна становится цветами, руки простираются ветвями. И влюбленный по-прежнему, он осыпает любовницу свою белыми лепестками. Мона Бианка зааплодировала. -- Браво! Браво! Откуда такие познания в мифологии? -- Но я ведь, на своем веку, писал не одних мадонн, и не одним мадоннам поклонялся. -- Вот я всегда и говорила, что Рафаэль все знает, -- тихо и с улыбкой отвечала Бианка. -- Все ему близко! Рафаэль же целовал ее нежно и длительно, находя важные предлоги и для рук, и для молочной шеи с нитью тускло-золотеющего жемчуга, и для губ, и для синих знаменитых глаз мадонны Бианки. IV "Сегодня воскресенье, -- писал три дня спустя Дезидерио в своей тетрадке, -- и утром я слушал мессу в Сайта Мария делла Паче. Пусть смеются надо мной другие ученики, называя меня девственницей из Фоссомброне и святой Дезидерией; все равно, даже в этом Риме, шумном и блестящем городе (светлые виноградники, поля и синеющие горы нашей страны все-таки лучше), -- даже и здесь я не могу забыть наставлений матушки, говорившей, отправляя меня сюда: помни, Дезидерио, всегда помни о Господе нашем Иисусе; не ложись спать, не прочитав молитвы, соблюдай посты и ходи в церковь. И св. Дева даст тебе силы устоять в омуте, называемом Римом, и сподобит овладеть искусством. Да, матушка, я так и живу. Здесь считают это отсталым. Здесь царят роскошь и мирская суета, истинно верующих же мало. Но ко всему этому блеску, великолепию не лежит моя душа. Каким был в Фоссомброне, таков я и здесь. Я живу скромно и незаметно, молюсь, не пропускаю месс; сердце мое легко; я издали гляжу на жизнь, катящуюся пестрым, блестящим карнавалом; лишь иногда грусть одевает меня своим покровом. Что же до искусства, то я успеваю мало -- не без печали сознаюсь в этом. И хотя Учитель, как справедливо называют его, божественный Рафаэль, и снисходителен ко мне, все же я чувствую, что силы мои слабы, кисть неверна, рисунок бледен и невыразителен. Я не могу сравняться даже со средними учениками вроде Ансельмо. Но сама жизнь около Учителя... О, всегда буду я благодарить Небо, давшее мне ближе узнать этого человека! Отстояв мессу, я заходил в капеллу Киджи, где несколько лет назад Учитель написал четырех Сивилл. Глядя на одну из них, Фригийскую, -- опершись рукой и телом на полукружие свода, она задумчиво читает скрижаль, несомую ангелом, -- я вспомнил Учителя. Ранее я слыхал, будто в Сивилле этой он изобразил свою возлюбленную, некую красавицу и куртизанку Империю, умершую восемь лет назад. Но уже таково обаяние его кисти: грешницу эту он возвел к высшей глубине и задумчивости -- и не знаю почему, мне мгновенно представилось, что на этой скрижали она читает судьбу самого Учителя, и уже знает ее. Это меня взволновало. И, возвращаясь домой, я все время думал о нем. Вот что, между прочим, занимает меня: живя здесь довольно долго, зная все творения художника, видя его самого ежедневно, я не могу с уверенностью сказать, истинный он христианин или нет? О, конечно, в Господа Иисуса он верит, и св. Деву прославлял неоднократно; но нельзя не видеть, что и красоте земной, чувственной предан он чрезвычайно. Не говоря о живых женщинах, он как будто влюбляется и в мраморных богинь, вечно занят древностями, восторгается монетами, греческими торсами, целые утра проводит на раскопках на Кампо Ваччино, откуда, по-моему, и вывез эту лихорадку, правда, не сильную, которая держит его в постели уже второй день. Мне трудно обнять все это, свести к одному. Для христианина он слишком язычник, для язычника же -- слишком полон того света, какой дается христианину..." Он задумался и отложил перо. Потом захлопнул тетрадь, спрятал ее, вышел из комнаты. Было три часа дня. Дезидерио спустился вниз, в спальню Рафаэля. Слабым движением руки ставил Рафаэль серебряный колокольчик с ручкой в виде Амура на столик у изголовья. Желтые шелковые занавеси на окнах были спущены; в комнате стоял золотистый полумрак. Пахло розами -- большой красно-белый букет лежал на комоде, -- духами. Воздух несколько спертый. Увидев вошедшего, Рафаэль улыбнулся. -- Ты всегда где-то здесь, Дизи. Мне кажется, стоит подумать о тебе, и ты явишься. -- Я ведь и на самом деле недалеко... А сейчас только что спустился. Рафаэль ласково глядел на него темными, бессветными глазами. Лоб его был влажен, пряди черных волос разметались по подушке. Ворот рубашки расстегнут -- точеная, длинная шея, как у "Давида" Микель-Анджело, выходила из нее. -- Милый, подыми занавес, отвори окно. Здесь немного душно. В комнате сразу стало светлее. Ветерок набежал слабой волной, зашелестел листьями роз. -- Как вы себя чувствуете, Учитель? Рафаэль вздохнул. -- Теперь легче. Лучше дышать. Голова болит, и какие-то все кошмары... Или это я засыпаю, во сне вижу? Подойди, дай руку. Дезидерио сел рядом с постелью. Рафаэль взял его за руку, погладил. -- Ну, это теперь не сон, а правда. Рука моего славного Дизи, юного скромника из Фоссомброне. Ансельмо мне недавно сказал, что ты в монахи собираешься. Правда? -- Если вы, Учитель, не прогоните меня, я останусь при вас. -- Зачем же я тебя стану гнать? Нет... это ты... напрасно говоришь. Ну, а если бы меня не стало... Например, я бы умер? Дезидерио быстро поднял голову. -- Не надо говорить так, Учитель. -- Почему не надо? Разве я не могу умереть? -- Это было бы слишком ужасно и несправедливо. -- Все равно... ну, скажи, что бы ты... сделал? Дезидерио помолчал. -- Мне трудно даже думать, Учитель. Несколько времени Рафаэль лежал с закрытыми глазами; потом приоткрыл, слабо повел ими. -- Если, правда, станешь монахом... это пойдет к тебе... помолись. И за меня помолись, Дизи, не забывай меня. Дезидерио встрепенулся. -- Учитель, вы так странно говорите... Вы меня пугаете. Вам хуже? -- Вот хорошо, что ты окно открыл. Что это, музыка играет? Где-то вдалеке... -- Нет, музыки не слышно... -- Ну, может быть. А быть может, ты не слышишь. Но -- хорошо! Как удивительно пахнет этот ветер. Помнишь, Дизи, Монте-Катрия, у нас, на родине? В апреле горный ветерок пахнет там... фиалками. Он опять повернул голову, закрыл глаза, но руку Дезидерио продолжал держать. Дыхание стало ровней, он как бы вдруг задремал. Слабый сон, похожий на забытье, овладел им. Дезидерио сидел недвижимо, не выпуская руки. Тонкий, нежный профиль Учителя рисовался перед ним; и ему вспомнилось, что совершенно так же, бледным и ушедшим лежал он в то утро, на рассвете, когда Дезидерио его караулил. Но теперь было тяжелей. Смутные, неожиданные слова Учителя взволновали его. Рафаэль вздохнул, перевернулся на другую сторону и вынул руку из руки ученика. Тот встал, тихонько подошел к окну. Небо стало облачнее, подул ветер -- Дезидерио решил закрыть окно. Высунувшись на улицу, на мгновение замедлился: окруженный толпою слуг, телохранителей, дворян, на богато разубранном муле ехал кардинал Джулио. Он плавно покачивался на седле, слегка вытягивая вперед голову с длинным тонким носом. По временам направо и налево раздавал благословения -- знамением креста. Двое красивых юношей вели его мула под уздцы. Впереди особые люди расталкивали народ, глазевший с величайшим любопытством. У дверей дворца Рафаэля мул остановился; один из дворян подал бархатную скамеечку, на которую кардинал сошел. Любопытные теснее нахлынули -- каждому хотелось взглянуть поближе. Алебардщики опять их отогнали. Двери распахнулись. Привратник кланялся низко. Джулио обернулся, в последний раз благословил толпившихся, и стал подыматься по лестнице. Через несколько минут он сидел уже в комнате Рафаэля у самой постели, поводил длинным своим носом и однообразно-сладостно журчал. Дезидерио робко жался в уголку. -- Вам нужен покой, любезнейший Рафаэль, огонь творчества и непрестанных работ утомляет вас, и за теперешнюю вашу болезнь все мы, обременявшие вас заказами, несем ответственность. -- Я счастлив трудиться, Ваше Преосвященство, -- тихо сказал Рафаэль и полузакрыл глаза. -- А эта лихорадка, надеюсь, недолго задержит меня... здесь. Джулио рассыпался в соболезнованиях и уверениях, что болезнь эта пустая. Но передал, что сам св. Отец справлялся о его здоровье, что вообще все в Ватикане любят и заботятся о нем, в восторге от его работ. Рафаэль слушал молча, глядя вверх, иногда закрывая слабеющие глаза. Кардинал стал рассказывать о домашних придворных делах -- как Кастильоне убеждает св. Отца вернуть Урбино прежнему герцогу, как запутывается внешняя политика св. Престола "дерзкими мальчишками Карлом и Франциском", да еще бессмысленные нападки на курию этого Мартинуса Лютеруса, полоумного немецкого монаха, которого, конечно, вовремя надо было сделать архиепископом с хорошими доходами, и тогда он не выдумал бы всей этой пустой истории с индульгенциями. Индульгенции! Странное дело! Конечно, если сидеть в варварской Германии на грубом хлебе, то можно обходиться грошами -- но тогда не угодно ли уж учреждать какой-нибудь новый орден Sancta povertade [Святой нищеты -- лат.] вроде этого... болезненного и полуеретического Франциска Ассизского. Удивляться же, что Апостолическая курия прибегает к разным источникам доходов, -- просто неумно, это детское незнание жизни. -- Италия! Империя! -- слабо произнес вдруг Рафаэль. Джулио на мгновение остановился. -- Что хотите вы сказать этим, друг мой? Рафаэль не ответил. В голове его путалось, и плавные слова Джулио звучали как далекий дождь, шум которого слышен, но невнятен. "Пускай дождь проходит, не хочу дождя..." -- медленно плыло в голове. Он вздохнул. -- В Урбино мало бывает дождей. Правда, Дизи? Кардинал взглянул на него пристальней и подумал, что болезнь серьезна. Он встал и, заявив, что не желает более утомлять, благословил. Затем поднялся к выходу. Его глаза приняли обычное, холодно-водянистое выражение; и ничего благословляющего в них не было. -- Дизи, -- произнес Рафаэль вполголоса, когда тот ушел, -- он мне надоел. Через минуту прибавил: -- Все они ничего не понимают. Ничего. В главном, Дизи. В этот день знатных посетителей больше не было. А незнатным говорили, что художник слаб, и разговоры ему вредны. Так распорядился медик Паны, Джакомо да Б решил, лечащий его. Видимо, был он прав: Рафаэль очень ослабел. Вечером, однако, уснул хорошо. В полночь вдруг хлынул теплый, весенний ливень. Ровный, мягко-глуховатый шум сначала удивил его, он проснулся: "Что это?" И когда ему объяснили, опять замолк. Быть может, самый гул успокаивал. Он опять заснул. И хотя дышал тяжко, все же сон подкрепил его и ободрил. Утром Джакомо нашел, что жар меньше и сердце лучше. Правда, весь день чувствовал он себя легче. Говорил, хотя и тихо; пробовал даже читать. Ему приятно было, что отовсюду спрашивали о его здоровье, присылали букеты цветов. От Бембо получил он античную вазу -- подвиги Энея изображались на ней. Кардинал Биббиена подарил маленького белого попугая, который говорил: "Милый Ра-фа-эль! Милый Ра-фа-эль!" Художника он повеселил. Перед вечером высокий, львиноволосый Агостино Киджи навестил его. Рафаэль улыбнулся, как будто рад был его видеть. Агостино тряхнул своей гривой. -- Ну? Лучше. То-то вот и есть, дорогой наш Рафаэль. Значит, вы напрасно испугали меня. -- Мне приятно, что моя судьба вас заботит. Он глядел огромными, очень покойными своими глазами в окно, где вечерний, зеркально-золотистый свет втекал легкими струями. Небо было прозрачно, нежно. Оно наполнилось пред-закаточным очарованием дня погожего, весеннего, омытого вечерним дождем. Медленно и слабо звонили в церкви. -- Вся жизнь, -- сказал Рафаэль, -- как вон то облачко, золотая ладья, скользящая в закате. Приходит, уходит. -- Ах вы, художники, поэты, всегда иначе принимаете невзгоды, нежели мы. -- Агостино засмеялся. -- В вас нет борьбы. Если бы я был болен, я торопил бы своего врача, и мне досадно было бы промедление, отрывающее меня от дел. Рафаэль приподнялся, оперся на локоть. Взгляд его оживился. -- Да, я знаю это чувство, знаю... И послушайте, Агостино, я ли не брал, не глотал весь этот свет и великолепие... О, разве не отпил я из золотой чаши жизни? Агостино в это время взял в руки сверток, развернул его и посмотрел. Потом улыбнулся. -- Стихи. Разумеется, от поклонницы. -- Это сонет Луараны. Он давно уж лежит здесь. -- Вот видите, как о вас сказано: Ты в нежности приемлешь образ Бога, Ты в радости взойдешь в Его дворцы... Прочитав еще две строки, Агостино остановился. -- Отчего же вы не продолжаете? -- Ну, там какие-то сумбурные прорицания, совсем во вкусе этой вашей Лаураны. -- "Но помни, смертный..." -- произнес Рафаэль. -- Все равно, дорогой Агостино, я ведь знаю сонет... Он замолчал. Агостино попытался изменить разговор, отвлечь его, но Рафаэль остался задумчивым. Вскоре он вновь устал, ослабел и слегка даже застонал. Ему трудно было дышать. Когда ушел посетитель, он позвал к себе Дезидерио. -- Дизи, завтра я хочу исповедоваться и причаститься. Дезидерио сначала молча на него посмотрел, поцеловал ему руку, вышел. У себя в комнате сел к столу и подпер руками голову. "Учитель умирает!" -- пронеслось в его душе. Он зарыдал. V В среду Рафаэль исповедовался. Был он уже очень слаб, дышал неровно, с хрипом, но еще мог заняться делами земли: раздал имущество свое ученикам, завещал деньги на перекрытие дарохранительницы в Сайта Мария Ротонда, где и желал быть погребенным. А затем медленно, но неотвратимо стал погружаться в полусон, преддверие сна вечного. Как и жил, умирал он покойно. Грудь его как бы устала дышать; глаза -- устали смотреть, и с замирающим дыханием все прежнее, что знали в имени Рафаэль, переходило в край воспоминаний. Последний вздох его, еле слышимый, слабо-таинственный, раздался в пятницу на Страстной неделе, как в пятницу же на Страстной тридцать семь лет назад пришел он в мир. В этот день произошло несчастье с лоджиями в Ватикане. Тело же Рафаэля было перенесено в залу, где в головах его поставили "Преображение". Все, приходившие проститься, видели это творение, последнюю работу мастерской Рафаэля. Днем дождь шумел, а к вечеру все успокоилось, небо прояснело. Закат нежно-алый, и шелковеющий, вливался в залу и окроплял бледный и высокий лоб с темными кудрями, огромные глаза, уже умолкшие, губы, столько лобзавшие; руки, торжественно сложенные на груди, -- столько творившие и ласкавшие столько! Спаситель возносился над ним на горе Фавор. Ученики, не в силах вынести света Фаворского, закрывали лица руками. А внизу одержимый мальчик корчился в руках мужчины, и женщина на коленях -- вновь отзвук Империи -- указывала на него пальцем. Друзья, поэты, дипломаты, кардиналы, сам св. Отец -- все перебывали у него. Среди них робко терялся юноша Дезидерио. Он молчал, плакал тайно, у себя в комнате, да по ночам спускался, и подолгу, при свете погребальных свеч, всматривался в Учителя. А ночи непрерывно текли, сменяясь днями, и опять ночами, и вот уж бедный прах Рафаэля с царственной пышностью похоронен, как желал усопший, в Сайта Мария Ротонда. Любящие плачут, тоскуют женщины, равнодушные равнодушны. Ученики делят ризы, а дни летят все далее и далее, и такие же чудесно-голубые утра над Римом, так же воздух сияет и золотеет пред закатом, так же улыбаются трастеверинки, так же уплывает все в синеющий туман былого; и в храмах, галереях, Ватиканских станцах -- ясные и мелодичные, ритмом и гармонией овеянные -- процветают образы Рафаэля. Но дворец его на Борго Нуово пуст. Многие ученики уж разошлись. Собирается на родину и Дезидерио, хоть и тяжко ему оставить в Риме могилу Учителя. Но уж он уговорился с купцами, возвращающимися через Умбрию в Урбино, и они его подвезут. Накануне отъезда, сидя один в полупустой комнате, перед вечером, Дезидерио писал: "Мы завтра едем. Марко Антонио Бистиччи показал мне мула, на которого я сяду. Я рассматривал седло, уздечку, гладил по спине покорное животное, которому надлежит нести меня на родину, и разные мысли шевелились в голове моей. Я не думал, что так буду возвращаться! О, каких надежд был я полон, отправляясь сюда! Мне казалось, что близость Учителя, его советы, указания откроют мне двери великого искусства, к которому стремилась моя душа. Вышло иначе. Талант не раскрывается во мне или, может быть, вовсе его не было? Во всяком случае будущее мое очень, очень скромно: вряд ли оно выйдет за пределы родного Фоссомброне, где с усердием и полным прилежанием стану я применять то, чему все же научился у незабвенного Учителя. Его нет уже! Слезы застилают мне глаза, и горло сжимается, когда вспомню, что никогда уже, никогда не увидать мне его стройного, совсем юношеского еще облика, этих темных кудрей, в которых странно было бы видеть седину. Да, он ушел молодым, как молодостью была проникнута его жизнь, его искусство. Отчего покинул он нас так рано? Одни говорят, что причиной тому переутомление; другие, что он злоупотреблял любовью; что сам Рим, древний, ветхий Рим, который он беспокоил раскопками, отомстил ему, послав ему смертельную лихорадку. За эти дни горя, за эти ночи, проведенные у его гроба, я много передумал. Мне кажется, причина иная. Сравнивая его с другими людьми -- здесь, в Риме, я довольно насмотрелся, -- я всегда думал, что Учитель -- особенное существо. Весь он будто бы создан из более нежной и тонкой ткани, нежели мы. Он -- изящнее, легче, хрупче всех нас. В этом грубом -- все-таки -- мире он прошел светлой кометой и надолго загоститься тут не мог. Я видел, как он причащался, я был с ним до самой его кончины. И я счастлив, что умер он христианином; теперь нет для меня сомнения, что его светлая душа будет принята в сонм бессмертных. Он искренне раскаялся в своих грехах, но и грехи его -- не из числа страшных, смертных. Однако начинает смеркаться. Вот новый месяц, бледный, тонкий, появляется на лиловеющем небе. Весенняя дымка одевает Рим. Несколько огоньков зажглось. Пора! Прощай, Учитель! Прощай, Рим!" Он отложил перо и сидел задумавшись. Потом прибавил: "Незадолго перед смертью Учитель сказал мне, что если я пойду в монахи -- то чтобы за него молился. Я молюсь и так. А в монастырь... может быть, и пойду". Притыкино, 1919 Комментарии Альманах "Литературная мысль". Пг.: Мысль, 1922, No I. Печ. по изд: Зайцев Б. Тихие зори. Мюнхен. Т-во зарубежных писателей, 1961. Новелла повествует о великом итальянском живописце и архитекторе эпохи Возрождения Рафаэле Санти (1483--1520). В эпиграфе -- слова из 3-й "Молитвы на сон грядущий" (см.: Молитвослов с акафистами. 3-е изд. Пг., 1915. С. 23). В мемуарном очерке "Борис Зайцев" Ю. К. Терапиано отметил: "Главное в "Рафаэле" -- это религиозная основа любой жизни, которая присутствует и в жизни Рафаэля, несмотря на то, что сам художник мог быть безразличен к религии. Но он зато умел хорошо видеть метафизическую природу искусства, а его смирение перед нею -- признак настоящего гения" (цит. по: Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924--1974). Париж; Нью-Йорк, 1987. С. 286). ...выезжал он на ардеатинскую дорогу. -- Ардеатинская дорога в окрестностях Рима ведет к древнейшим подземным кладбищам римской христианской общины -- катакомбам Домициллы, женщинам из императорского рода Флавиев. ...поглядеть часть аврелиановой стены... -- Стена Аврелиана, римского императора (214--275) -- мощное оборонительное бетонно-кирпичное сооружение протяженностью около 19 километров, с неприступными зубчатыми башнями; возведено в III в. для защиты от участившихся набегов варваров. "Что сказал бы об этом Бембо" -- Пьетро Бембо (1470--1547) -- итальянский писатель и историк; с 1539 г. -- епископ. Облик Сивиллы, грозящей предсказаниями. -- В греческой мифологии сивиллы (сибиллы) -- пророчицы, предрекающие чаще всего беды. ...страшная громада Терм Каракаллы. -- Среди тысячи древних римских бань Термы Каракаллы (212--216) -- самые грандиозные: их площадь около 12 гектаров. Этот шедевр архитектурного строительства состоял из огромных залов для отдыха, зданий для библиотек, спортплощадок, парков, лавок со съестным; Термы могли одновременно принять более полутора тысяч человек. ...вдали высился Септизониум. -- Древнеримский Септизоний -- одно из самых великолепных зданий античности; построил его император Септимий Север (146--211). ...к туманному Палатину. -- Рим расположен на семи холмах, один из которых -- Палатин, где некогда Ромул построил свою хижину, положившую начало Вечному городу. Впоследствии на Палатине выстроили свои дворцы императоры Рима. ...Дезидерио, земляк и ученик Рафаэля. -- Дезидерио -- персонаж вымышленный; лишь отдельными чертами напоминает он земляка и ученика Рафаэля -- Джулио Романе (наст. фам. Пип пи; 1492--1546). ...если бы Учитель сошел в Ад, за Эвридикой... -- Мифическая Эвридика -- жена фракийского певца Орфея, умершая от укуса змеи. Орфей спустился за нею в ад, где покоренный его пением бог подземного царства Аид позволил ему взять на землю Эвридику, но с условием, что он не взглянет на нее, пока не выйдет из царства теней. Орфей запрет нарушил и навсегда лишился Эвридики. ...направлялись к Сан-Пиетро... -- Самая большая церковь в мире Базилика ди Сан-Пьетро ин Ватикане (собор. Св. Петра) строилась и перестраивалась со времен императора Константина Великого (ок. 285--337) До своей смерти в 1514 г. руководил строительством базилики Донато Браманте; затем его сменил Рафаэль. В росписи собора активно участвовал и Микеланджело. ...Тацит, изданный впервые в мой понтификат... -- Дошедшие до наших дней труды великого римского историка Тацита (ок. 58-ок. 117) "Анналы", "История" и др впервые полностью были изданы во времена Рафаэля, в период правления (понтификат) папы Льва X (1475--1521) ...чем нелепые схизмы... -- Схизма -- раскол (греч.). Римская католическая церковь пережила в 1318--1417 гг. великий раскол, когда у власти одновременно находились несколько пап. Милейший наш Агостино, изящнейший амфитрион... -- Агостино Кнджи (Великолепный; 1468--1520) -- банкир и меценат, покровительствовавший Рафаэлю. Амфитрион -- мифический царь Фив, славившийся гостеприимством и ставший героем многих произведений мировой литературы от Плавта (ум. ок. 184 г. до н. э) до Мольера (1622--1673), Жироду (1882--1944) и Камю (1913--1960) ...как во времена былые с прекрасной Империей. -- Империя -- прекрасная куртизанка, возлюбленная Агостино, запечатленная Рафаэлем на фресках и алтарных образах. ...в комнате della segnatura, где со стен взглянули на него видения юности, фрески Парнаса, Диспута, Афинской школы. -- О величайших творениях Рафаэля в Ватикане -- его цикле станц Делла Сеньятура (росписей парадного зала дворца) Зайцев, раскрывая их глубокий философский смысл, рассказывает в книге "Италия": "Из них главнейшая, давняя соперница Сикстинской, -- станца della segnatura: это комната в папских покоях, где раньше помешалась личная библиотека Юлия II... Рафаэль в этой светлой, тихой комнате, выложенной мозаикой, отделанной роскошными панелями, написал три фрески -- "Афинскую школу", "Парнас" и "Disputa". Хотя "Disputa" значит как будто "спор", "диспут", но ее правильнее назвать "Триумф церкви". Никакой борьбы, напряжения нет. В небесах восседает Бог Отец, Христос, Мария Дева и Иоанн Креститель среди Учеников и Евангелистов. Снизу же Собор пап, епископов, учителей церкви, размышляя о догматах и обсуждая их, устремляется душою ввысь к их Истоку. В "Парнасе" Аполлон, на холме, под лаврами издаст смычком божественные звуки, поэты же и поэтессы окружают его, слушают, и нежный отблеск зари золотит их. И наконец в "Афинской школе" в фантастическом, легко-гигантском храме Ап<остолы> Петр и Павел как бы объявляют истину Собору мудрецов языческих. Здесь также нету речи о борьбе, о споре. Все покойно, ясно, дух великой гармонии все проникает: и величественно шествующих Апостолов, и дальнюю, божественную перспективу храма, и мудрецов, размышляющих на переднем плане. Во всех трех фресках Бог открыто, или скрыто наполняет все собою -- будет ли то Бог Отец "Disputa", или языческий Аполлон, или само Веяние Господа, как в "Афинской школе". Это Бог света и мира. Ему некого и не за что карать, не на кого гневаться, ибо и так все Ему послушно; все полно к Нему благоговения и радости, Он проходит в легком Ветерке мудрости, поэзии и музыки. Все Он уравновешивает, всему дает стройность и прозрачность. Мир Ему мил, Он и не думает о дьявольском. Кажется, Рафаэлю был чужд дантовский Ад, средневековые ужасы, химеры готики Его корни -- христианство и античность, особенно античность, платонизм; но и любовь к земной прелести, просветленная христианством" (Зайцев Б. Собр. соч. Кн. 7. Италия. Берлин; Пб.; М: Изд-во З. И. Гржебина, 1923. С. 113--114). Граф Кастильоне, с длинной бородой, Браманте, герцог Монте-фельтро.. -- Бальдассарре Кастильоне (1478--1529) -- итальянский поэт-гуманист; автор знаменитого трактата в диалогах "Придворный", ставшего кодексом идеального царедворца. В 1516 г. Рафаэль создал портрет писателя. Браманте (наст, имя Паскуччо д'Антонио; 1444--1514) -- живописец, главный архитектор в Ватикане; в содружестве с Рафаэлем осуществлял свой план постройки базилики Св. Петра. Гвидобальдо Монте фельтро Урбинский (1472--1508) -- знаменитый итальянский меценат, герой книги Кастильоне "Придворный". ...заканчивая "Преображение"... -- Свою последнюю работу "Преображение" для алтаря собора в Нарбонне Рафаэль завершить не успел, это сделали в 1522 г. Джулио Романо с другими учениками Рафаэля. Бероальдо Филиппе (1472--1518) -- итальянский поэт, ведавший ватиканской библиотекой. ...как у "Давида" Микель-Анджело. -- Гениальная скульптура Микеланджело "Давид" была им создана в 1501--1504 гг. ..."дерзкими мальчишками Карлом и Франциском"... -- Имеются в виду император Священной Римской империи Карл V (1500--1558) и французский король Франциск I (1494--1547), беспрестанно ведшие Итальянские войны (за право владеть Италией). ...нападки на курию этого Мартинуса Лютеруса... -- Мартин Лютер (1483--1546) -- деятель Реформации в Германии, выступивший в 1517 г. с 95 тезисами против индульгенций и тем самым посягнувший на основополагающие догматы католицизма; основатель лютеранства, крупнейшего протестантского движения. ...подвиги Энея... -- В греческо-римской мифологии Эней -- сын Афродиты; о его жизни и подвигах рассказывается в "Илиаде" Гомера (здесь он самый отважный воин Трои вместе с Гектором), ему посвящены живописные полотна Рубенса, Тинторетто, Пуссена. Кардинал Биббиена (наст, имя Бернардо Довицци; 1470--1520) -- кардинал, поэт и драматург. ----------------------------------------------------------------------------------- Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Улица святого Николая. Повести. Рассказы. -- 1999. -- 540 с.

...Оттого, надо полагать, что первоначальные впечатления бытия принято считать самыми сильными, я и по прошествии многих-многих лет с отрадой и умилением вспоминаю таверну «У Турка». Давно уже нет на свете капитана Алатристе, безвозвратно минули бурные дни моего отрочества, и следа не осталось от этого заведения, которое в царствование Четвертого Филиппа было одним из тех четырехсот, где могли утолить жажду семьдесят тысяч обитателей Мадрида – то есть один кабачок приходился на каждые сто семьдесят пять человек, не считая борделей, игорных домов, разнообразных притонов и прочих мест, имеющих законное право именоваться «злачными», и в Испании того времени – ни на что не похожей, единственной в своем роде и неповторимой – посещаемых не реже, чем божьи храмы, причем сплошь и рядом одни и те же люди были и ревностными прихожанами, и отпетыми забулдыгами. (Глава 3).

Магдалина Сергей Лебедев 3 (Из цикла "Средневековье") Над стеною, зубчатой и длинной, Угасает пламя… И тогда Ты приходишь снова, Магдалина, Лишь раскинут звезды невода. И виденье полнит молчаливо, Оттеняясь бархатною мглой, Красота небесная – о, диво! – Через лик волнующе-земной. Так, страшась вздохнуть и шевельнуться, И глаза смежить хотя б на миг, Затаенно жажду я коснуться До одежд сияющих твоих, Лишь прикосновенья – не объятья… Но вещает Голос издали: «Плоть истлеет, благодать утратив, Лишь на миг дотронувшись земли…» Все дела и помыслы забросив, Я искал тебя при свете дня – Но на лицах видел только отсвет Неземного чудного огня. Я уйду от мира искушенья, Покоряясь Богу и судьбе, Чтоб молиться там, в уединенье, Domini Fiore и тебе, – И застынет ввысь, отлившись в камень Маленькой часовни там, в ночи, Черное, томительное пламя, Что так в сердце рвется и стучит… 1995 г.

В день основания города Рима. Его можно любить или не любить, но без него нет истории человечества. Николай Гумилёв. Рим Волчица с пастью кровавой На белом, белом столбе, Тебе, увенчанной славой, По праву привет тебе. С тобой младенцы, два брата, К сосцам стремятся припасть. Они не люди, волчата, У них звериная масть. Не правда ль, ты их любила, Как маленьких, встарь, когда, Рыча от бранного пыла, Сжигали они города? Когда же в царство покоя Они умчались, как вздох, Ты, долго и страшно воя, Могилу рыла для трех. Волчица, твой город тот же У той же быстрой реки Что мрамор высоких лоджий, Колонн его завитки, И лик Мадонн вдохновенный, И храм святого Петра, Покуда здесь неизменно Зияет твоя нора, Покуда жесткие травы Растут из дряхлых камней И смотрит месяц кровавый Железных римских ночей?! И город цезарей дивных, Святых и великих пап, Он крепок следом призывных, Косматых звериных лап.

Рехт Роланд Роланд Рехт (Roland Recht, 1941) — историк искусства, академик, куратор музея, обозреватель и критик французского искусства. С 1980 по 1986 год является профессором в Бургундии. С 1986 по 1993 год был главным куратором и генеральным директором Страсбургских музеев. С 1993 по 2001 год является профессором и директором Института истории искусств в Университете им. Марка-Блоха в Страсбурге. В 2001 году был назначен профессором в Коллеже де Франс, заведующим кафедрой истории средневекового и современного европейского искусства. С 2012 года является директором Фонда Жака Зигфрида. Роланд Рехт также является заведующим кафедрой художественной историографии в Институте перспективных исследований (USIAS) в Страсбургском университете. Верить и видеть. Искусство соборов XII-XV веков Книга известного историка средневекового искусства Ролана Рехта предлагает современное объяснение искусства собора как визуальной художественной системы, включающей в себя архитектуру, скульптуру, монументальную живопись, мелкую пластику. На материале многочисленных схоластических текстов и литературных памятников на латыни, средневерхненемецком и старофранцузском подробно рассматриваются общекультурные и религиозные условия жизни, изменения в системе ценностных ориентаций западноевропейского общества позднего Средневековья. Широкие, зачастую смелые обобщения сочетаются в этой работе с описанием и анализом конкретных памятников: от великих, «классических» соборов — Шартра, Реймса, Буржа и других — до храмов мало изученных, а также небольших предметов ювелирного искусства, хранящихся в музеях всего мира. Источник: http://www.koob.ru/recht/verit_i_videt Рехт Р. Верить и видеть. Искусство соборов XII-XV веков.pdf

Сверни с проезжей части в полу- слепой проулок и, войдя в костел, пустой об эту пору, сядь на скамью и, погодя, в ушную раковину Бога, закрытую для шума дня, шепни всего четыре слога: - Прости меня. 1971 Спасибо Диане Давтян!

Бэннон против папы. Ждет ли Ватикан консервативный реванш Алексей Макаркин Для папы Франциска сторонники консерватизма в церкви – это люди, держащиеся за устаревшие традиции, которые уже давно не привлекают большинство верующих. Но для самих консерваторов, включая влиятельного кардинала Берка и советника Трампа Бэннона, либеральный подход – это прошлое церкви, которое не привлекло в нее новых сторонников, зато вызвало разочарование многих ревностных прихожан Новое обострение конфликта консерваторов и либералов в мировой политике не обошло стороной и Ватикан, где папа Франциск нанес удар по своим консервативным оппонентам в католической церкви. Со своих постов смещены его главный внутрицерковный противник – представитель папы в Мальтийском ордене кардинал Рэймонд Бёрк и великий магистр этого ордена Мэтью Фестинг. Рыцари XXI века Мальтийский орден – это сокращенное название Суверенного военного ордена госпитальеров святого Иоанна на Родосе и Мальте, основанного в Святой земле еще в конце XI века, во время Первого крестового похода. Орден позиционирует себя как государство, тогда как ученые считают его скорее «государствоподобным образованием». Его великий магистр является духовным лицом, приравненным в то же время к светскому князю. Изначально орден занимался благотворительностью, управлением госпиталями, в которых лечились рыцари и паломники, – отсюда и название «госпитальеры». Благотворительность до сих пор остается основной деятельностью ордена. Мальтийский орден имеет дипломатические отношения со 105 государствами (включая Россию), но в то же время находится в зависимости от Ватикана, которая усилилась в прошлом веке. Из-за этой зависимости в 1951–1962 годах орден даже остался без великого магистра и управлялся напрямую Ватиканом через комиссию кардиналов. Когда же рыцарям разрешили избрать нового великого магистра, им стал кандидат, полностью устраивавший Святой престол. Правда, новая конституция ордена, вступившая в силу в 1998 году, несколько расширила его самостоятельность, но контроль Ватикана над ним все равно сохранился. Отставки магистра Фестинга и представителя папы в ордене кардинала Бёрка связаны с конфликтом внутри ордена между двумя группами рыцарей. Одна выступает за сохранение традиций этой элитарной структуры, членами которой могут стать лишь лица дворянского происхождения (в отличие от многочисленных фальшивых мальтийских орденов, в один из которых экстрасенс Джуна Давиташвили даже приняла Бориса Ельцина, о чем свидетельствует фотография первого российского президента с псевдомальтийскими регалиями). Другая фракция рыцарей придерживается реформистских взглядов и считает, что орден должен отказаться от военной атрибутики и превратиться в современную благотворительную организацию. Одним из лидеров реформистов считался многолетний великий канцлер (премьер-министр) ордена Альбрехт барон фон Бёзелагер, который в конце прошлого года был уволен со своей должности великим магистром Фестингом. Прогрессивного канцлера обвинили в пособничестве распространению презервативов среди жертв насилия в развивающихся странах – для католика это большой грех. Папа Франциск с самого начала своего понтификата сделал ставку на отказ от многих католических традиций. Его скромные облачения приводят в ужас сторонников сложного церковного церемониала. В 2014 году папа упразднил существовавшие много веков титулы апостольского протонотария и почетного прелата его святейшества, о которых мечтали многие католические священники. Из титулов сохранился только один – капеллан его святейшества, подразумевающий обращение «монсеньор», – да и то папа попросил епископов не ходатайствовать о его присвоении священникам, не достигшим 65 лет. Таким образом, монсеньорами теперь становятся не честолюбивые претенденты на епископские должности, а пожилые священнослужители, уже не озабоченные карьерой. Неудивительно, что в конфликте внутри ордена папа поддержал реформистов, распорядившись реабилитировать Бёзелагера и восстановить его в должности. Это встретило резкое неприятие со стороны консервативного великого магистра, который отказался подчиняться папе в этом вопросе. Но для борьбы с Ватиканом у него не хватило ресурсов, что и привело к отставке. Теперь в ордене, как и в 1951 году, фактически введено внешнее управление, хотя оно должно продлиться недолго – уже в этом году рыцари должны выбрать нового великого магистра. Лидер консерваторов Однако еще более важной для дальнейшей жизни католической церкви представляется отставка не самого магистра Фестинга, а его единомышленника и союзника, представителя папы в Мальтийском ордене кардинала Бёрка. Рэймонд Лео Бёрк – влиятельный американский церковный деятель. В 2004–2008 годах он занимал пост архиепископа Сент-Луиса, где был тесно связан с работой Мальтийского ордена. В 2008 году папа Бенедикт XVI назначил его префектом Верховного трибунала апостольской сигнатуры (своего рода Верховного суда Ватикана), а в 2010 году возвел в сан кардинала. Бёрк – влиятельный сторонник традиционной католической доктрины, он покровительствовал приверженцам служения традиционной мессы на латинском языке («тридентского обряда»). На посту епископа в США он неоднократно выступал с критикой публичных персон за их действия и высказывания, противоречащие католической морали. Так, он заявлял, что Демократическая партия рискует окончательно преобразовать себя в «партию смерти» из-за своего выбора по биоэтическим вопросам. Во время президентской кампании 2004 года Бёрк публично утверждал, что кандидат от демократов Джон Керри должен быть отстранен от причастия за то, что поддерживает аборты. Также епископ заявил, что избиратели-католики, которые поддержали кандидатов, выступающих против запрета абортов, совершили смертный грех и не должны получать причастие без покаяния. Это фактически относится ко всем католикам, голосовавшим за демократов. Большинство католических иерархов в США не выступают со столь жестких позиций, чтобы не оттолкнуть многих верующих, в том числе и представителей элиты. Так что на практике ни будущий госсекретарь Керри, ни миллионы избирателей причастия лишены не были. В 2014 году Бёрк был смещен с поста главы Верховного трибунала и переведен в Мальтийский орден на должность, которая считалась синекурой. Это решение было связано с его сопротивлением даже умеренным реформам, которые пытается проводить папа Франциск. Также Бёрк является оппонентом либеральной позиции ордена иезуитов, к которому принадлежал до избрания папой Франциск. В прошлом году Бёрк стал одним из авторов письма четырех консервативных кардиналов (кроме него, это немцы Вальтер Брандмюллер и Иоахим Майснер и итальянец Карло Каффара), призвавших Франциска разъяснить свою позицию относительно разведенных пар и абортов, изложенную в апостольском обращении Amoris laetitia. Обращение выдержано в консервативной стилистике – в нем осуждаются искусственная контрацепция, стерилизация, аборты, однополые союзы. В то же время в одной из сносок в Amoris laetitia имеется лазейка, предусматривающая возможность допуска к причастию разведенных лиц. В этой сноске говорится о том, что даже грешник в некоторых случаях может быть допущен к таинствам церкви, причем дается понять, что от такого грешника не следует требовать слишком многого – то есть отказа от своего греха. Причина появления такой сноски понятна. Современный мир носит все более секулярный характер – огромное количество католиков разводятся и вступают в новый брак, не обращая внимания на позицию церкви и совершенно не считая такое поведение грехом. Среди таких второбрачных немало прихожан, которые регулярно ходят в церковь, но и они, и их пастыри оказываются в крайне двусмысленной ситуации. Поэтому в Ватикане и пытаются найти выход, тем более что в куда более консервативной православной традиции разводы хотя и не приветствуются, но разрешены. В то же время папа не хочет открытого конфликта с консерваторами, поэтому в Amoris laetitia был сделан лишь пробный, очень скромный шаг навстречу разведенным католикам. Однако для консерваторов даже мягкий намек на изменение отношения к разводам является опасным прецедентом – они помнят опыт подготовки ко Второму Ватиканскому собору 1962–1965 годов, когда за умеренными реформами очень быстро последовали куда более радикальные. Тогдашние консерваторы не успели отмобилизовать свои силы, когда реформаторы смогли отменить латинскую мессу, перейдя к резко сокращенному богослужению на национальных языках. Также и сейчас вслед за либерализацией отношения к разводам могут последовать более смелые шаги в других сферах. Тем более что от сторонников Франциска идут сигналы о необходимости либерализовать многие церковные установки, которые пока сдерживаются консервативной частью епископата. При этом большинство консервативных иерархов не решаются прямо демонстрировать оппозиционные папе настроения, поэтому количество подписантов письма оказалось столь невелико. Но сочувствуют им многие церковные деятели. Так что Бёрк и трое его единомышленников выступили со столь резким протестом, не дожидаясь дальнейших шагов, размывающих, по их мнению, католическую традицию. Сам Бёрк утверждает, что он не враг папе, и не верит, что Франциск впал в ересь. Но в Ватикане он воспринимается как опасный оппонент, тем более что кардинал заручился серьезным союзником в США. Союзник Бэннона После смещения Бёрка с поста патрона Мальтийского ордена в американских СМИ появились материалы о его связях со старшим политическим советником президента США Дональда Трампа Стивеном Бэнноном, символом радикального консерватизма в современной Америке, который вызывает у американских либералов еще большее неприятие, чем сам Трамп. В феврале в New York Times появилась статья о том, что контакты между Бёрком и Бэнноном были установлены в апреле 2014 года в Риме на церемонии канонизации пап Иоанна Павла II и Иоанна XXIII. А спустя несколько месяцев Бэннон, на тот момент возглавлявший портал Breitbart News, выступил с программной речью на конференции, организованной в Ватикане в Институте защиты достоинства человека (консультативный совет которого возглавлял Бёрк), где пообещал устроить революцию в современной глобальной системе мироустройства. Такой подход полностью противоречит позиции папы Франциска, который считает, что церковь должна адаптироваться к реалиям глобального мира, налаживать контакт с людьми разных взглядов, в том числе либеральных. Для него сторонники консерватизма в церкви – это люди, держащиеся за устаревшие традиции, которые уже давно не привлекают большинство верующих. И от которых надо избавиться, как от эполет на плечах великого магистра Мальтийского ордена. В то же время консерваторы, не исключая и Бёрка, и Бэннона, считают тупиковой реформаторскую тенденцию, начавшуюся на Втором Ватиканском соборе. По их мнению, либеральный подход – это прошлое церкви, которое не привлекло в нее новых сторонников, зато вызвало разочарование многих ревностных прихожан (кстати, примерно таким же является отношение ко «второму Ватикану» в среде священнослужителей Русской православной церкви). Для них будущее церкви заключается в максимальном отстаивании ее идентичности, в пламенном консерватизме – по аналогии с Тридентским собором XVI века, на котором церковь отказалась от компромисса с протестантизмом и дала решительный отпор Реформации. Победа Трампа, высокий рейтинг Марин Ле Пен во Франции и другие схожие тенденции в мировой политике вселяют в них оптимизм. В конце мая должна состояться первая встреча папы Франциска и президента Трампа, который приедет в Италию на саммит лидеров G7. У новой администрации США и Ватикана есть точка соприкосновения – защита интересов христиан на Ближнем Востоке, где они подвергаются преследованиям со стороны исламских радикалов. В то же время папе и президенту будет куда сложнее найти общий язык в вопросе прав человека, учитывая жесткую антимигрантскую позицию администрации Трампа. Кроме того, в Вашингтоне усиливаются позиции Бэннона, для которого Франциск – опасный реформатор, подрывающий позиции церкви. Трамп вряд ли вступится за кардинала Бёрка, но позиция Бэннона может осложнить подготовку встречи и ее ход. Источник: http://carnegie.ru/commentary/?fa=68120